О чём нельзя говорить

Военные Бриггса встречают меня без энтузиазма, но открытой недоброжелательности никто не выказывает. Постепенно вхожу в рабочий режим, привыкаю к местным порядкам. Следуя просьбе Оливии, не внедряю нововведений, стараясь сохранить существующее в неизменном виде. Мне выделяют отличный просторный дом на окраине города. Там есть камин и даже мансарда. Чего ещё желать? За первый месяц отчитываюсь в Централ, что, мол, всё в порядке, никаких чрезвычайных происшествий не было. Но благословенный покой, как обычно, долго не длится. Ещё через месяц во вверенном мне коллективе случается нечто настолько омерзительное, что после этой истории мне приходится срочно оставить пост коменданта, записаться в местный патруль и отправиться в уединённую хижину к северной границе Аместриса. Прапорщик Мастерс, один из моих новых подчинённых, явившись как-то на личный приём, с поразительной наглостью заявляет, что мечтает завязать со мной интимные отношения. Грубо отрезаю, что меня подобное не интересует, после чего выставляю его вон с пожеланием увидеть завтра на столе заявление об уходе со службы по собственному желанию. Однако юный наглец не только не оставляет должность, но и не прекращает своих извращённых преследований. Ломится посреди ночи в дверь моего дома, пытается сесть поближе во время утренних совещаний, немыслимым образом забирается в мою спальню. Много раз отправляю его на гауптвахту, деру с него три шкуры, угрожаю тюрьмой и лишением звания, но Мастерс отвратительно настойчив. Такое впечатление, что мои контрмеры только ещё больше его распаляют. Недели через три, окончательно потеряв терпение, предупреждаю, что он окажется в одиночной камере, но прапорщик лишь самоуверенно усмехается: — У вас нет никаких оснований для длительного задержания. Я подожду, а вы меня вскоре выпустите. — Уверен? — Ну да. — Вон! Идёт к дверям, но на полпути вдруг останавливается, словно вспоминает нечто важное. Возвращается и с нахальной ухмылкой тянется ко мне, нависая над столом. — Не понимаю только, чем я хуже вашего Элрика? Я тоже молод и красив. Думаю, я даже намного лучше его. Глаза застилает красная пелена, но я всё ещё стараюсь держать себя в руках. — Мастерс, зайди к военному врачу. Пусть он тебя осмотрит. Ты серьёзно болен. — Я-то совершенно здоров, — гнусно усмехается. — Да ладно вам притворяться, господин комендант! Все знают, что у вас и Элрика старшего были близкие отношения, потому Пикок и гниёт в тюрьме, лишившись своего генеральского звания. Вы пытались заткнуть ему рот, но он успел кое-кому рассказать. Не понимаю только, зачем вам было необходимо скрывать ваши предпочтения? Щёлкни вы пальцами, и самые красивые мужчины Аместриса сами прибежали бы. — Ещё слово, и я тебе шею сверну. Но сопляк продолжает сам рыть себе могилу. — Теперь ваш выбор ограничен Бриггсом, и это прискорбно. Однако вам всё равно нужен крепкий, здоровый мужчина, чтобы снимать ежедневное напряжение. Почему вы злитесь, если я добровольно готов на всё ради вас? Мне даже повышение по службе не требуется. Неужели я вам безразличен? Этого же просто не может быть! Я, кстати, не женат и не собираюсь жениться. И у меня нет детей, как у Элрика. Со всех сторон одни плюсы. Выхожу из-за стола, хватаю Мастерса за горло и крепко сжимаю ладонь, но этот идиот не унимается. — Я буду делать всё, что прикажете, — хрипит из-под моей руки. — Выполню любые ваши прихоти. И вы скоро забудете бесполезного коротышку, у которого даже нет дара алхимии. Он по сравнению с вами — ноль, ничтожество. Зачем он вам нужен? Самоконтроль уходит в небытие. Чудом не убиваю Мастерса, но он всё равно попадает в госпиталь на неделю. После этого, разумеется, я больше не могу оставаться на своём посту. Благодаря Оливии, дело заминают, а я отправляюсь в долгое уединение. Очень долгое. Длиной до конца жизни. И там ежедневно вспоминаю тебя. Точнее, ежеминутно. Вижу сны о тебе и просыпаюсь с мыслью о том, как ты живёшь в Ризенбуле. В конце концов однажды не выдерживаю и задаю этот вопрос Оливии. Спустя несколько дней она сообщает, что у вас с Уинри родилась дочь. Искренне радуюсь: ты молодец, нашёл в себе силы покончить с тем безумием. А я вот никак не способен. Оливия неоднократно пытается уговорить меня вернуться в столицу, но я постоянно отказываюсь. Не хочу, чтобы такие подонки, как Мастерс, стали отравлять тебе жизнь из-за меня. Я достаточно сделал для страны, можно уже побыть и в тени. И я становлюсь такой тенью, охраняющей покой Аместриса. Несколько раз мне удаётся поймать шпионов, пересекших границу, и меня награждают медалями. Награды мне совершенно безразличны. Кому их показывать? В остальное время я любуюсь свинцовым пасмурным небом или ярким огнём камина и живу прошлым. Сначала ко мне приезжают старые друзья из Централа, но с каждым месяцем таких посещений становится всё меньше, пока моё одиночество не вступает в свою финальную фазу, сделавшись абсолютным. От Лизы периодически приходят письма с рассказом о событиях в Ист-Сити. Так я узнаю, что она вернулась к работе в своём прежнем звании, а через год после нашего расставания усыновила двух мальчиков-близнецов, оставшихся сиротами после трагической гибели родителей. Моника выздоровела и снова начала разговаривать. Теперь учится чтению, письму и счёту, как все дети её возраста. И она безумно счастлива, что у неё появились двое младших братьев. Потом приходят новости о женитьбе Шрама. Не то чтоб мне его жизнь была интересна, но мимоходом задевает мысль о том, что бывший серийный убийца счастливее меня. Снег и тишина встречают меня каждое утро и провожают каждый вечер, когда ложусь спать. Всё вокруг чёрно-белое, лишь сны о тебе цветные. И они согревают лучше, чем огонь и спиртное. Не волнуйся, я не спиваюсь. Но раньше я пил всё-таки реже. В своём постоянном уединении я настолько привыкаю видеть вокруг жилища лишь следы диких животных, что, обнаружив как-то возле порога отпечатки двух пар человеческих ног, сразу настораживаюсь. Первое, что приходит на ум: снова шпионы. Тем более, обувь явно не аместрийская. Не успеваю подумать больше ни о чём. Кто-то набрасывается сзади с радостным гиканьем. Не разделяя позитивного настроя незнакомца, нокаутирую его ударом в челюсть. Одновременно со звуком падения тела раздаётся испуганный женский вскрик. Оборачиваюсь и вижу неподалёку красивую даму в модном тёплом пальто и в отороченных мехом сапожках. Женщина стоит, в страхе прижав обе руки к лицу. — За что?! — спрашивает с характерным южным акцентом, в голосе — испуг и обида. — Мой муж ничего плохого вам не сделал! Перевожу взгляд на нападавшего и не удерживаюсь от удивлённого восклицания: на снегу без сознания лежит Жан Хавок. *** Вот уж кого не ожидал увидеть. Тем более, женатым. Тем более — здесь. Привожу его в чувство, и Жан, прихрамывая, идёт к моей хижине. Разжигаю камин и предлагаю гостям бренди и горячий чай. Прикладываю лёд к распухающей прямо на глазах щеке. Жан охает, но не жалуется на рукоприкладство. — Сам виноват. Хотел сюрприз сделать, а надо было прежде подумать. Ты ведь каждый день шпионов ждёшь, а я со спины набросился. Ладно, заживёт. Его жена улыбается. Обиды остались позади. — Жан очень хотел вас удивить, — поясняет она. Делаю глоток бренди. — Ему удалось. Я удивился. Переливчато смеётся. — Мы вас с трудом нашли, долго плутали. Зачем вас руководство отправило в такую глушь? — Это не глушь, а стратегически важное место. Шпионы Драхмы обычно думают, что за горным перевалом никого нет, поэтому суются в Аместрис именно отсюда. И напарываются на меня. Некоторое время делюсь историями о своей жизни, а Жан, отвечая в свою очередь на мои вопросы, коротко рассказывает последние новости о тебе, Лизе и о себе. Говорит о том, как после своего ухода из Централа решил разыскать Синтию и сделать ей предложение. Вскоре они уехали в Аэруго и там поженились, а затем переехали жить в Крету. — Я занимаюсь ремонтом машин. Синтия — рисует и делает художественное фото на заказ. На жизнь хватает. — Больше не хочешь быть военным? — Желание и навыки пропали. Да и честно сказать, в Крете не нанимают на военную службу иностранцев. — Почему ты уехал из Аместриса? — А куда мне было деваться после того, как ты меня выпер? Кто бы взял на службу военного, чья слава шпиона и преступника бежала впереди него? Что ж, справедливый упрёк. — Мне за многое предстоит просить у тебя прощения, Жан. За историю с тем заговором, в основном. Я знал с самого начала, что ты невиновен, но мне нужно было вычислить настоящих предателей. Я надеялся, ты выведешь меня на них. Для вида я пожертвовал нашей дружбой и твоей работой. Я хотел восстановить тебя на прежнем месте, когда всё закончится, и, конечно же, принести официальные извинения, но ты исчез. Мои лучшие информаторы следов твоих не нашли, да и мадам Синтию мы всё это время считали погибшей. И ещё у меня тогда два человека из Штаба бесследно пропали: мадам Гернштейн и прапорщик Лэйн. Их до сих пор ищут. Конечно, вполне возможно, они, как и ты, куда-то уехали. Впрочем, теперь это всё не важно. — Ты нашёл предателей, которые украли твои бумаги? — смотрит внимательно и непривычно серьёзно. — Да. Вскоре я получил анонимное письмо с уликами против одного из генералов Штаба. В конверте были чеки, списки имён и фотографии. Этого хватило, чтобы засадить за решётку многих. До сих пор, не знаю, кого благодарить за то письмо. Опускает глаза, разжигает сигарету. Так привычно, словно не было всех этих лет… Синтия успокаивающе гладит его по руке. Хавок долго курит, молча обдумывая что-то, а я действительно не понимаю, почему пауза затянулась. Наконец, мой друг произносит: — Нам с Синтией тоже есть в чём перед тобой повиниться. Может, ты нас простишь, а может и нет… Но мы решили, что ты должен знать. С искренним удивлением ожидаю продолжения. — У тебя никогда не возникало мыслей о том, что те четверо, которых ты сейчас перечислил, в своё время исчезли не просто так? — Пятеро, — уточняю. — Ещё пропала Лючия Гернштейн. Ваша родная сестра, верно? — обращаюсь к Синтии. — Да, — кивает она. — Значит, всё это было не случайно? — Ага, — Хавок выпускает дым в потолок. – Ты, стало быть, думал об этом? — Много раз. — И какие идеи возникали? — Разные, — признаюсь честно. — Вплоть до откровенно безумных. До того, например, что вы пятеро тоже были среди «правдоискателей» и исчезли, чтобы избежать ареста или мести со стороны подельников. Но это чушь, конечно. Вас же не было в тех полученных мною списках. Никого из вас. Умолкаю на секунду, а Хавок делает мне знак продолжать. — Ещё думал совсем недавно, кстати… Возможно, то анонимное письмо — ваших рук дело? Тогда было бы объяснимо ваше отсутствие в списках, однако в таком случае совершенно неясно, с какой целью вы подставили своих же сообщников. Вы же знали заранее, что, прислав анонимку, не получите от меня решительно ничего. Никакой награды. Зато наживёте вечных врагов со стороны других «правдоискателей» и их родственников. Вас бы наверняка стали преследовать, чтобы отомстить, даже спустя годы. Я долго размышлял на эту тему, но в итоге так ничего и не придумал. Извини уж, что в глубине души всё-таки тебя подозревал. И не только тебя. Мадам Гернштейн, Синтию-сан и Лючию-сан тоже. Даже прапорщика Лэйна. Всё это глупо, конечно. Синтия и Жан переглядываются, коротко кивают один другому. Наконец, Хавок тихо изрекает: — Нет, Огненный. Совсем не глупо. Ты попал из ста в сто. Кроме Лючии. Насчёт неё ошибся. Шумно глотаю бренди и минут пять громко, надсадно кашляю. Глоток оказался чересчур большим. — А теперь объясни, как вы все попали к «правдоискателям» и что вас побудило прислать мне компромат на Пикока?! Неужели можно поверить в такой бред? Шутят они что ли? — На самом деле среди «правдоискателей» были Синтия, прапорщик Лэйн и мадам Гернштейн, но не я. — Уже легче. Дальше. — Меня затянуло в эту трясину в восемнадцать лет, — перенимает эстафету Синтия. — Наивная была. Нет, скорее, глупая. Работала вольной художницей. Ездила по городам и рисовала портреты всех желающих, способных заплатить. Один военный из Централа заказал портрет семьи. Я выполнила заказ, а потом случилось так, что наши с ним отношения зашли дальше, чем было бы позволительно для женатого мужчины и незамужней девушки. Тот военный соблазнил меня, а я поддалась, потому что влюбилась. И я стала работать на него. С тех пор путешествовала не только ради заработка, а создавала в разных городах и посёлках группы людей, настраивая их против вас. Я стала одним из главных информаторов высокопоставленных военных в вашем Штабе. Втиралась в доверие к людям и узнавала всё, что от меня требовал мой любовник. Кроме того, моей миссией было склонить нужных людей на сторону «правдоискателей», не гнушаясь никакими методами. Он также приказал мне соблазнить Хавока-сан и с его помощью внедрить в Централ в качестве вашего личного секретаря мою тётю. Её главной целью было собирать на вас компромат, просматривая вашу почту и наблюдая за теми, кто к вам приходит. Особенно на личные приёмы. Нашей семье тогда срочно требовались деньги на лечение Лючии, и тётя быстро согласилась. — Любопытно, почему вы сами не попытались стать моим секретарём? Это выглядело бы разумнее и проще. — Вы искали немолодую и непривлекательную женщину. Помните? Впрочем, я попыталась, но мне было отказано. В числе прочих претенденток я приходила к вам на собеседование, просто вы уже об этом забыли. А моей тёте удалось то, что не получилось у меня. Делаю ещё глоток. Спиртное, конечно, не выход, но от него становится легче. Особенно после таких признаний. — Надо же, за моей спиной плелись грандиозные заговоры, а я узнаю об этом лишь теперь! — Вы злитесь? — поднимает на меня свои бархатные глаза, бездонные, как Врата Истины. Понятно, почему ей удавалось с юных лет мастерски вертеть людьми. С таким-то взглядом! Лет двадцать назад Синтия-сан могла бы меня сместить с поста фюрера в одиночку, даже не прибегая к чьей-то посторонней помощи. К счастью, мне тогда было до кресла фюрера, как до Ксинга пешком. — А есть смысл? Тем более, вы признались, что сами и помогли мне избавиться от «правдоискателей». Только не понимаю, почему вы вдруг переметнулись на мою сторону? — Это заслуга тёти и Жана. И ваша, конечно, тоже. — Интересно послушать. — Постепенно я начала понимать, что мой возлюбленный меня использует. Я для него была не любимой женщиной, а средством на пути к креслу фюрера. — Генерал Пикок втянул вас в свою авантюру? — уточняю, стараясь казаться спокойным. Удаётся скверно. — Нет, второй номер в списке. Следующий после Пикока. — А, Ньюмен. Дамский угодник, лжец и карьерист. Внешностью его судьба не обделила, зато совестью обнесла. В общем, мне следовало догадаться. — Он собирался сместить Пикока вскоре после того, как тот займёт ваше место. — Какие прекрасные люди собрались среди так называемых «правдоискателей», вам не кажется, мадам Хавок? Синтия краснеет и отворачивается. — Мне очень стыдно перед вами сейчас. Я поняла всё это слишком поздно. Жан по-настоящему влюбился в меня, а я далеко не сразу оценила его чувства. Но когда это случилось, начала прислушиваться к нему. Жан много рассказывал о вас. О том, как нелегко вам пришлось в Ишваре, как вы победили Отца, помогли Жану выздороветь … И моя тётя, поработав с вами в Штабе, стала всё чаще повторять, что вы не заслуживаете подлости! Вы лучший фюрер для Аместриса, говорила она, а Пикок и Ньюмен уничтожат страну ради своих амбиций, если допустить их к власти. И я начала сомневаться в правильности своего выбора, сделанного несколько лет назад. Я обсудила свои мысли с тётей, и мы обе пришли к выводу, что исправить уже причинённое нами зло можно лишь одним способом: надо доказать Пикоку каким-нибудь значительным поступком нашу полную преданность, чтобы нам предоставили доступ ко всей информации о «правдоискателях», а затем успеть быстро слить эту информацию вам. Мы с тётей пообещали Ньюмену и Пикоку, что найдём такой компромат на вас, который поможет уничтожить вас в пух и прах… Пикок потребовал компромат личного свойства. Чем грязнее, тем лучше. Например, такой, где вы изменяете жене с кем-нибудь из ваших же подчинённых. За это он обещал нам статус своей «правой руки». Для того, чтобы у нас появилась редкая возможность скопировать его чеки, списки заговорщиков и выкрасть фотографии встреч с послами других государств, которые, вероятно, были сделаны с целью впоследствии шантажировать послов, мы пошли на это. Мы причинили вам непереносимую боль. Я понимаю, что такое простить, конечно, вы не сможете. Демонстративно качаю головой и закрываю уши, догадываясь, что последует дальше. Не хочу. Просто не хочу этого слышать! Тёплые руки мягко отнимают мои ладони. — Жан ничего не знал о деталях нашего с тётей плана. К тому времени я уже призналась ему, что я — одна из «правдоискателей». Но я дала Жану клятву использовать сложившуюся ситуацию во благо вам. Однако даже мой будущий муж тогда не знал, какой ценой мы собрались добыть компромат на Пикока и его людей. Если бы узнал, убил бы меня, наверное. Это я надоумила Жана попросить Элрика-сан прийти к вам той ночью. Я знала от тёти, что между вами давно проскочила искра, которая лишь ждёт удобного момента, чтобы вспыхнуть. Я находилась в малом архиве, куда проникла благодаря помощи прапорщика Лэйна и тёте. У меня с собой был современный фотоаппарат, который кто-то привёз Ньюмену с Запада. Он фотографирует быстро, без штатива и выдержки. Мы ждали хоть чего-нибудь… Объятий или поцелуя было бы вполне достаточно. Простите, Мустанг-сан! Я хотела остановиться после первых двух снимков, но подручный Ньюмена тоже присутствовал там, контролируя нас. И он потребовал фотографировать до конца. Гнев клокочет внутри, но не выплёскивается. Молчу, опустив глаза в пол, и сжимаю кулаки. Она жена моего друга. Она хотела помочь. Набралась смелости приехать и признаться, спустя почти три года, хотя могла не делать этого. Но всё равно хочется вышвырнуть её вон и захлопнуть дверь. — Я не заслуживаю прощения. А я и не прощу. Такое невозможно простить. — Пикок потребовал, чтобы мы прислали вам фотографии анонимно и припугнули вас. Текст того первого письма он сам сочинил. После чего заявил, что мы должны отдать плёнку ему лично в руки. Этого я не ожидала. Я вовсе не собиралась отдавать ему то, с помощью чего он мог бы навредить вам или Элрику-сан! Я сделала фотографии у себя дома, вернулась в Централ и передала тёте конверт, который она положила вам в почту. Проявленную плёнку тоже отдала ей в надежде, что тётя что-нибудь придумает и спасёт положение. — Теперь ясно, почему на конверте не было никакого почтового штемпеля, — криво усмехаюсь. — Вы молодцы, всё продумали! — Не всё. Я не предугадала того, что для меня потом стало самым трудным. Кроме компромата на вас, прежде, чем мы сделали снимки, Пикок потребовал любым способом подставить дорогого вам человека. Например, украсть какие-нибудь важные документы с вашего стола и свалить вину, на кого он укажет. Своей жертвой он вскоре выбрал Жана. Это было последним испытанием и для меня тоже. Генерал хотел получить стопроцентные доказательства моей полной преданности. Если бы я отказалась, наша с тётей затея провалилась бы. — О, даже так, — не скрываю злости. — И как у вас рука поднялась совершить такое? Если, вы говорите, к тому времени уже любили своего будущего мужа? — Пикок, к сожалению, тоже знал о моих чувствах, потому его выбор и пал на Жана. А я не могла остановиться на полпути. Мы с тётей всё обсудили, и она сказала, что плёнка с компроматом будет залогом того, что у нас в итоге окажется нужная информация. «Я придержу плёнку и сама поторгуюсь с Пикоком, — сказала она. — Я умею хорошо притворяться, он поверит в нашу безусловную преданность и нашу корысть, но тебе для начала придётся выполнить все его требования. Даже если это трудно». — Жан мог никогда вас не простить. — Мог. — Но вы пошли на это. — Я хотела уничтожить «правдоискателей». Одним махом, навсегда. — Сомневаюсь, что вашей целью было помочь мне сохранить кресло фюрера. Полагаю, вы хотели отомстить Ньюмену. — Безусловно, вы имеете полное право думать обо мне только самое плохое. Я не стану вас разубеждать. Всё равно не получится. — И как вы сделали это? Говорите, раз начали. Оторванную пуговицу ещё объяснить можно. Но отпечатки пальцев? — Жан часто приезжал на выходные ко мне в гости. Лючия вечно совала ему в руки свои гончарные изделия, подчас незаконченные и не застывшие. Поставщики «правдоискателей» из Аэруго привезли бутылочку каучука по моей просьбе. Я залила самый удачный образец каучуком, а когда он застыл, осталось только потереть полученные слепки о чью-нибудь кожу, а затем оставить отпечатки там, где это необходимо. Мы подготовились заранее. В тот день, когда проникли в малый архив, всё необходимое у меня уже было с собой. — Даже пуговица? — Нет. Пуговицу потерял Дак, человек Ньюмена, отодвигая стеллажи. Он сразу сказал об этом мне. На следующее утро, обнимая Жана, я незаметно срезала с его мундира пуговицу маникюрными ножницами, чтобы отдать Даку. Таким образом, тому не пришлось обращаться в хозяйственный отдел за новой. А Жану пришлось. Когда же у нас, наконец, появилась нужная информация на «правдоискателей», моя тётя просто переслала её вам, лично бросив письмо в ящик Элрику-сан именно в тот день, когда, как она знала, должен был приехать человек из Централа и забрать почту. Только плёнку Пикоку нам пришлось отдать, но тётя вас в письме предупредила об этом, чтобы вы имели возможность найти негативы и уничтожить. А мы все срочно бежали за границу и чуть позже забрали с собой Лючию, которая даже не понимала, в чём дело. Я также предупредила прапорщика Лэйна, чтобы он покинул Централ до того, как начнутся массовые аресты. Мы с ним первыми отправились в Аэруго, куда потом приехали Жан и моя тётя с Лючией. По пути бросили в реку нашу обувь и старую одежду, чтобы все подумали, будто мы погибли. Лэйн — хороший парень. Он тоже попал к «правдоискателям» по юности и глупости. Не могла я допустить, чтоб он пострадал вместе со всеми. — Коварная женщина, а? — улыбается Хавок, но мне совершенно не хочется шутить. — Надо проветриться, — бросаю отрывисто, поднимаюсь с места и выскакиваю на крыльцо. Снаружи начинается снегопад, поднимается ветер. К ночи непременно завьюжит. Через некоторое время слышу стук двери, и рядом оказывается Хавок. — Появилось желание сжечь нас обоих? Даже не удостаиваю его ответом. — Я бы не удивился. Я тоже здорово психанул, когда она во всём призналась, — вздыхает, пытаясь закурить снова, но ветер гасит сигарету трижды, и Жан прекращает попытки. — Много чего ей наговорил, пытался порвать с ней. Потом простил, конечно. — Мне сложнее. Я её не люблю. — Она могла не приезжать сюда, и ты бы никогда не узнал правды. — Лучше бы не знал. Я не смогу простить её. Да и тебя тоже, поскольку ты сейчас не осуждаешь её, а гордишься ею. — Благородный поступок, неблагородные методы. Что поделать, Огненный. Мы с тобой тоже не ангелы. Сколько за нами ошибок числится, посчитаешь? Ты просто злишься, что она видела вас в ту ночь. Но, если подумать, в этом ведь нет ничего ужасного. — Лучше замолчи. Правда, ни слова больше, Жан! — Разве ты стыдишься своих чувств к нему? — Я не буду это обсуждать ни с тобой, ни с кем другим. Тема закрыта. Уезжайте и забудем сегодняшний день, как дурной сон. Молчит недолго, потом тихо произносит: — Стальной сильно изменился. Я ему предлагал приехать, но он отказался. Пытается делать вид, будто живёт обычной жизнью, но у него плохо получается. Только мучает себя. Но, как и ты, он очень упрям. Не захотел ничего обсуждать. Прошу, поезжай в Ризенбул! Поговорите друг с другом! Мы с Синтией желаем вам обоим только самого… Резко разворачиваюсь, хватаю моего незваного «доброжелателя» за отворот пальто, цежу в лицо: — Никто из вас никогда не будет говорить со мной об этом, ясно? А теперь проваливай. Быстро. А я постараюсь забыть, что вы оба приезжали сегодня. Хавок отрывает мои руки и уходит в дом. Через пару минут выходит вместе с женой. Игнорирую обоих. — Прощай, Огненный! Не отвечаю ничего, отвернувшись. Через минуту слышу скрипучие удаляющиеся шаги по снегу. Сажусь на крыльцо, закрываю лицо руками и долго жду, прежде чем снова подняться на ноги и взглянуть в небо. Никто не видит, только птицы. Впрочем, на что тут смотреть? Просто падающий снег тает, превращаясь в капли воды на моих щеках, и они одна за другой скатываются вниз.