Просто останься

— Ты ебанулся, приятель. Однозначно, тебя покусали еще там, на земле, и сейчас ты просто, блять, бредишь. — Ага. Так все и было. Не похуй? Трой ухмыляется и лезет к нему целоваться. Вжимает в иллюминатор, как будто хочет вбросить туда, в пустоту. Трой точно пьяный, обдолбанный вусмерть той дурью, которую и сейчас фасуют на границе с Мексикой и рассылают по всему континенту. Спрос после конца света, кажется, только возрос. Мексика, кактусы, песок на зубах, вечный, ломящий кости, иссушающий зной... думали ли они тогда, что все может вот так обернуться? * Они добывали сырье для той дряни из мозгов мертвецов и сбывали барыге за дозу. Они полгода провели, как в Нирване, не приходя в себя и на час. Пока в их захламленную квартиру не вперся говорящий то ли кролик, то ли хомяк. Вкатился комком мокрой шерсти вонючей. "Вообще, я енот..." "Да хоть крокодил..." "И я не воняю... нет, ты понюхай... эй, ну куда?" "Отвали!" Тогда Ник решил, что окончательно спятил, поехал кукухой, сдурел. — Допрыгались, блять, — буркнул похуистично спокойному Трою, отпивая из чашки приготовленный зверем крепкий, горький иссиня-черный отвар. Сознание потихоньку высвобождалось, снимая с себя цепкие путы тумана. Говорящий зверь. Да ладно, невероятнее, чем гуляющий труп? — Значит, слушай меня! Упер пушистые лапы в бока, походя по носу щелкнул, призывая к вниманию. Пиздюк. Кивнул на варево, отдающее полынью, мятой и илом. — Эта бурда — такая настойка, что подняла на ноги Тора, это такой Бог грома бессмертный с Асгарда. Бухал, понимаешь, не просыхая, пять лет. Теперь себе верите? Я — вполне настоящий... — Карета? — Трой хохотнул, закидывая в рот подушечку жвачки, и где только нашел? — Еще один... — закатил глаза, совсем как живой человек. — Ра-ке-та — по слогам для особо тупых повторяю. Давайте, ребятки, очухались? Есть разговор. Я так понимаю, у вас здесь тоже полная жопа? Ну, как сказать... пять лет безнадеги. Пять лет их гниющий, разлагающийся, дышащий смертью мир летит в какую-то зловонную пропасть под вечно голодные хрипы неупокоенных мертвецов. Пять лет, за которые выжили жалкие крохи из семи миллиардов. — Я как-то не в курсе, почему у вас вот так все случилось, — кролик чешет когтями башку, — у других просто половина населения исчезла. Пуф... и рассыпалась в прах. Клянусь, вот этими глазами сам видел... У Ника в затылке гудит, и уши закладывает, как в горах высоко. Голова просто кругом от всего этого бреда. Камни бесконечности, перчатка, титан, который собрал, как коллекцию, и что-то там сделал. Уничтожил половину живого всех реальностей, вселенных, миров — энергетические волны пронзили пространство, как острый нож — мягкое масло. Повредили все измерения, которые существуют. Несомненно, психоделический бред. — Мохнатый... это, конечно тот еще сюр. Не придумаешь даже специально. Но если представить, что так все и есть... Зачем ты перся сюда через все эти складки пространства, искал именно нас? Давай только начистоту... не пизди. Трой подкидывает нож на ладони и кажется расслабленным, ленивым, уснувшим почти. Ник подбирается, видя, что тот — как затаившийся, готовый к броску дикий хищник. Ник ни разу еще не видел таким... как машина-убийца. Одно только слово, которое примет за ложь, и вырвет хребет грызуну, не поморщившись даже. — Не пыли ты, бродяга, — усмехается совсем по-человечески зверь и запрыгивает на стол, себя хлопнув по пузу. — Есть только один шанс из четырнадцати с чем-то там миллионов. У нас колдун... он смотрел. Ну так вот. Вернуться в прошлое и собрать все эти камни до Таноса, отменить то, что он сделал. И у нас, и у вас. Ты сечешь? Один щелчок, и ничего не случится. — Почему я и Ник? Говори?! — у него глаза холодные, как зимнее небо. А еще пустые, как смерть. Как пропасть, в которую так долго смотрели. В мире, где солнце больше не светит. Где никто и ничего не живет. В мире, который даже не видел, но помнит... Он помнит? — Тише, Трой, — рука Ника сдавит плечо, и Трой выдыхает. Громко, как сдувшийся шарик воздушный. Накроет пальцы ладонью. — Он что-то темнит. — Я вижу, не вчера же родился. Так как, Карета, ты нам говоришь? Или на этом простимся? — Ракета. Вздохнет обреченно, помнется, бросит тоскливый взгляд на прицепленный к поясу переходник. Или рация это, или еще какое устройство. Наверное, связь так далеко не берет. — Один камень остался целым лишь здесь. Я про вашу реальность... или измерение, неважно. Хранитель отдаст его только жителю вашей земли. — Почему я и Ник, не кто-то еще? — Вас вообще не так много осталось... и важна особая связь. Как у тебя и него. — Ты про секс? — Я вообще-то, придурок, про чувства. * Сколько они трясутся в этой жестянке? Неделю? Четыре? Все шесть? Ник сбился со счета, а Трой... Трой, он просто... — Слушай, тут что-то нечисто, а ты... — А я просто хочу тебя, Никки... Ладони — на поясницу и тянет к себе. Вгрызается в губы с размаха. Так больно. Так пьяно. Так хорошо. Как разница, где мы. Главное — вместе. Лопатками — в иллюминатор, за которым бездонное нечто, да серебристые спирали галактик. За которым мириады миров, рядом с которыми Земля — просто мельче песчинки. — Ненормальный. В голове только одно. — Только ты. Меня тащит от тебя с первой встречи, ты знаешь. Знаю? Не знаю я нихуя. У меня мозги отключаются напрочь, когда так вот ведешь кончиком носа от виска до губы, когда опускаешься на колени и своим языком... когда вместо мыслей и слов только "пресвятой-блядский-боже", когда я вижу зрачки и падаю в них, как в черные дыры. Одна из них прямо здесь — уже за спиной. Над этой выжженной, черной планетой. Трой, видишь? Скажи, что это видишь и ты. — Как называется эта планета? Енот говорил... — Не плевать? Никки, дай мне закончить... Между ними сейчас плавится воздух, спаивая воедино тела. Между ними сейчас — на атома, ни зазора. Между ними — совсем ничего. Потому что они — это снова одно. Они — беспредельность, и они — бесконечность. — Потом еще прокатимся с ним? В другие миры? Интересно. — Потом и увидим. Достанем сначала для них этот камень. — Что там может быть сложного? Плевое дело. Рассвет над планетой /или это закат?/ как иллюстрация к фильму про ад, сошедший на землю. Здесь все мертво. Здесь даже воздух пропитан безысходной печалью. И лишь огромное красное солнце, скрываясь за черным диском, распухло будто и сочится кровью-слезами. — Ну и местечко... как-то не по себе. Как говоришь, ее называют? — Вормир. Вы готовы? Пошли. Енот — у дверей в их каюту. Автомат на плече, на спину откинут шлем от скафандра. Опускает глаза, как будто виноват или очень смущен. С чего вообще бы? Забавный.