Перекрёстки

Последние 10 лет каждое утро начиналось для Ламаника одинаково — со звона будильника и попыток разлепить глаза, не используя при этом все те нелицеприятные выражения, что готовы были сорваться с кончика его языка. 6 утра, звон будильника, работа, дом, 6 утра, будильник, работа, дом, 6 утра, грёбаный задравший его писк будильника, работа, которую он ненавидел, дом, которого он стыдился. Иногда в это до тошнотворности одинаковое расписание его жизни вносились лёгкие коррективы — походы в магазин за продуктами или одеждой, редкие семейные выходные, когда они с сыном ходили в кинотеатр через две улицы, а после просто гуляли по городу, рассматривая витрины магазинов и иногда позволяя себе купить пару новых книг. Эти моменты общего единения, смех и улыбки, дурацкие шутки, понятные только им двоим — всё это, воспоминания об этом, грели Ламанику душу. Всё это пропадало каждым утром, когда ему нужно было вставать после звона будильника, чтобы ходить на работу, которую он ненавидел. * Как часто нам приходится сталкиваться с последствиями своих решений? Каждый день, каждый час, на протяжении всей своей жизни. Умываясь сегодняшним утром, утром следующего после безобразного скандала дня, Ламаник молчаливо рассматривал собственное отражение в ровной поверхности зеркала. Слипшиеся от остатков сна ресницы, красные от полопавшихся капилляров глаза, печально опустившиеся уголки губ. Он видел редкие морщинки в уголках глаз, а сегодня, расчёсывая волосы, увидел ниточки седины на висках. Он был готов поклясться, что ещё вчера утром их не было. Сердце сковало льдом, на секунду ему стало так жалко себя, что захотелось расплакаться. Утро всегда было для него каторгой. По утрам он был вял, малодушен и пессимистичен, зачастую предавался мрачным размышлениям о том, во что превратилась его жизнь. Но главной проблемой утра оставалось нестерпимое желание послать всех к чёрту и спать до тех пор, пока солнце не войдёт в зенит. И кофе, конечно же. Ламаник терпеть не мог кофе и его мерзкий вкус, однако признавал, что если добавить туда побольше сахара, то употреблять его можно не кривя при этом лицо от отвращения. Сегодняшнее утро мало чем отличалось от предыдущих, разве что мрачное, гнетущее настроение не оставило его и после того, как он окончательно продрал глаза и сел завтракать. Подпирая подбородок ладонью, Ламаник вяло размышлял о том, что ему делать со всей этой сложившейся ситуацией. Кристин прикрыла его вчерашнее отсутствие, но зная её, Ламаник с уверенностью мог сказать, что она не замедлит потребовать ответную услугу. Он был практически уверен в том, что сегодня ему придётся разгребать не только свои дела, но ещё и её бумаги. Оставлять сына без ноутбука в какой-то мере было слишком жёстким наказанием. Но он не мог позволить ему воспользоваться интернетом, чтобы связаться с этим мерзавцем. Придётся на время отказаться от услуг интернет-провайдера и завязать с вечерними просмотрами мелодрам, а ещё как-то решить вопрос с обучением сына. Несмотря на твёрдое решение не пускать пока что сына в школу, он понятия не имел, как сможет подать ему школьную программу, ведь многое уже забылось за давностью лет. Вспоминая свои красные корочки, он не мог поверить в то, что когда-то знал все перечисленные предметы на высший балл. Нанимать репетиторов… было неудачным выходом из ситуации. Ламаник мог заплатить за их услуги — несмотря на то, что он часто с отвращением думал о том, что получает жалкие центы, его зарплата была выше среднего, и отсутствие денег чаще объяснялось тем, что мистер Пайнс не всегда мог соизмерять размеры заработка с размерами своих трат. Но ему… он просто не мог вынести мысли о том, что кто-то ещё узнает о постыдном, грязном секрете его семьи. Он вынес это из собственного детства и юности, это воспитали в нём, и долгие годы борьбы за будущее и кусок хлеба не смогли выдрать из него панический страх открыть свою слабость перед чужими людьми. Его фамилия давно не внушала трепет, а он всё так же страдал от гордости за своё имя. Диппер не выходил из комнаты. Заглянув перед сном к нему в комнату, Ламаник обнаружил только толстую гусеницу из одеял с торчащей из неё кудрявой макушкой. Мужчина не осмелился зайти, как бывало раньше, в комнату, чтобы погладить сына по волосам. Он аккуратно прикрыл дверь и в расстроенных чувствах отправился в свою комнату. Несмотря на вчерашние потрясения, он практически мгновенно провалился в сон и проспал как убитый до самого утра. Вздохнув, Ламаник и сейчас не решился войти к Дипперу. Постояв перед дверью, Ламаник потёр переносицу и пошёл обратно в комнату — одеваться ради предстоящего тяжёлого рабочего дня. Этот день обещал стать очень долгим. Ему предстояло столкнуться с последствиями своего решения. Несколько дней спустя — Хэй, Лиам! Уиллиам чуть вздрогнул и обернулся на окрик. Как он и думал, звала его Венди из параллели. Она шла, даже скорее бежала в его сторону, и рыжий водопад её волос растекался на солнце каскадом плавленой бронзы — невольно Сайфер залюбовался этим зрелищем. Чувство лёгкой влюблённости затуманило голову, но встряхнувшись, парень смог взять себя в руки. Когда-то он был до одури в неё влюблён, вот только то же самое он мог сказать о любом подростке в возрасте от 12-ти и старше. Сейчас они были хорошими друзьями, и Уиллиама это устраивало. — Лиам! — ещё раз повторила Кордрой, оказавшись рядом. Чуть запыхавшаяся, она с улыбкой довольно сильно похлопала парня по плечу. — Чувак, сто лет не виделись. Ты чего, меня избегаешь, что ли? Сайфер тихо рассмеялся, чувствуя как невольный румянец всё же ложится на щёки — то ли от чувства вины, то ли от запаха сладких духов Венди. Он поднял руку и пригладил ярко-голубую прядь волос к виску — она постоянно выпадала из чёлки и неудобно лезла в глаза. Очки, которые обычно спасали от такого рода неудобств, он предпочитал надевать только во время занятий или чтения — считал, что от постоянного ношения зрение становится только хуже. — Привет, Венди, — ровно сказал он. — Прости, дома были проблемы. Папа в последнее время стал ужасно раздражительным и всё время к бутылке прикладывается. Он криво усмехнулся, вспомнив, как пару дней назад дверь громко хлопнула в прихожей, а отец, пьяный в стельку, рухнул на грязный пол, утащив за собой вешалку для верхней одежды. Сказать, что Уилл перепугался, значит не сказать ничего. Он был в ужасе — он не видел отца в таком состоянии с тех пор, как тот судился с матерью за опекунство, а ведь папа тогда, пьяный до невозможности, плакал и сжимал его в объятиях, повторяя, что «у этой крашенной сучки ничего не выйдет». Он знал, что отец его любит, несмотря на то, что по жизни и в принципе с сыном чаще вёл себя как беспринципный мудак. Кое-как дотащив его до дивана в гостиной в тот день, он терпеливо снял с него верхнюю одежду, обувь, накрыл пледом и подтянул ближе декоративный столик, оставив на нём стакан с водой и аккуратно положив рядом две таблетки аспирина. Папа сквозь пьяный бред всё время тёр покрасневшие глаза и повторял, что у него украли его любимую сосенку. У Лиама были предположения о том, с чем связано было такое состояние, но поделиться с ними было не с кем. Попытавшись было начать разговор следующим утром, Уилл напоролся только на ненавидящий, потухший взгляд. Он знал, что взгляд этот предназначался не ему, а причине плохого настроения отца, но послушно заткнулся. Любить его отец конечно любил, но в таком настроении мог и влепить затрещину безо всякого повода. Такое мрачное, похоронное настроение держалось у отца вот уже почти неделю. Это пугало. — Блин, чел, это не круто, — искренне посочувствовала ему Кордрой. Они зашагали рядом, хотя следующий урок у Уиллиама был уроком истории, а у Венди — английского языка. В коридоре было достаточно свободно, хотя на них и засматривались и потому не всегда вовремя уходили с траектории их пути. Поэтому шагали они по какой-то неустойчивой параболе, колеблясь от одной стенки к другой и периодически отвлекаясь на приветствия своих знакомых. — Что произошло? — Думаю, они с Диппером поссорились, — тихо заметил Сайфер. Венди поджала губы, она не одобряла этих странных отношений, хотя и сдавать их не спешила. — Папа всё время либо работает, либо надирается. Скорее бы уже помирились, это так… — он запнулся, думая над тем, озвучивать ли эту мысль вслух, а после со вздохом опустил глаза. -…так невыносимо. Диппер, кстати, трубку не берёт и в личку не отвечает. А у тебя? — У меня тоже молчит, — задумчиво отозвалась Венди. — Мы ведь договаривались на вечеринку к Кёртису завалиться на этих выходных, а сейчас даже не знаю, пойдёт ли он. Ты кстати как, не передумал? — Нет, спасибо, — отказался Лиам. — Твои друзья пугают меня излишней социальной активностью. Я не люблю больших сборищ, ты же знаешь. Миссис Шмидт ещё звонила и попросила меня Дипперу занести задания. Он в школе тоже не появлялся. — Может, он заболел? — предположила Девушка. Они остановились перед дверьми кабинета математики, и толпа школьников огибала их, будто маленький островок спокойствия, глазея на рыженькую Венди, как на восьмое чудо света. Кордрой была популярной девушкой в школе, и общение её с местным ботаником, пусть и довольно экстравагантного вида, было большим поводом для сплетен, и вдобавок повышало статус Уилла в школьной иерархии на несколько пунктов. Не то, чтобы Уиллиам всерьёз воспринимал всю эту школьную иерархию. Куда больше времени он уделял учёбе и всем её составляющим. Спустя долгую паузу и переминания с ноги на ногу, Уиллиам опустил взгляд в пол. — Не знаю, — сказал он. — Говорю же, трубку не берёт. Я как-то… волнуюсь. Они раньше не ссорились так, чтобы… ну, насовсем. И всегда можно было с ним поговорить. Я думал, может, он со мной не хочет общаться, потому что я его сын, но он ведь и на твои звонки не отвечает. — На смски тоже. Его на фейсбуке не было уже пару дней. Блин, Лиам, вдруг там реально что-то серьёзное? — нахмурилась Венди. Она чуть прикусила нижнюю губу и намотала на палец рыжую прядку, скорее бессознательным жестом, поскольку совершенно не обращала внимания на то, что творят её руки. Уиллиам лишь беспомощно пожал плечами. — Я схожу к нему после уроков, — повторил он. — Занесу домашние задания и конспекты. Ты со мной? Венди вежливо отказалась. Она собиралась смотаться после пятого урока вместе с друзьями, чтобы устроить очередной, не слишком-то законный в силу их возраста алкогольный шабаш. Уиллиаму предстоял самостоятельный путь от средней школы, утешал его только тот факт, что до неё было идти не так уж и далеко — всего полчаса пешком. — Передай ему от меня подзатыльник, — на прощание сказала Венди. — И скажи, что он мне десятку должен. Я уже за него скинулась на день рождения Кёртиса. Помахав ему рукой, девушка умчалась на занятия. Прозвенел звонок и Уиллиам торопливо вошёл в класс и занял своё место. Сегодня они начинали разбирать новую тему средневековой истории — а в частности, начало 17 века и его роль в мировой классической литературе. * Диппер даже не взглянул на него, пулей вылетев из комнаты и промчавшись к туалету. Ламаник потёр шею, помявшись на месте, потом положил ключ от комнаты в карман рубашки и пошёл на кухню, успокаивать нервы готовкой. Готовил он не то, чтобы очень, но пара блюд получалась у него достаточно хорошо. Поколебавшись, он сначала всё-таки переоделся в домашнюю водолазку с растянутым воротом и обтрепавшимися рукавами и дурацкие шорты с пальмами, обнажая бледные ноги, покрытые редкими тёмными волосками. Под коленкой у него был шрам, напоминающий чайку, нарисованную маленьким ребёнком — рваные крылья, жирная точка-пятно посередине и изменённая пигментация кожи. Даже на его бледности он выделялся молочной белизной. Ламаник не любил вспоминать, как по глупости получил эту отметину. В коридоре послышались торопливые шаги, после чего раздался громкий хлопок дверью. Диппер заперся у себя — у него не было никакого желания говорить с отцом. Скромный ужин прошёл в одиночестве. Диппер не вышел на кухню и даже не притронулся к своей порции, которую Ламаник оставил перед дверью в его комнату, чем испортил и так нерадостное настроение своего отца. На этот раз Ламаник даже стучаться к сыну не стал — знал, что тот либо снова начнёт крутить нос и выплёвывать из себя что-то невразумительное, в попытках сделать отцу побольнее, а потом его пошлёт, либо ударится в слёзы, а потом тоже пошлёт, только более витиевато и с истерическими нотками. Это и так не добавляло хорошего настроения мистеру Пайнсу, но что доводило его до гневного исступления, так это тот факт, что учиться его сын отказывался тоже. Ламаник не признавался в этом даже самому себе, но теперь ему казалось, что запирать сына в квартире и запрещать ему выходить из дома было не такой уж гениальной идеей, как это казалось поначалу. Обречённо и глубоко вздохнув, Ламаник заварил себе ещё чая и бухнул туда ровно на два кубика сахара больше, чем-то было необходимо. Получившуюся излишне приторную дрянь он неторопливо цедил и копался в телефоне, жалуясь на жизнь в любимом чате друзьям по переписке. Таким страшным и несправедливым уёбищем Ламаник не чувствовал себя уже очень давно, а друзья не помогали, предлагая один другой варианты похлеще, самым приличным из которых было предложение сводить блудного сыночка в бордель и снять там парочку проституток. Сдержавшись от того, чтобы пройтись по предложениям нецензурной лексикой, Ламаник вежливо напомнил, что у него имеется разряд по боксу, и что если они не прекратят сыпать неприличными предложениями, он не постесняется им воспользоваться, дабы дать благородный повод своим любимым приятелям для незапланированного посещения дантиста. Ламаник как раз с интересом читал возмущённый ответ пользователя с ником ласковаяКошечка, когда по квартире растёкся звук от негромкой трели звонка. Вздрогнув, мистер Пайнс оторвался от экрана телефона. Трель раздалась ещё раз и он осознал, что ему не послышалось. Потерев переносицу, он попытался сдержать норовившую вылезти на лицо обречённую усталость с нотками брезгливости, задумчиво побултыхал остатками чая в кружке и залпом выпил оставшийся сахарный сироп чайного цвета. От количества сахара во рту остался неприятный привкус нечищенных зубов. То ли по рассеянности, то ли от усталости, но о том, что он не совсем (прилично) одет, Ламаник вспомнил только тогда, когда открыл дверь. Дверь открывалась медленно и торжественно — только в процессе открывания Ламаник заметил свои туфли прямо на пороге и пытался ногой запихнуть их на полку для обуви. Получалось не очень, но гость увидел лишь каменное выражение его лица. Которое, стоит признаться, Ламанику удалось сдержать с трудом — сначала он чуть не отшатнулся от вида знакомых скул, ноздрей и разреза глаз и вообще общей чертовской схожести лиц. Спасло только то, что и различий было много — светло-голубые глаза, смуглая кожа, натурально-голубые волосы и рост. Непонимающе моргнув пару раз (напоровшись на точно такой же недоумённый и удивлённый ответный взгляд), Ламаник чуть откашлялся в кулак и с прохладцей в голосе заметил: — Я ничего не покупаю и не продаю. Можете быть свободны. Он собирался захлопнуть дверь и отпустить на волю забившееся гулко в груди сердце. Стервец был похож на ублюдка, что разрушил его уютный, спокойный быт одним своим существованием. Юнец за дверью был с такой постановкой вопроса категорически несогласен. Он подал голос, и звучал он неуверенно (впрочем, как и всегда, но Ламаник не мог этого знать): — Мистер Пайнс? — тихо спросил он. Голос был на удивление приятным, не высоким, но и не низким, без бархатных, стелящихся ноток, но прохладным и чуть звонким. — Простите, вы отец Диппера? Дверь так и осталась открытой. Ламаник ещё раз взглядом прошёлся по фигуре подростка и неопределённо хмыкнул. Этого типа он среди одноклассников сына не помнил. Тот не замедлил подтвердить его теорию. — Я друг Диппера, Лиам, учусь во втором классе старшей школы. Его классный руководитель просил меня занести для Диппера конспекты и списки с домашним заданием, — торопливо пробормотал он. Уилл старался не слишком-то сильно пожирать глазами мужчину, но так же в этом «не слишком» не преуспевал. Когда-то ему очень нравился Диппер. Но Диппер был занят и никогда не говорил, что, чёрт возьми, его отец был вылитой копией Диппера, но только улучшенной версией. Ох блядь, главное не слишком сильно пялиться на эти острые ключицы. Вместо этого Уиллиам, словно приличная первоклашка, опустил подбородок и стал таращиться в пол, о чём мгновенно пожалел, поскольку увидел голые ноги, торчащие из нелепых пляжных шорт с пальмами. Это было полное, безоговорочное попадание. Прямо в его слабое сердце. Рука почти истерически дёрнулась к карману брюк, где у него лежала полупустая баночка с успокоительными. Ему бы не помешало вытрясти из неё пару таблеток. Ламаника же словно парализовало на месте. Прекрасно, к ним в гости пришёл один из друзей Диппера, которых он сроду не видел, и он впервые слышит о парне по имени «Лиам», хотя не был этим фактом удивлён. Сын знал, как он относится к современной молодёжи и этим их выкрутасам с крашеными патлами, татуировками и пирсингом, а этот образчик друга уже категорически не вписывался в понятие приличного молодого человека, причём по всем трём критериям. У него были голубые волосы, проколота бровь, и в вырезе рубашки выглядывал край татуировки. Ему просто напросто не хватало времени на осмысление проблемы. Он как-то странновато дёрнулся на месте, отошёл, посторонился, рвано кивнув в сторону гостиной. Уиллиам осторожно и робко шагнул внутрь, украдкой посматривая на мужчину. Больше всего его почему-то умилили кудряшки на затылке, которые трогательно собирались в совсем уж барашкины колечки. Прилизанные и блестящие от геля волосы пытались быть ровными, но видимо, срок действия у средства и терпения мужчины подходил к концу, и постепенно то одна, то другая прядка выскакивала из причёски. Совершенно очаровательный полубардак, полупойми что на голове мешали покрасневшему скулами Сайферу нормально стащить ботинки с ног. «Хорошо хоть носки не дырявые» — стыдливо пронеслось в его голове, когда он наконец-то разулся. Хозяин дома поставил перед ним несуразные глазастые тапочки, у правого из которых отвалился один глаз. На каждом их почему-то изначально было не по два, а по три, и какого мутанта они из себя изображали у Уиллиама предположений не было. Чувствуя себя ещё более по-дурацки, чем от неприличных мыслей при виде тощих волосатых ног в пальмовых шортах, никак не сочетавшихся с манерным выражением лица и презрительным взглядом, подросток послушно умостился на диване. Закрыв за ним дверь, мистер Пайнс коротко сказал, что сообщит сыну о его визите и попросил (вернее даже приказал, просверлив убийственным взглядом) подождать того на убитом диване, накрытом уютным, но страшненьким красным пледом в фиолетовую клеточку. Плед выбирал Диппер, и кроме низкой цены достоинств не имел, как считал Ламаник, однако Диппер это страховидное нечто любил, и выкинуть его у Ламаника не доставало душевных сил. Уиллиам закрыл лицо руками и почему-то вспомнил любимую с недавних пор присказку отца — «жизнь не жизнь без собственной сосны! но тебе сосна не светит, неудачник». Последняя часть была обращена исключительно к сыну. Реплика эта обычно сопровождалась глумливым смехом, а если рядом был Диппер, ещё и его, Диппера, попыткой врезать папе локтём или коленом куда придётся, но чаще куда-то в район печени или почек. — Придурок! — выплёвывал Пайнс, смешно краснея и блестя глазами. — Хватит ржать, это вообще не смешно! Отец тут же начинал спор о том, что вообще-то он божественно шутит, Диппер огрызался, между ними завязывался разгорячённый спор с размахиванием рук и повышением децибел, после переходящий в совершеннейшее, неприличное непотребство, поскольку порой они забывали о наличии постороннего в их разборках. В такие моменты Уилл старался тихо закрыться в своей спальне и провести остаток вечера за книжкой и в наушниках, чтобы при удобном случае попрекнуть отца в том, что он мешает ему общаться с другом. Диппер твердил, что такое больше не повторится, но конечно же врал. Не со зла, а просто потому, что сопротивляться сокрушительному обаянию Билла Сайфера не мог практически никто, а уж тем более Диппер. Чертовски замкнутый круг выходил. Уиллиам облизнул пересохшие губы и всё-таки засунул руку в карман, нащупывая баночку с антидепрессантами. Потом услышал лёгкие шаги и повернулся в сторону проёма. На него, бледный и взъерошенный, с мешками под глазами и весь какой-то несчастный, во все глаза смотрел Диппер. — Лиам? — таким тоненьким, неверящим голосом произнёс Диппер, что Уиллиам моргнул от неожиданности. — Сосна? — почти автоматически отозвался он, и только увидев за Диппером его отца, понял, что произнёс и отчётливо покраснел. Закашляв в кулак, он сначала опустил взгляд, потом вспомнил, зачем вообще пришёл сюда, и встал с места. Уиллиам не носил с собой рюкзаки, так как предпочитал официальную, классическую одежду, несмотря на свою неестественную любовь в каким-то невообразимым занятиям вроде игры на барабанной установке, татуировкам и пирсингу. Вместо этого он носил с собой мужскую сумку, почти такую же, какую предпочитал таскать с собой на работу его отец. Он начал копаться в ней, выискивая бумаги, которые должен был передать Дипперу, и когда нашёл их — протянул вперёд. Диппер молча взял их из его рук и они остались стоять, не зная, что говорить под тяжёлым взглядом взрослого человека. — Как там Би… — Ламаник громко откашлялся, прерывая фразу, но Уиллиам конечно смог мысленно её продолжить. «Как там Билл, Лиам?» — хотел спросить Диппер. Сайфер быстро взглянул на отца Диппера, на его пустое выражение лица и яростный взгляд, на совершенно разбитого Диппера, сопоставил это всё с тем пьяным бормотанием отца, которое был вынужден слушать несколько дней, и сердце его как будто в одно мгновение перестало биться в грудной клетке. Он понял, что произошло. Вот же грёбанное чтоб его ДЕРЬМО.