r u kiddin' me

он, несомненно, стал бы потрясающим экспонатом коллекции. фаворитом. самым драгоценным и любимым — тэгун оформил бы для него самую красивую витрину из горного хрусталя и нарядил бы в самые дорогие шелка и кружева. он бы бережно закрывал веки большими пальцами, укладывал хансоля в оббитую бархатом коробку и крышкой бы не закрывал, чтобы в любой момент прикоснуться к идеально отшлифованной коже — гладкой и мягкой, как вылитая фарфоровая маска. чтобы обвести контур вздёрнутого аккуратного носа, выразительные губы и тонко выточенную линию подбородка. хансоль, кажется, только того и ждёт — он не может не ждать, не поддаться, когда тэгун смотрит на него так. его предупреждали, чтобы он держался от тэгуна подальше, потому что с ним что-то не так и он мрачный какой-то, но было поздно. хансоль, как глупый наивный мотылёк полетел на свет и сгорел. а теперь догорает. но это даже не больно — пока тэгун смотрит на него, как на произведение искусства, касается редко, но выразительно, чувственно и красиво. он знает, когда и как нужно прикоснуться, чтобы хансоль почувствовал себя самым обожаемым и красивым. а хансоль всегда поддаётся, тянется, хочет ещё и ещё. хочет прижать лицо и плечи к ладоням тэгуна, чтобы подольше и чувственнее — это читается в его глазах и влажных нетерпеливых губах. он хочет быть настолько красивым и нужным, насколько это возможно. тэгун с радостью готов исполнить его желания. кружевная лента, вытянутая из кармана хансолевой худи, ложится на глаза; материал не слишком приятный и синтетическая вязь грубо давит на веки, но это едва ли кого-то волнует. волнительно другое — как тэгун бережно завязывает ленту на затылке в бант, как она хрустит под его пальцами, которые после опускаются ниже на бледную шею и скользят под ворот одежды. хансоль не видит, но чувствует, с каким фанатичным обожанием тэгун смотрит и касается, с каким трепетом задерживает касания чуть дольше обычного. тэгун что-то шепчет на ухо неразборчиво — сердце бьётся так быстро, что отдаётся гулким эхом в ушах — и тянет худи вверх, касаясь пальцами (намеренно, он знает, когда и как нужно) живота и груди. аккуратно снимает через голову, чтобы не задеть аккуратный кружевной бант на затылке, не испортить эстетику момента. он хочет, чтобы было красиво; чтобы хансоль, не имея возможности видеть, чувствовал, насколько это красиво; насколько красив он сам; насколько красивым его делает тэгун. он хочет, чтобы хансоль понял, что таким прекрасным он может быть только в его руках, чтобы даже крупицы мыслей о побеге не появилось. хансоль неуместно громко дышит, рёбра натягивают тонкую кожу с сетью розоватых вен, и ему так стыдно за это. кажется, будто только одно его тяжёлое дыхание испортит весь вид и тэгун расстроится. тэгун уйдёт, потому что хансоль не умеет также красиво дышать и двигаться — лучше тогда не делать этого вообще. но тэгун не уходит, он стоит близко-близко за спиной и очерчивает пальцами разрезающие белизну кожи рёбра, а потом — выше, к вздымающейся от волнения груди, к трепыхающемуся сердцу, мечущемуся меж рёбер. ах, и там, наверное, тоже всё невероятно красивое, выточенное из рубинов, любовно огранённых природой, только живое и мягкое. это сердце, подчинённое только ему, отзывающееся на каждое его движение — оно тоже тянется к его рукам, к его ладоням, тоже хочет почувствовать себя красивым хотя бы на миг. разве тэгун может отказать настолько честной просьбе?.. хансоль лежит на постели, одетый блузу из самого дорого и нежнейшего шёлка, который тэгун только мог найти. в тон кремовому шёлку — кружевная повязка на шее, аккуратно завязанная в бант; теперь кружево не такое грубое к телу. тэгун осторожно, словно может разбить, как тончайший китайский фарфор, прикрывает подушечками пальцев его веки и накрывает их повязкой из такого же кружева. рука ненадолго задерживается на щеке, поглаживая мягкую прохладную кожу, скользит по переливающемуся на свету шёлку, по струящимся складкам и груди. тэгун меняет положение хансолевой руки, угол поворота головы — чтобы было красивее. вот теперь — совершенство. он встаёт, недолго смотрит на замершую в сером туманном свете красоту и идёт к двери, но останавливается у недавно прибитой полки у кровати. рубиновое и прекрасное, замершее в руках тэгуна — стоит в сосуде с выгравированным витеиватым «ким хансоль».