Радость

      Столпотворение бального зала и духота, несмотря на открытые окна, вызывала головокружение. Анжелика слегка досадовала на себя за то, что отвыкла от суеты званых вечеров. Что же, она подождет Жоффрея у лестницы. Здесь, по крайней мере, ее состояние не привлечет к себе внимание. Рано или поздно он найдет ее, а если нет, она отправит какого-нибудь слугу на поиски. Анжелика быстро прошла через зал, не забывая улыбаться и отвечать на обращенные к ней взгляды и слова гостей, вышла в коридор, где никого не было, и остановилась у лестницы, в изнеможении прислонившись к стене. Ноги почти не держали. Оглядевшись, она поспешно опустилась небольшую кушетку. Как хорошо, что никого нет поблизости!       — Мадам! — раздался за ее спиной глубокий низкий голос, в котором сквозило облегчение. — Наконец-то я отыскал вас!       Она пропустила момент, когда Жоффрей нашел ее. Кошачья грация и стремительность падающего сокола, одно движение — и вот он уже держит Анжелику в объятиях, а она никак не может сообразить, когда оказалась на ногах.       — Я не отпущу вас теперь, душа моя, — прошептал граф прежде, чем поцеловать ее. — И даже не думайте убегать.       — Вы — мой, — прошептала она со всей страстью, какую могла вложить в интонации своего голоса. Он — ее. Сегодня и навсегда он — ее. ***       Они уснули позже, забыв про гостей, утомленные и счастливые, и Жоффрею приснилась Мелюзина.       Чаща полнилась предвечерними звуками и красками; порхали с цветка на цветок бледнокрылые мотыльки, качались сиреневые колокольчики. Пейрак шел по тропинке, вившейся между поросших мхом скал — не скал его родины, а иных, тех, что можно встретить ближе к северу, в Пуату — и чувствовал, как солнце пригревает кожу. Он спускался все ниже и ниже, в лощину, затянувшуюся орешником. Там, внизу, шумел ручей, перекатывая по камням своё блестящее прозрачное тело, перемещая камешки и подгоняя крохотных рыбешек. Жоффрей некоторое время смотрел на ручей, а затем повернулся вправо и увидел ее, грёзу своей юности.       Она сидела спиной к нему на большом камне, искрившемся под солнцем изумрудным мшистым блеском, и что-то напевала, но так тихо, что песню можно было принять за журчание ручья. Он медленно подошел поближе, оставляя на песке четкие следы. Незнакомка словно бы не замечала его. Он видел ее ноги в изящных туфельках, смотревшихся цветочными лепестками на фоне мха, и одну просвеченную солнцем золотую прядь, выбившуюся из-под капюшона. Но сегодня Жоффрею не хотелось просто принимать эту женщину такой, какой она приходила к нему. Он желал большего. Желал знать, кто она.       И словно в ответ на его безмолвную просьбу, она обернулась и улыбнулась ему.       Пейрак открыл глаза, словно и не спал вовсе. Вокруг еще царила ночная тьма, от камина падали сонные отблески пламени, и в этом полусвете смутно виднелось лицо Анжелики. В нем было столько беззащитности и силы одновременно, что граф еле подавил внезапный порыв стиснуть ее в объятиях до боли, пытаясь защитить от всего, что бы ни приготовила им обоим судьба.       Ведь у Мелюзины было лицо Анжелики. Жоффрей точно знал, что у нее всегда было это лицо.       Он так и не заснул до рассвета и, едва первые солнечные лучи тронули ставни, осторожно выбрался из-под одеяла.       — Небо светлеет, — пробормотала полусонно, приоткрыв глаза, Анжелика.       — Солнце восходит, — улыбнулся он, склонившись и целуя ее. Анжелика обвила его шею, и поцелуй из нежного перерос в страстный.       Не удержавшись и в душе восторгаясь пылкостью жены, граф сорвал ее ночную рубашку, спеша добраться до обнаженного тела, и осыпал поцелуями и ласками.       Анжелика судорожно вцепилась в его волосы.       — М-м, как хорошо, — прошептала она.       Анжелика задыхалась от удовольствия. Пейрак накрыл ее своим телом. Она в беспамятстве гладила его спину, безмолвно побуждая двигаться быстрее, с готовностью принимая его. В порыве страсти она сцепила ноги у него на бедрах и отвечала на каждое движение его тела, пока оба не взорвались в пламени взаимного наслаждения.       Солнечные лучи настойчиво заливали еще наполненную вздохами комнату. Изнемогая от, казалось, неутомимых ласк мужа, Анжелика вытянулась на постели, смежив ресницы.       И вдруг Жоффрей резко спросил:       — Ты мне изменишь?       Анжелика удивленно посмотрела на мужа.       — Нет, никогда. Я люблю только тебя, — она протянула к нему руки, одарив ослепительной улыбкой.       — Если ты мне изменишь, я тебя убью! — тон Пейрака был далек от легкомысленного.       Анжелике показалось, что она тонет в его черном пронзительном взгляде. Ей вдруг стало нечем дышать.       Однако поцелуй мужа, неожиданный после только что произнесенного, наполненный сумасшедшей страстью и мукой, заставил ее забыть обо всем. Его уста касались ее уст, и она жадно пила этот дар его страсти. Она бы, наверное, умерла, если бы они сейчас разомкнули объятия. И ничего больше не существовало, кроме жаркого прикосновения его губ. ***       ЗИМУ королевский двор провел в полном света Провансе, где солнце помогает пережить все.       Мирный договор, который позднее назовут Пиренейским, наконец был подписан двумя измученными министрами в Сен-Жан-де-Люзе в ноябре 1659 года. Ноябрь — месяц, который трудно переносить, где бы ты в это время ни находился. Король Испании сообщил, что его возраст и здоровье не позволяют пуститься в столь утомительное путешествие в ноябре. Нет ветра, который хлестал бы путника более яростно, чем ледяной ветер плато Кастилии. Нет занятия более неприятного и тягостного, чем путешествие в Страну Басков на севере Испании, ведь население там настроено так враждебно, что королевский визит следует готовить крайне осторожно и тщательно.       Свадьба Людовика откладывалась. По крайней мере, до марта или апреля 1660 года.       Договор был ратифицирован 23 января 1660 года в Экс-ан-Провансе. Жребий брошен.       Внезапно Людовик прозрел.       Он должен жениться на инфанте.       Ему не суждено провести жизнь рядом с той, которую любит. Никогда ему не познать блаженное опьянение союза с той, что создана для него… ***       Рядом с Жоффреем, в их дворце из розового кирпича и светлого мрамора, Анжелика чувствовала себя под небом Тулузы, словно на прекрасном, полном гармонии острове, а не в океане неспокойной мирской жизни, то и дело накрывающем ее волнами новостей.       Постепенно слухи о переговорах по поводу подписания мирного соглашения достигли отеля Веселой Науки и некоторые из них слегка нарушили очарование и умиротворенность жизни Анжелики. Когда речь зашла о том, что не только Мазарини, но и королева-регентша, и король отказываются уступить требованиям Филиппа IV и простить принца Конде, Анжелика вновь почувствовала беспокойство, которое каждый раз вызывало у нее одно лишь упоминание этого имени. Муж сумел унять ее страхи, когда проснувшаяся память подсказала молодой графине, что принц Конде или его сообщник, с которым они вместе плели заговор, подослал к ней шпиона. Жоффрею хотелось видеть в этом простое совпадение — ведь чаще всего именно так и бывает, хотя люди и склонны это отрицать. Неужели заговорщики воспримут всерьез слова тринадцатилетней девочки, еще не утратившей детской наивности?.. Но даже если и так — то происшедшее потом уменьшило опасность заговора. Мазарини победил. Ему уже больше не нужна та старая история с ядом, чтобы защититься от вчерашних врагов.       Однако спустя некоторое время, когда Анжелика только отлучила Флоримона от груди, муж как-то утром небрежно произнес:       — Мне не хотелось бы вас принуждать, моя дорогая, но я буду рад, если каждое утро вы станете принимать это во время еды.       Он разжал кулак, и Анжелика увидела на его ладони маленькую белую пастилку.       — Что это такое?       — Яд… Ничтожно малая доза. Анжелика посмотрела на мужа.       — Чего вы боитесь, Жоффрей?       — Ничего. Но я сам использую этот метод и нахожу его превосходным. Человек постепенно привыкает к яду.       — Вы думаете, что меня собираются отравить?       — Я так не думаю, мой ангел… Просто я не верю в целебную силу рога единорога. * * *       Двор остановился в Эксе, именно там принцу Конде пришлось преклонить колено перед королевой, которую он продолжал величать Регентшей. Ибо она все еще была красива, а он в свои сорок лет, пребывая в родной стихии — войне, отнюдь не ощущал себя стариком.       Было видно, что он не сразу узнал в высоком, надменном молодом человеке с бесстрашным взглядом, навытяжку стоявшем подле Анны Австрийской, короля, которого последний раз видел, когда тот был ребенком.       В свою очередь и Людовик рассматривал родственника, которому придется вернуть часть земель и без того истерзанного королевства. Но в его глазах Конде был осиян немеркнущей славой военных походов. Молодой король не мог не восхищаться принцем. * * *       Марсель сопротивлялся. Марсель был надменным городом и имел сотню причин быть таковым.       Еще в шестом веке до Рождества Христова его основали греки — прославленные воины, купцы и философы, — выбрав для своего поселения край будущего Прованса на берегу Средиземного моря.       Вот уже два года в Марселе не стихало восстание против новых консулов, назначенных королем. 23 января 1660 года герцог де Меркёр из династии Бурбонов снова захватил город. Консулов заменили тремя эшевенами, подчинявшимися лично королевскому представителю, а в марте Людовик XIV въехал в город через брешь в стене со своей орифламмой.       Марсельцы склонили головы, разглядев, благодаря своей особой чуткости, скрытую за спокойным выражением лица государя ярость, и сочли за лучшее окружить его обожанием и почтением, чтобы потом, при случае, обмануть. Их укрепления уничтожили и прислали в город гарнизон из трех полков, приставленных к воздвигнутой в кратчайшие сроки крепости Св. Николая. * * *       Тулон, Марсель, Оранж. Все они подчинились монарху.       В то же время испанский король сообщил, что он намерен выехать в испанские провинции Страны Басков.       Все приглашенные французы могли также отправиться в путь к «границе», к Сен-Жан-де-Люзу, где короли собственноручно подпишут мирный договор и где состоится свадьба Людовика с инфантой. ***       СРЕДИ гостей, направлявшихся на свадьбу короля в Сен-Жан-де-Люз, были граф и графиня де Пейрак. Они считались одной из самых знатных семей Лангедока и жили в тулузском дворце Веселой Науки, оказывая сильное влияние на жизнь провинции. Для Анжелики все, что было связано с отелем Веселой Науки, несло счастье. Случалось, она брала на руки сына Флоримона и, танцуя с ним под деревьями в саду или в свете солнечных лучей на террасе, вспоминала, как рождалась и расцветала их с мужем любовь — любовь двух таких непохожих друг на друга людей…       Затем пришло приглашение на королевскую свадьбу.       Оно вызвало бурю самых противоречивых эмоций, но Анжелику переполняли лишь радость и воодушевление при мысли о том, сколько приятных открытий и увеселений подарит им это путешествие. Однако были и те, кто смотрел на это событие иначе.       Но постепенно все вокруг осознали, насколько важно подписать договор и заключить мир, истинной гарантией которого станет династический брак между королем Франции и испанской инфантой.       Вельможи из числа французской знати, которые были приглашены на церемонию бракосочетания на манер старого призыва ost du prince, подтверждали таким образом свою верность и преданность монарху. Жоффрей решил, что сам он обязан этой честью вмешательству своего давнего противника — архиепископа Тулузского, который сопровождал кардинала Мазарини к границе.       Готовясь к знаменательному событию, мессир и мадам де Пейрак переехали в Бокер, город на берегу Роны. Жоффрей привез из Лиона известного торговца, за которым тянулся целый караван. Лучшие шелка города пошли на туалеты для молодой графини. Новые наряды были необходимы не только для того, чтобы блистать на многочисленных церемониях, сопровождающих свадьбу, но и для встречи августейших супругов, когда состоится их триумфальный въезд в столицу. Анжелика с мужем собирались ехать в Париж вместе с королевским двором.       Молодой графине казалось, что двух карет, трех повозок и пары груженых мулов будет недостаточно для их многочисленного багажа. Хотя и этот кортеж был довольно внушительным. * * *       Итак, они покидали Тулузу ранним утром, до наступления жары. Анжелика теребила бантик на платье, поджидая вместе с д’Андижосом и Маргаритой Жоффрея. Сегодня для себя и для мужа она предпочла синюю гамму и надеялась, что граф де Пейрак не будет возражать, ибо обычно за ним было последнее слово в выборе туалетов. Ее темно-синее платье с нежно-голубой юбкой, словно изморозью, искрилось серебряной вышивкой. Он запаздывал. Альфонсо сказал, что хозяин задержался в кабинете за работой. И это в день отъезда. Ну разве такое приемлемо! Жоффрей спускался по лестнице, облаченный в тот самый костюм, который заставил Анжелику так нервничать. Простой темно-синий бархат переливался глубокими благородными бликами. Лицо Жоффрея казалось еще более загорелым на контрасте с белоснежным шейным платком, заколотым крупным бриллиантом. Когда муж подошел, Анжелика потянулась и расправила тонкие кружева, чем вызвала иронично-нежную улыбку графа и румянец смущения на своих щеках.       — Мадам, вы, как всегда, великолепны, но эта великосветская суета повергает меня в уныние.       — Тем удивительней ваше уныние, что вы сами приложили столько стараний в организации этой поездки! — весело заметила Анжелика.       — Да, так и есть, и уже об этом жалею, любовь моя, ибо подозреваю, что светская жизнь не позволит нам в полной мере наслаждаться семейным уединением, к которому мы с вами так склонны в последнее время.       Шутливый спор продолжался, пока они не сели в карету. Жоффрей устроился рядом с Анжеликой. Кучер подхлестнул лошадей.       Разумеется, Флоримон тоже отправился в путешествие вместе с кормилицей, няней и негритенком, который должен был веселить малыша, превратившегося в пышущего здоровьем пухленького ребенка с прелестным личиком маленького испанского Иисуса — черноглазого и кудрявого.       Незаменимая служанка Маргарита ехала в одной из повозок, присматривая за гардеробом своей госпожи. Куасси-Ба пошили три ливреи — одну великолепнее другой, — и тот, преисполнившись важности, словно визирь, восседал на коне, таком же черном, как его кожа.       Кроме того, с ними ехали верный слуга Альфонсо, четыре музыканта, включая любимца Анжелики скрипача Джованни, и некий Франсуа Бине, цирюльник, без которого Жоффрей де Пейрак никогда не пускался в путь. Слуги, служанки и лакеи дополняли кортеж, впереди которого двигались кареты Бернара д’Андижоса и де Сербало.       По дороге говорили о разном, однако Анжелике казалось, что супруг все же немного напряжен. Она никак не могла решить, стоит ли спрашивать его о причинах. Бывали мгновения, когда она все еще робела перед ним, чувствуя, что откровенности не дождется, и дело было вовсе не в том, что муж ей не доверял. Просто мужчинам зачастую не приходит в голову посвящать женщин в мотивы своих поступков, а еще есть только мужские дела, в которых женщинам нет места… Взволнованная и поглощенная связанными с отъездом хлопотами Анжелика едва не пропустила момент, когда они покидали предместья Тулузы. Карета почти преодолела мост через Гаронну, как вдруг молодая женщина вскрикнула и высунулась в маленькое окошко.       — Жоффрей, прошу вас, велите остановить, — воскликнула она, обратив к мужу взволнованный взгляд изумрудных глаз.       — Что с вами, моя милая? — спросил её граф.       — Я хочу еще раз взглянуть на Тулузу, — ответила она.       Едва карета остановилась, Анжелика поспешно открыла дверцу и подбежала к парапету моста. Она жадно рассматривала раскинувшийся на берегу реки розовый город с устремленными ввысь стрелами соборов и неприступными башнями ажурных колоколен. Внезапная тревога сжала ей сердце. Слезы застили глаза. Она не услышала, как муж подошел к ней.       — Душенька моя, — голос его дрогнул от нежности и затаенной страсти.       Она вцепилась в ворот его камзола, и в этот миг перстень с изумрудом, подаренный ей мужем в память о рождении их первенца, перстень, который она не снимала с того самого дня, соскользнул с тонкого пальца и, отскочив от каменной кладки моста, упал в воды Гаронны.       Сердце графини пропустило удар.       «О Тулуза, — прошептала она. — О наш дворец Веселой Науки!»       У Анжелики появилось предчувствие, что больше она их никогда не увидит.       Жоффрей держал ее, прижав к себе и укачивая, словно ребенка. И Анжелика, уткнувшись ему в шею, пахнувшую так тепло и знакомо, снова разрыдалась.       — Тихо… тихо, — он прикоснулся губами к ее волосам, провел ладонью по растрепавшимся прядям. — Все будет хорошо, любовь моя.       Но она уже не верила в это. Дурное предчувствие накрыло ее своим крылом…       Когда они наконец сели в карету, чтобы продолжить путь, Анжелика вложила свою руку в ладонь Жоффрея. Если он удивился, то никак этого не показал, а просто сжал ее пальцы.       Эта взаимная тишина вовсе не тяготила их. Ветер игриво шуршал в траве, растущей вдоль дороги и уже давно высохшей под жарким солнцем, издали долетали крики диких гусей, было тепло и хорошо. Жоффрей закрыл глаза.       Ему виделось, что он идет по летнему лугу. Вот ромашки, вот неизвестные мелкие цветы, которые пахнут горько и печально, словно провожают на тот свет. В траве прятались гладкие камни, будто обточенные морем. Как они оказались здесь? До моря, Жоффрей знал, много лье. Он остановился на склоне, посмотрел вдаль — туда, где за лавандовыми полями начинались горы. Он знал их с детства. Севенны.       Равнина выгибалась, подобно чаше, и по ней вилась тропа. Ниже — там, где в лощине разросся шиповник, покрытый нежно-розовыми цветами, — звучали веселые голоса. Смеялись дети. Жоффрей слушал их, стоя в начале тропинки, и думал о том, что может уйти… и не хочет. Голоса летели над равниной, как птицы, плескались в ярких водах реки неподалеку. Они вплетались в этот мир, словно ленты в косу.       Жоффрей начал спускаться по тропинке, ускоряя шаг. Дорожка, усыпанная серыми камнями, поворачивала. Там, неподалеку, все ближе и ближе слышались шаги, радостный смех сливался с пением. Пел нежный голос. Пейрак знал, кто выйдет из-за поворота через мгновение.       Мелюзина…       И, чтобы увидеть ее, он открыл глаза…