О чём нельзя говорить

Карта Хавока-сан довольно точна, впрочем, даже с ней умудряюсь проплутать почти сутки. В желудке урчит, ибо я кошмарно голоден. Пытался перекусить ранним утром, но выбрал неудачную таверну. До сих пор тошно вспоминать… Хозяин — тот ещё остряк. Не успеваю поднести ложку ко рту, устроившись за стойкой, как трактирщик елейным голосом спрашивает: — Сегодня прибыли? — Ага, — отвечаю, как можно короче, ибо не расположен к беседе. Хочу есть. Потом увидеть тебя и поговорить. Это всё. — И надолго в Бриггс? — Пока не знаю. — Комната нужна? — Нет. — В гости, стало быть? Ехидства — хоть отбавляй. — Вроде того. — Могу показать местные достопримечательности. — Сам увижу. Когда, думаю, отстанет? Монеты мои в руках крутит, по стойке катает, пожрать спокойно не даёт. Демонстративно держу полную ложку на уровне его носа и жду, когда он, наконец, потеряет интерес к задушевной беседе. Грубить не хочется. А трактирщик всё не затыкается. — У нас тут всего три главные достопримечательности. Первая — крепость, но в ней больше нет нашей прекрасной Снежной Королевы. В Централ уехала с повышением, да с каким! Фюрером стала, представляете? Вторая — медведи. Этих лучше не встречать, дерут всех без разбора. Насмерть, — мерзко хихикает, вероятно, думает, что остроумно получилось. — И третья — бывший фюрер, живущий где-то в горах. Говорят, давно одичал, но, в отличие от медведей, исключительно блондинов предпочитает. Не насмерть, конечно. Ну, вы поняли. Стоит и гаденько так ухмыляется, ожидая моей реакции. А какая может быть реакция, когда при мне упоминают тебя, да ещё в таком контексте? От вспыхнувшего гнева сжимаются кулаки, к лицу приливает кровь. С трудом удерживаюсь от желания выплеснуть суп в наглую рожу, а жаркое запихать этому козлу за шиворот. С грохотом швыряю ложку в полную тарелку, взметнув тучу жирных брызг и заляпав стойку, вырываю из рук трактирщика деньги и покидаю его тошнотворную забегаловку. На гневном энтузиазме продвигаюсь вперёд с завидной скоростью и только с полдороги осознаю: этот обладатель единственной прямой извилины в головном мозге не просто оскорблял тебя, он намекал на наши с тобой отношения! Он догадался, кто я, и специально наговорил всё это. Даже ждал, когда я заберу деньги, ибо не собирался кормить меня обедом. Я ему, видимо, был столь же отвратителен, как и он мне. Но, проклятие, как он узнал? От кого? Кабинет фюрера поздней ночью и лес Ризенбула. Оба раза нас никто не видел. Как этот отпрыск питекантропа догадался?! Или, может, ты пустился тут во все тяжкие, оставшись один без присмотра? С блондинами развлекаешься? Уже не знаю, злиться или беспокоиться за тебя, поэтому делаю то и другое одновременно, приближаясь к твоей хижине. Сказать по правде, не такая уж хижина. Вполне приличный дом. В окнах видны отблески горящего камина. Из трубы идёт дым. Подхожу к крыльцу, стараясь ступать тише, ставлю чемодан на верхнюю ступеньку и вдыхаю морозный воздух. Как объяснить тебе цель моего приезда? Трудно придётся, особенно если ты давно охладел ко мне. Тогда точно рвану на Запад. Лучший способ изгнать душевную боль — погрузиться в приключения или работу. Разумеется, подальше от Аместриса. Пытаюсь заглянуть в окна, но стёкла замёрзли, и внутри ничего не видно. Сажусь на чемодан лицом к твоей двери и грею руки собственным дыханием, лихорадочно соображая, с чего начать разговор. Странно, что я так волнуюсь. В конце концов, не выгонишь же ты меня ночью в горы? Впрочем, кто тебя знает? Если в твоей кровати «блондины», может, и выгонишь. В таком случае перед уходом не откажу себе в удовольствии начистить кому-нибудь ры… — Ты?! Невольно щурюсь от ударившего в глаза яркого света. Ты стоишь на пороге в расстёгнутой до пояса рубашке и с початой бутылкой чего-то крепкого в руках. Ещё не пьян, но и трезвым тебя назвать сложно. Судорожно сглатываю. Получается похоже на всхлип. Шагаю вперёд, вырываю бутылку и зашвыриваю подальше в сугроб. Вцепляюсь в ткань, которая под моими пальцами трещит по швам, и начинаю тебя трясти, как ризенбульскую спелую грушу, приговаривая: — Я думал, ты тут шпионов ловишь, а ты, оказывается, квасишь?! И ради этого я тащился сюда?! Хавок-сан написал, что ты разрушаешь свою жизнь, но, вижу, ты вполне счастлив! Так на фиг я пёрся в такую даль на голодный желудок?! Ты облокачиваешься о дверную притолоку и начинаешь смеяться. Громко, безудержно, до слёз. Потом хватаешь меня в охапку и тащишь в дом вместе с чемоданом. Толкаешь на пол поближе к камину, суёшь в руки дымящуюся чашку чая, удобно устраиваешься за моей спиной и прижимаешься ко мне всем телом. Нестерпимо горячим телом. Обнимаешь за плечи и зарываешься лицом в мой затылок. — Сила алхимии, Эдвард… Думал, больше никогда тебя не увижу! — Увидел вот, — бормочу смущённо, отставляя чай в сторону. Так и расплескать недолго. — Опять сон, — соблазнительно шепчешь мне в ухо, и по моему телу бежит знакомая щекочущая дрожь. — Наяву такого не могло случиться, чтобы ты вдруг очутился здесь. Что ж, ты мне всё время снишься. Просто сегодня сон… почти реальный. Не хочу просыпаться. Да, Хавок-сан был прав: ты сам на себя не похож. Вовремя же я приехал! — Огненный, сколько ты успел выпить для того, чтобы подобную чушь нести? — Боюсь, слишком мало, чтобы удержать тебя здесь надолго. — Завтра выгонять будешь, а я возьму и не уеду. На самом деле мне одинаково приятно сейчас слышать от тебя и трезвую чушь, и пьяный бред. Главное, что ты рядом, а незнакомых блондинов в твоей постели не обнаружилось. — Куда я тебя выгоню? Ты останешься, пока я не проснусь… Твои руки бесцеремонно забираются ко мне под одежду. Млею и схожу с ума. — Подожди, я с дороги. Мне бы в ванну. Погреться. — Потом, — бормочешь, торопливо раздевая меня. — Сейчас тебе и без воды станет горячо. — И поужинать! Я не ел почти сутки. — Накормлю. Вот сейчас и накормлю. — Я о другом… А дальше не понимаю как, но ты подминаешь меня и оказываешься сверху. Моя спина погружается в густую тёплую шкуру, расстеленную на полу. Похоже, местный медведь, мир его праху. Но здесь, определённо, удобнее, чем на твоём столе или сосновой хвое. Ты спешно сдёргиваешь с меня штаны и ботинки. Жадные губы бесстыдно блуждают везде, и от прикосновения твоего языка я, потеряв самообладание, начинаю стонать и выгибаться дугой, подаваясь тебе навстречу. Увы, мы слишком давно не виделись, и моё желание стало чрезмерным, поэтому всё заканчивается раньше, чем я успеваю… Нет, вообще ничего не успеваю. Даже прийти в себя и осмыслить происшедшее. Умеешь ты встречать незваных гостей! Когда ко мне возвращается утраченная способность хоть что-то соображать, над головой замечаю бревенчатый некрашеный потолок с торчащей наружу соломой. Интерьер так себе, конечно, но я готов остаться тут до конца жизни. Только захочешь ли ты, чтобы этот дом стал нашим? Непременно спрошу в ближайшее время! *** По моей просьбе ты наполняешь деревянную бочку водой. Щелчок пальцами, и вода прогревается почти мгновенно до нужной мне температуры. Расходуешь боевую алхимию на бытовые мелочи? Обидно за тебя. Впрочем, я-то свою уже ни на что расходовать не способен, так как добровольно отдал дар за возвращение брата. Горькая ирония, все мы в итоге пришли не туда, куда рассчитывали: ты, я, Хавок-сан, мадам Лиза, Уинри. Всё сложилось иначе, чем мы думали. Но к чему теперь корить себя? Я просто буду жить тем, что есть, и не думать о будущем. Наверное, это сознательное бегство от реальности, но иначе я не могу. Раздеваюсь и погружаюсь по шею в воду. Ты обещал мне ужин к тому моменту, как я выйду. А серьёзный разговор — к гомункулам. Сегодня — только отдых. Но отдохнуть не очень-то получается. Точнее, отдых выходит куда более активным, чем я ожидал. Лёгкий стук двери заставляет обернуться. Ты стоишь возле бочки и пожираешь меня взглядом, исполненным столь неприкрытого желания, что я начинаю заводиться лишь от того, как ты смотришь. Подходишь ближе, ни слова не говоря, расстёгиваешь одну за другой пуговицы на рубашке, сбрасываешь её на пол … «И зачем вообще одевался после того, как распластал меня по медвежьей шкуре, если собирался продолжить ещё и здесь?» — мелькает мимолётная мысль. Ремень с брюк ты рвёшь уже с нетерпеливым рычанием, и я всерьёз опасаюсь, остался ли он цел. Бесцеремонно влезаешь в бочку с шумным плеском и вдавливаешь меня в стенку. Наклоняешься к моему лицу, скользишь губами по щеке, шее… Прихватываешь плечо зубами. Кажется, вода перестала быть просто тёплой от твоего присутствия. Она обжигает. Твоё колено вторгается меж моих бёдер, и на твоем лице расплывается довольная улыбка. — Хочешь ведь, да? К чему отрицать? Тянусь к твоим губам, и они раскрываются навстречу. Проникаю внутрь с шумным вдохом, ловя твой язык своим. Пальцы, по прикосновениям которых я так скучал, крепко обхватывают меня под водой и начинают двигаться, заставляя стонать тебе в рот. Пытаюсь ответить тем же, но ты хрипло возмущаешься: «Позволь, как я хочу!» И я позволяю. Ты решительно толкаешь мою голову под воду, и я послушно выполняю твою молчаливую просьбу. Погружаюсь и удерживаюсь внизу, насколько хватает дыхания. Как умею, стараюсь сделать тебе приятное, хоть и не очень уверен в успехе. Когда кислород в лёгких заканчивается, выныриваю, отфыркиваясь. Моё рвение, безусловно, не пропало даром. Твой взгляд расфокусирован, ты тяжело и часто дышишь. Собираюсь погрузиться снова, но ты внезапно с силой вжимаешься в меня, скользя всем телом по моей влажной коже. Никакого проникновения, просто игра. Твои пальцы до боли сдавливают и безжалостно теребят мои соски. К потолку поднимается пар, вода выплёскивается из бочки с каждым твоим нетерпеливым толчком. До безумия хочу впустить тебя внутрь по-настоящему, но ты почему-то останавливаешь меня, выдохнув: «Потом. Сейчас только так…» Не договариваешь, и я не настаиваю. Для меня уже удовольствие видеть, как ты наслаждаешься мной. Когда волна блаженства приближается, ты хватаешь мою ладонь и быстрыми движениями позволяешь подвести тебя к вершине. И кричишь. Громко, не сдерживаясь, сотрясаясь всем телом в таком яростном, сумасшедшем экстазе, что я сам не могу больше ждать и, наблюдая за тобой, изливаюсь следом. Невероятно! Как бы жадно я ни хотел тебя, твоё желание всегда оказывается ещё намного сильнее. Долгая жаркая пульсация и счастье — обыденное, разделённое на двоих. Пока пытаюсь отдышаться, ты выбираешься из бочки и, тщательно вытершись, одеваешься, коротко бросив перед уходом: — Поторопись. Ужин уже на столе. И еду состряпать успел. Шустрый ты! Вода пропитана твоим запахом, я набираю её в пригоршни и умываюсь. Неужели, правда, не сон? *** Наедаюсь до отвала мясом, тушеными овощами и ещё чем-то дымящимся и очень вкусным. Ты говоришь название сочных хрустящих клубней, но я быстро его забываю. И вскоре засыпаю от усталости рядом с тобой возле камина, не дождавшись обещанного «потом». Просыпаюсь посреди ночи и понимаю, что ты не спишь, а, подперев голову рукой, лежишь рядом и разглядываешь меня. — Уже утро? — спрашиваю, выискивая рассвет за окном. Отрицательно качаешь головой. — Ещё нет, — кладёшь руку мне на лоб и гладишь по волосам. — Извини. Вчера я снова повёл себя как несдержанный идиот. А ты даже не возражал. Слово чувствовал, что лучше не перечить. Ведь если бы ты вдруг начал сопротивляться, я бы, наверное, ещё хуже дел натворил… Так сильно тебя хотел, как никогда. Обещаю, больше никакого бренди! — Но ты ничего ужасного не сделал! — Нам обоим просто повезло. Если бы ты знал, что я собирался сотворить с тобой, влезая в бочку… Ладно, опустим пикантные подробности. Я всё ждал, пока спиртное выветрится, чтобы снова прикоснуться к тебе. — Ну и зря. Мы потеряли даром кучу ценного времени. — Кстати о времени… Как надолго тебя прислали и с каким заданием? — Никто меня не присылал, — широко ухмыляюсь в ответ на твоё напрасное волнение. Ты издаешь удивлённое восклицание. — Разве тебя отправили сюда не по приказу Оливии? — Вовсе нет. Армстронг-сан совершенно ни при чём. Если хочешь знать, меня попросила приехать Уинри. Ты очень долго молчишь, переваривая новость. — Уинри-сан попросила, — изрекаешь, наконец, с выражением величайшего изумления на лице. — Но зачем? Да какая разница, когда ты узнаешь? И какая разница, когда начать разговор! Всё равно так или иначе он состоялся бы. — Она догадалась о нас. Ещё с той нашей встречи в Ризенбуле. Но только недавно сказала мне об этом. Уинри призналась, что надеялась дождаться того дня, когда я забуду тебя, но спустя два с половиной года мы оба поняли: такого не случится. Она разрешит мне навещать детей, но нашей совместной жизни конец. — Это я во всём виноват! — немедленно вырывается у тебя. — Да что такое? Почему опять взваливаешь всю ответственность на себя? — Но это действительно моя вина. Если бы я нашёл в себе силы выгнать тебя той ночью из своего кабинета, ничего бы не случилось. Надо было лучше притвориться, будто ты мне безразличен. Ты бы поверил и ушёл. — Да, конечно, я бы ушёл, но рано или поздно мы бы вернулись к тому же самому. Проблема уже назревала. Я бы всё равно однажды явился к тебе со своими чувствами, осознав их. И добился бы положительного ответа. Я ж упёртый! Поэтому в том, что разрушилась моя семья, виновен я один. — А я так старался этого не допустить! Всё возможное сделал! — с горечью выпаливаешь ты и резко замолкаешь, поняв, что сболтнул лишнее. — Значит, Хавок-сан и Уинри были правы, когда говорили, что ты уехал из Централа лишь для того, чтобы сохранить мою семью? Внутри всё дрожит от непонятного возмущения, готового прорваться наружу. — Они преувеличили, — отводишь глаза в сторону. — Преувеличили?! — взрываюсь бессильным гневом. — Огненный, ты в самом деле оставил кресло фюрера ради того, чтобы никто и никогда не узнал о нас?! Как ты мог! Судьба страны и судьба одного человека! Их даже рядом ставить нельзя! — Для меня судьба страны не так важна, как твоя. — Ушам не верю! Ты должен был выбрать благо Аместриса, наплевав на мои проблемы, потому что ты лучший глава страны за всю историю! — Ты мне льстишь. — Когда это я тебе льстил? Ну-ка, вспомни? Ни разу не было! — Чем конкретно ты недоволен? Разве Оливия не справляется? — У тебя всё равно лучше получалось. — Ты субъективен. Оливия — великолепный руководитель. Она добилась многого, не повторив моих ошибок. Иногда женская политика успешнее мужской. — Женская, ага. У Армстронг-сан типично мужская хватка. Ты поставил во главе государства такого же мужчину, только дух его обитает в женском теле! — Ты не прав. У Оливии много прекрасных женских качеств, и она их проявляет в нужное время в нужном месте. — Пытаешься доказать, что сделал лучший выбор? — И доказывать ничего не буду, поскольку я прав. — Неужели ты считаешь свой поступок верным? Даже сейчас? — Именно сейчас я в этом окончательно убедился, — столь тёплую улыбку у тебя мало кто имел счастье увидеть. — С чего бы вдруг? — Если бы я продолжил занимать кресло фюрера, разве ты бы приехал в такую вот маленькую хижину, чтобы остаться со мной навсегда? — Но… — теряюсь окончательно. — Когда я сказал тебе такое? Я ничего подобного не говорил! Смеёшься одними глазами. — Хорошо. Ты не готов остаться. Зачем тогда явился? И как сказать правду? Я никогда не признавался никому в своих чувствах, а если вдруг набирался смелости, получалось по-детски нелепо, как на вокзале с Уинри. Не хочу смешить тебя. Ты и так не воспринимаешь меня всерьёз. — Я приехал по просьбе Хавока-сан узнать, как у тебя дела, и… вернуть пятьсот центов! — вырывается само собой, и я понимаю, что этими словами насмешил тебя гораздо больше. Твой хохот, наверно, слышат сородичи убитого медведя по всей округе. Отсмеявшись, ты уточняешь: — Пятьсот двадцать. — У тебя отличная память на цифры. — Не жалуюсь. Но к чему мне тут деньги, сам подумай? — Предлагай свой вариант. Молниеносным движением опрокидываешь меня на спину. — Согласен принять оплату натурой. Готов ли ты отдать долг в полном объёме прямо сейчас? Зачем спрашиваешь? Сам знаешь, с некоторых пор я не могу отказать тебе ни в чём. Сбрасываю одеяло, которым ты накрыл меня спящего, послушно развожу ноги, чуть согнув в коленях. Это сойдёт за ответ? Чувствую, что да. Ты шумно выдыхаешь и неторопливо проводишь пальцами по моей груди… Финальный аккорд стремительно вспыхнувшей и мучительно долго вызревавшей страсти — маленький дом в горах, лишённые листьев деревья, снег за окнами и горящий камин. И мы двое, потерявшие всё, что могли потерять. Обретшие то, что и не надеялись обрести. Украденное у судьбы счастье среди океана потерь. Цветная картинка среди чёрно-белого мира. Ты разогреваешь меня, уделяя внимание каждой клеточке тела. Играешь с моим желанием то усиливая, то ослабляя его, а потом, выбрав идеальный момент, переворачиваешь меня лицом вниз и проникаешь сзади, тесно прижавшись к моей спине. Почему-то тебе всегда хотелось взять меня именно так, и ты просишь не упрямиться и не менять позу. Я и не собираюсь. Пусть не вижу тебя, зато чувствую так отчётливо твою испепеляющую страсть и трепетную заботу. Единство противоположностей без борьбы. Так не бывает. Но это происходит сейчас: в каждом движении и прикосновении ты жаждешь меня до срыва и потери контроля, но в то же время ты меня оберегаешь. Я почему-то только сейчас по-настоящему осознаю и начинаю ценить это. Смогу ли проявить похожую заботу по отношению к тебе? Ведь я проклятый эгоист. Целуешь мою спину обжигающе-неистово, проводишь по ней руками, оглаживаешь мои бёдра и немного замедляешь темп, удерживая меня в шаге от вершины. А потом снова возвращаешься к прежнему бешеному ритму. Горячее дыхание на моей шее, в моих волосах. Отпускаю себя и погружаюсь в ощущения. Комната растворяется. Вижу отблески пламени камина на стене и бледно-розовую полосу рассвета за окном и выпадаю из реального мира вместе с тобой на несколько ослепительно-прекрасных секунд. Так мы встречаем наше первое совместное утро. Если ты меня не прогонишь, таких ночей и рассветов у нас ещё будет много. *** Ты позволяешь мне остаться. Говоришь, будто хочешь, чтобы я сам решил в ближайшие дни, нужен ли ты мне. Это звучит странно. Неужели до сих пор сомневаешься? — Буду ждать, пока ты окончательно не определишься со своими чувствами, — слышу за завтраком и едва не роняю ложку от изумления, но решаю дослушать, не возражая. — Если поймёшь однажды, что совершил ошибку, говори сразу. Не тяни время. Не повторяй то, что совершил по отношению к Уинри-сан. Впрочем, я сам не позволю такому случиться. Я тебя сразу отпущу, как только пойму, что стал препятствием в твоей жизни. — Опять чушь! С чего, по-твоему, такое произойдёт? Вздыхаешь с невесёлой усмешкой. — Жить бок о бок ежедневно — совсем не то же самое, что провести вместе пару часов и разбежаться. Ты должен это понимать. Между нами значительная разница в возрасте, и мы оба прожили первую часть жизни с женщинами, которые заботились о нас. А сейчас мы пытаемся строить совершенно другие отношения. Будь мы моложе, было бы, наверное, проще. Но я уж точно не молод. — Боишься, что быт уничтожит чувства? — спрашиваю напрямую. — Да, и это тоже. Мы ведь живём не в волшебной сказке. — А я на сказки и не рассчитывал! Мне как раз и нужен проклятый быт с тобой. Хоть здесь, хоть на Западе. — Тогда отправляйся на охоту. Надо добыть мясо к ужину. — А? Вот тебе и реальность. Сам напросился. Ты едва приметно улыбаешься. Хитрой такой улыбкой. — Я разве что-то не то сказал? Наше сегодняшнее жаркое бегает где-то на четырёх ногах или летает и ждёт, когда его поймают. — Но… Как насчёт дней подвоза провианта? — надо же прояснить ситуацию до конца. — Они случаются. — А конкретнее? Явно издеваешься. Я ж тебя потом проучу! — Трижды в год привозят минимально необходимое. Спиртное, чай, кофе, сухари, соль, сахар, муку, рис, фасоль. Иногда вяленую рыбу. Ещё спички, но я их не беру. Зачем они мне? Раз в два года выдают новые сапоги, тулуп, меховую шапку и военную форму. У меня, кстати, есть запасные. Если, конечно, не боишься, что они тебе будут велики. Точно отыграюсь ночью! Намёк на мой рост никому не прощу, даже тебе. — В общем, всё, — заканчиваешь перечисление. — Остальное надо добывать самим. — А как же ягоды, которые я ел вчера? И ещё клубни сладкие? — Я покажу, где их можно откопать. Здесь весна, осень и лето, вместе взятые, длятся примерно три с половиной месяца. Кое-что съедобное и неприхотливое успевает вырасти и созреть. — Ладно, снег раскопать я сумею. А откуда ты взял овощи? — С летнего привоза из Централа остались. Я их заморозил в подвале, а перед приготовлением вынул из ледника. Есть ещё солёные огурцы в бочках. Могу дать попробовать. — Как ты это сделал?! — Засолил, — пожимаешь плечами, мол, что тут особенного. — Не поверю, если скажешь, что умел это делать всегда. — Хорошие люди год тому назад научили. — «Хорошие люди» из Драхмы? — уточняю язвительно. — Они самые. Я их не стал арестовывать. Они не были шпионами, просто хотели жить в Аместрисе. Обычные крестьяне, семейная пара. — Откуда тебе известно, что они не шпионы? Умение солить огурцы ещё ни о чём не говорит! — Эдвард, поверь, в таком солидном возрасте я уже научился отличать нормальных людей от шпионов. — Хватит намекать на свой возраст! И делать из нас обоих стариков. — Ты-то точно не старик. — И ты тоже! Качаешь головой с сомнением. — Немного времени пройдёт, и я им стану. Тогда и ты поймёшь, что мы с тобой долго не сможем … — Где ружьё? Или с чем ты тут охотишься? Удивлённо моргаешь. А я не позволю тебе сидеть и впадать в депрессию, рассуждая о собственной близкой старости! Лучше, правда, схожу, поохочусь. Может, что-то и подвернётся. Когда-то нам с братом удалось даже поймать кролика. Только мы его упустили, и он достался голодной лисице и её детёнышам. Давно это было. Как там сейчас Ал? И что он скажет, когда узнает новости обо мне? Ладно, пора идти! А то становлюсь похожим на тебя — думаю обо всякой ерунде. Ты приносишь ружьё и торжественно вручаешь мне. — Завтра я пойду охотиться, вне зависимости от твоего сегодняшнего успеха. А ты останешься следить за хозяйством и проходящими мимо подозрительными личностями. — По рукам. Наши ладони соединяются чуть дольше, чем на секунду. Ты внимательно смотришь на меня, потом разжимаешь пальцы. — Удачи! *** Мне удаётся подстрелить двух куропаток и неопознанную костлявую птицу с тощей шеей. За куропаток заслуживаю одобрительный взгляд. Тощую особь, ни слова упрёка не сказав, печально хоронишь в сугробе и просишь больше такое не приносить. — Осталось научить тебя ощипывать дичь и готовить её, — засучив рукава, тащишь куропаток на кухню. — В ближайшее время обучу тебя многим полезным навыкам! В том числе заготовке дров и уборке дома. — Думаешь меня запугать? Не выйдет. Если ты считаешь, что я полный ноль в ведении хозяйства, то заблуждаешься. Я помогал Уинри и бабушке Пинако. Кое-что умею. — Рад слышать. Я как раз был нулём, когда приехал сюда. Значит, ты справишься лучше. *** День идёт за днём, и я начинаю понимать, что вполне справляюсь. В бытовых делах на самом деле нет ничего сложного. Это часть моей жизни, только и всего. А её лучшая часть – ты. Мы вместе ходим на охоту, и ты показываешь, как отыскивать дичь по следам и ставить силки. А когда однажды нам удаётся добыть снежного барана, ты с гордостью хлопаешь меня по плечу: — Всё-таки мне удалось при жизни хоть чему-то полезному тебя научить! — Хватит говорить так, словно помирать собрался! Ты проживешь ещё долго, я об этом позабочусь. — Ловлю на слове. И это быт, которым ты меня пугал? Не страшно совсем. *** — Надеюсь, однажды ты захочешь выбраться отсюда, — говорю как-то, лёжа рядом с тобой возле камина. — Зачем? — Ну хотя бы… Мир посмотреть! Твоя кровать тоже часто бывает задействована в нашем еженощном ритуале, но там довольно жёстко и тесно, так что я предпочитаю камин и медвежью шкуру. Ты перебираешь мои волосы, которые стали ещё длиннее с тех пор, как я переехал к тебе. — Куда же хочешь выбраться? — Для начала в Крету. Потом, возможно, отправлюсь в Тхал и Мэннес*. Или ещё дальше. — Хм. — Ты против? Мы, между прочим, давно приглашены Хавоком-сан в гости. Это он нарисовал мне карту, по которой я добрался до тебя. Хавок-сан хорошо нам помог, не отрицай. И я хочу его поблагодарить. Чувствую, как ты сразу напрягаешься. — Он написал, вы сильно повздорили, — поднимаю голову и вижу, как ты хмуришься. — Может, пришла пора уже помириться? — Жан смягчил краски. Мы не просто повздорили. Я решил больше не общаться с ним. Никогда. — Почему?! — Это наши личные дела, поэтому, прости, объяснений не будет. — Как с тем письмом? — начинаю сердиться. Опять секреты! Неужели тебе не достаточно всего, что было? — Почему ты никак не успокоишься? — теперь начинаешь заводиться ты. — Да потому что это сидит во мне, как заноза! Я знаю всё о тебе, кроме вот этих двух вещей, и меня съедает любопытство. — Тогда съешь своё любопытство первым. — Какой же ты… отвратительно-вредный! — Был бы другим, никогда бы не заполучил тебя. Видимо, тебя привлекают только вредные мужчины. — Меня привлекаешь ты, — изрекаю со вздохом. — Мужчины и женщины во множественном числе — это не по моей части. Скорее, по твоей. — Что?! — даже дышать перестаёшь от изумления. — Местные про тебя говорят, что ты — знатный ходок по блондинам. — И где ты услышал подобную ересь? Рассказываю про хозяина таверны, и вижу, как нарастает твой гнев. — Вот как он мог догадаться, а? — спрашиваю. — Понятия не имею, — отвечаешь резко. — Зато теперь видишь: не бывает на свете ничего секретного. Всё со временем выплывает наружу. — Получается, за нами следили ещё в Централе? — Полагаю, да. — И Хавок-сан знал… Наверное, из того же источника? Но кто натрепал? Какая болтливая сволочь могла выдать нас? — Теперь это всё должно быть тебе и мне безразлично. Какой смысл ворошить старое? Видимо, ты совершенно не хочешь поддерживать неприятную тему. Что ж, не стану настаивать. Самому не хочется лишний раз расстраивать тебя. Ведь если сильно расстрою, тогда ничего не обломится сегодня, а ждать следующего вечера слишком долго. Поцелуй запечатывает все вопросы. Пусть, в самом деле, прошлое остаётся в прошлом. *** Каждый день ты по мере сил пытаешься разнообразить мой досуг какими-нибудь интересными делами. А вечером и ночью меня ждёт не меньшее разнообразие в твоей компании в одной из комнат дома. В конечном итоге мы исследуем на предмет «удобства» все укромные углы и, сделав вывод, что лучше «классики жанра» ничего нет, возвращаемся к камину. Ты бурчишь о том, что я совсем не ценю твою фантазию. Ты не прав, ценю. Но иногда твоя фантазия дает сбой. Например, идея заняться любовью в снегу мне крайне не понравилась. Несмотря на то, что ты уверял, будто, находясь в объятиях Огненного Алхимика да ещё на трёх слоях тёплой одежды, замёрзнуть невозможно, я испытал некоторый, а, точнее, значительный дискомфорт. Но в тот раз мы быстро вернулись и согрелись в доме. В другой раз мне повезло меньше. Впрочем, закончилось второе происшествие и вовсе странно. До сих пор испытываю смешанные чувства, вспоминая тот эпизод. Однажды с утра тебе вдруг взбредает в голову отвезти ежегодный отчёт начальству, и ты бросаешь меня одного на двое суток. И лучше бы ты бросил меня без еды, чем без спичек. Да-да, тех самых маленьких деревянных штучек, разжигающих огонь, в которых у тебя нет потребности в силу твоих личных особенностей. Тех самых, которые ты никогда не брал в дни подвоза провианта. А для меня их отсутствие — катастрофа. Утром следующего дня по собственному разгильдяйству упускаю момент, когда нужно подбросить дров в огонь. И мой источник тепла гаснет. Разжечь его снова с помощью простейших методов, известных любому ребёнку, не выходит. И что вовсе обидно: усердное старание высечь огонь из камней или при помощи трения двух кусков дерева ничуть не согревает меня самого. К середине дня холод пробирает до костей, несмотря на все ухищрения. Еду разогреть тоже нечем. Трескаю замёрзшее, стуча зубами. Пью талую воду. Уж лучше так, чем оставаться голодным и мёрзнуть ещё больше. Некоторое время активно занимаюсь уборкой дома, рублю дрова во дворе, потом бесцельно прыгаю по комнате, но в итоге, наплевав на всё, достаю и откупориваю одну из твоих бутылок. У меня крайне скромный опыт общения со спиртным. Сколько нужно выпить для благих целей, мне неведомо, поэтому к полуночи я успеваю здорово набраться, отхлебнув, на первый взгляд, совсем немного. Вот так и получается, что ты находишь меня ранним утром на вторые сутки после своего отъезда в позе эмбриона под всеми доступными мне одеялами, шкурой медведя и с полупустой бутылкой в руке. Наклоняешься к моей щеке, дышишь в лицо морозным воздухом и жарко шепчешь: — Окоченел совсем? Погоди, сейчас согрею. Даже ничего не могу ответить. Губы слиплись, голова кружится, нестерпимо хочется пить. И я даже не понимаю, холодно мне сейчас или нет. Что тут ответишь? Быстро раздеваешься донага и пробираешься ко мне под ворох одеял. — Камин я уже разжёг, но дом успел остыть и прогреваться будет долго, так что придётся ускорить процесс. Я виноват в случившемся, поэтому сам всё исправлю. На твоё столь близкое присутствие у меня всегда одна реакция, независимо от того, в каком физическом состоянии нахожусь. А какая ещё может быть реакция, если твоё обнажённое, пылающее от возбуждения тело тесно прижимается ко мне? Внезапно головокружение прекращается, и я понимаю, что не хочу уже ни есть, ни пить, ни спать. Хочу лишь, чтобы ты продолжал успешно начатое, ибо твои руки и рот просто фантастичны, когда дело доходит до ласк. И ты продолжаешь великолепно, превосходно… Так чувственно и страстно! Я уже готов послушно раскрыться перед тобой, предвкушая желанный финал, но неожиданно ты берёшь мою руку, быстро выливаешь мне на ладонь ароматную маслянистую жидкость. Ловко растираешь её по моим пальцам и толкаешь их в себя. Вздрагиваю и немедленно трезвею. — Ты что творишь? Твоё лицо так близко. Глаза ярко блестят в свете зарождающегося утра, и я понимаю, что столь странного взгляда у тебя ни разу не видел. И ты пугающе трезв, в отличие от меня. — Моя очередь отдавать долги, — шепчешь на ухо. — Не дёргайся, я всё сделаю сам. А тебе будет очень хорошо. Лучше, чем всегда. — Не надо мне ничего… — Не сопротивляйся. Что за упрямец? Я же пообещал, что хорошо согрею тебя. Всё тело с головы до ног прошивает крупной дрожью, ужас и восхищение сплетаются в хаотичный клубок. — Рой, правда, прекрати. Мне страшно. Так страшно уже давно не было. — Тебе разве неприятно? Если скажешь да, я прекращу. Только не лги. Так — неприятно? Делаешь резкое движение, и мои пальцы погружаются ещё глубже. Из горла вопреки воле вырывается протяжный стон, и я слышу его словно со стороны. Внутри тебя влажно, скользко от масла, горячо и так тесно, что перехватывает дыхание. И я понимаю вдруг, что страх исчез. До умопомрачения хочется погрузиться целиком в эту жаркую тесноту, готовую принять меня. — Разве плохо? — твой шёпот задевает внутри какую-то неведомую струну. Что ты вытворяешь? Я ведь поклялся себе, что есть грань, которая для меня запретна, её я не перейду никогда. И не хочу переходить. А, получается, в глубине души всё-таки хочу? — Я был у тебя первым. Это справедливо, если и ты будешь первым у меня. И, разумеется, единственным. Медленно освобождаешь мои пальцы. И опускаешься сверху, склонившись надо мной. Такого сносящего разум ощущения я раньше не испытывал и не думал, что оно вообще возможно. Мы снова вместе, кожа к коже, ничего не изменилось, но всё совсем по-иному. Растерянно смотрю в твои глаза, затаив дыхание, чувствуя своим телом горячую пульсацию внутри тебя. Как можно двигаться в такой невыносимой тесноте? Если сделаю хоть одно движение, всё тут же закончится. А ты вообще ничего не успеешь почувствовать. — Не надо… Я, кажется… На мои губы ложится твоя ладонь. — Я сам этого хочу. Расслабься. Не сводя с меня уверенного взгляда, ты первый начинаешь двигаться, и я понимаю, что, оказывается, до вершины ещё довольно далеко, а на многочисленных подступах к ней я задыхаюсь собственными стонами, кусаю свои и твои пальцы, прижимаюсь к тебе и несу бессмысленный бред, который вызывает у тебя довольную улыбку. А когда я взрываюсь блаженством, стиснув тебя в объятиях, ты в ответ накрываешь мой рот своим, чтобы мой крик тоже утонул в тебе… Ту ночь ты потом много раз предлагаешь повторить, но я не решаюсь. Ты говоришь, что я сам поставил себе внутренний барьер и обещаешь, что однажды найдёшь способ его преодолеть. А я не знаю, о чём думаю и что испытываю, вспоминая тот эпизод. По-прежнему ужас и восторг, наверное. И, возможно, не хочу, чтобы новые воспоминания перекрыли ту действительно сногсшибательную ночь, подаренную тобой. Пусть те ощущения останутся в моей памяти нетронутыми. *** За долгие месяцы, проведённые в Бриггсе, я изменил своё мнение о собственном темпераменте и сексуальных потребностях. Даже не представляю, как можно было проводить с тобой все ночи напролёт, практически не спать и ещё быть способным на что-то днём. Ты, наверное, опасался, что мы скоро надоедим друг другу, и хотел тем самым ускорить процесс, чтобы не оттягивать момент разочарования? Но добился обратного эффекта. Куда я теперь без тебя? Даже если ты решишь стать противным брюзгой и сидеть в северных горах до скончания века, а я захочу снова отправиться на Запад, то всё равно буду постоянно возвращаться к тебе. Всегда. *** Что ещё остаётся сказать? Я не слишком хороший рассказчик. Спустя год мы с тобой всё же выбираемся в Крету. Там я продолжаю свои некогда прерванные исследования, а ты умудряешься поступить на военную службу сразу в чине генерал-майора, хотя в западных странах чужаков не нанимают. Но для тебя почему-то делают исключение. «Это временно, — говоришь ты. — И вовсе не ради того, чтобы снова сделать карьеру. Ты продолжай изучать технические новшества, а я стану глазами и ушами среди военных. Они думают, что заполучили сильного алхимика, а на самом деле наняли наблюдателя». «Шпиона», — уточняю со смехом. «Пусть так. В любом случае я их предупредил, что в случае войны с Аместрисом никогда не применю силу против жителей родной страны. Они всё равно не отказали мне. Только они не знают, что я задержусь лишь до тех пор, пока обратно на родину не соберёшься ты. Без тебя мне тут делать нечего». Твои слова — бальзам на душу. Много ли времени прошло с тех пор, как мы оба пытались доказать друг другу, словно соревнуясь, будто наши чувства мимолётны? Как хорошо, что всё это в прошлом. По твоей просьбе я не пытаюсь переписываться с Хавоком-сан или искать его. Просто коротко сообщаю один раз письмом, что с нами всё в порядке. Ответа не приходит. И я начинаю думать, что больше никогда не увижу старого знакомого, но судьба распоряжается иначе. Ещё через пару лет волей случая меня заносит в один из восточных городов Креты, и моя машина ломается посреди дороги. Страшно ругаясь на новые модели, работающие на каком-то вонючем топливе, пешком добираюсь до ближайшей автомастерской, где обнаруживаю Хавока-сан. Он радостно приветствует меня и приглашает на чай. Каково же моё изумление, когда в его доме встречаю ещё одно знакомое лицо, пропавшее из виду несколько лет назад: мадам Гернштейн. Она нянчится с тремя хорошенькими девочками: трёх, двух и полутора лет. — Это дочки моих племянниц, Росанна, Эдель и Мариэтта, — поясняет с улыбкой, заметив моё потрясение. — У вас есть племянницы?! Наверное, выгляжу очень глупо, переспрашивая очевидное. За столом узнаю, что вся семья Гернштейн год назад снова воссоединилась после долгой разлуки. Лючия вышла замуж за прапорщика Лэйна, который теперь работает подмастерьем в оружейной лавке. У них с супругой три года назад родилась малышка Росанна. Синтия воспитывает Эдель и Мариэтту. — Назвала старшую дочку в мою честь, — розовеет от удовольствия мадам Гернштейн. Так я, наконец, узнаю имя чопорной секретарши, вечно портившей мне настроение и не пускавшей к тебе в кабинет. Только вот теперь в лоне семьи она выглядит совсем иначе: по-домашнему мягкой. После обеда сам вызываюсь помочь убрать со стола. Синтия и Лючия уходят играть с детьми, а я занимаю их место возле раковины, натянув передник. А мне не привыкать после года, проведённого с тобой в Бриггсе! Мадам Гернштейн подходит ближе и осторожно касается моего плеча. — Он так и не простил нас, да? — спрашивает с горечью и тут же сама отвечает на свой вопрос. — Конечно, нет. Я знала, что так будет. Я сожалею, Элрик-сан. Передайте ему, если бы я могла снова прожить тот отрезок времени, я бы поступила иначе… Нашла бы способ помочь, не совершая ужасной ошибки, не вовлекая вас обоих в свой план, да ещё таким непозволительным образом! — Вы о ком? — искренне удивляюсь, почти не понимая смысла сказанного. — О Мустанге-сан, конечно. Жан получил ваше письмо, и поскольку мы тут давно в курсе ваших отношений, мы были очень рады за вас. Но мне больно, что Мустанг-сан уже никогда не сможет простить нас. Синтия общалась с ним всего раз и недолго, потому она так не переживает, а для меня и Жана это мучительно. Пока Мустанг-сан нас не простит, я буду жить с чувством, что, несмотря на все свои благие намерения, я предала его. Впрочем, столь грубое вторжение в личную жизнь и есть настоящее предательство. Смотрю на неё и не могу вымолвить ни слова, потому что её речь — для меня полная загадка. И тогда мадам Гернштейн догадывается по моему растерянному взгляду, что ты не посвятил меня в свой давний секрет. — Я расскажу вам правду, Элрик-сан. Разумеется, после этого и вы меня возненавидите. Но я не могу держать вас в неведении теперь. Так я узнаю настоящую историю двух анонимных писем. И мгновенно понимаю причину всего, что происходило с тобой на протяжении нескольких лет. Наконец, понимаю. Ты никогда не был эгоистом. Наоборот, всё это время щадил мои чувства и защищал меня. Не хотел даже вовлекать в свой гнев на этих людей, чьи намерения, средства и цели разошлись в разные стороны чересчур далеко. Не хотел, чтобы я тоже лелеял ненависть в сердце. Долго молчу, а потом говорю этой смелой и безрассудной женщине, отважившейся пойти на такое, что никого и никогда не сужу, какие бы ошибки люди ни совершали. И это действительно так. Обещаю передать тебе её просьбу. А потом покидаю город и по пути много думаю о том, как интересно сложились наши судьбы. Ал вместе с Мэй теперь живут в Ризенбуле, в домике неподалёку от нашего с Уинри. У них уже трое детей — пока все мальчики, но Мэй непременно хочет дочку, так что мой братик скоро обязательно станет отцом в четвёртый раз. Джерсо и Занпано вернули человеческий облик, благодаря усвоенным знаниям рентанджицу, но не стали возвращаться на родину, а отправились странствовать по миру вдвоём. Эта новость, вычитанная в письме от брата, вызвала улыбку, потому что Альфонс добавил: «Они прямо как вы с Роем». Как мы... Ал написал в ответ на моё давнее признание о расставании с Уинри лишь одно: «Братик, я только хочу, чтобы все были счастливы. Если потребуется перевернуть мир ради тебя, Уинри, Мэй, наших с тобой детей, я так и сделаю. А если ты настолько сильно любишь Мустанга-сан, я и ради него мир переверну». И всё. Ни единого упрёка по поводу того, что я разрушил семью и причинил боль Уинри. Я тоже готов на всё ради тебя, Ал, но понимаю прекрасно, что не достоин иметь такого замечательного брата! Альфонс обещал приехать в Крету, как только найдёт немного свободного времени. А сейчас он занят: обучает знанию рентанджицу способных молодых людей по всему Аместрису. Уверен, это займёт не один год. Но я буду ждать. Я всегда буду ждать своего братишку. А, возможно, закончив свои исследования на Западе, сам вскоре приеду в Ризенбул и навещу его. «Если ты так сильно любишь Мустанга-сан», вспоминаю строчки из письма, сидя за рулём … Ох, Ал! Я сам не знал, что со мной происходит. Так долго мучил себя и других, столько боли причинил некогда любимой девушке, продолжаю навещать детей от случая к случаю… Неужели любовь заставила меня разлучиться с теми, кто мне дороже жизни — с Ван-тяном и Климентиной? Так не должно быть, это неправильно и жестоко, но я не нашёл иного выхода. И в итоге поступил как отец. Только мои мотивы были куда менее благородными, чем у Хоэнхайма Светлого. Тогда что за чувство бьётся и не угасает во мне? Даёт силы двигаться дальше, улыбаться и быть счастливым, несмотря ни на что? Я боюсь потерять его и даже назвать вслух, чтобы не убить словами. Просто не хочу ничего утверждать. Ведь некогда я считал, что люблю Уинри… Поэтому лучше промолчу. Буду радоваться каждому дню, сколько бы этих дней небо мне и ему ни отвело. Но если он уйдёт первым, братик, половина моего сердца уйдёт с ним, а вторая половина будет биться недолго. И давай не будем искать определений этому ни в словарях, ни в человеческой речи. Есть запретные темы, о которых нельзя говорить, и это — одна из них. *** Вхожу в квартиру с видом на городскую ратушу, где по утрам под окнами слышен птичий гомон. Теперь эта квартира наша. Нам повезло выкупить её. Ты сидишь возле окна и что-то пишешь. Отрываешься, чтобы на меня посмотреть. Всё, как много лет назад … Внезапное дежа-вю. Мелкие пылинки кружат в солнечном свете. Лицо с лукаво прищуренными чёрными глазами наклонено вбок. Ты по привычке подпёр щеку рукой и смотришь на меня с многозначительной полуулыбкой. Подхожу вплотную, и мои руки обвиваются вокруг твоей шеи, губы жадно впиваются в твои. А затем я просто констатирую факт: — Я вернулся. — Вижу. Мог бы позвонить, а то я подумал, что ты решил меня бросить. Изящно и по-светски красиво. — Как всегда несёшь чепуху. — Неужели? — Абсолютную чушь. Снова тихо улыбаешься перед тем, как коснуться моих губ. Нельзя говорить вслух. Даже тебе. Впрочем, мы прекрасно обходимся без признаний. Ведь можно жить и чувствовать друг друга в каждом дыхании и биении сердца, и для этого вовсе не нужно слов. 03.03.2016 г. * Данные западные государства не упоминались ни в аниме, ни в манге. Вымысел автора фанфика.