1.
Подарок, завёрнутый в грубую серо-коричневую бумагу, неудобно давил под мышкой и оттягивал руку. Баки шагал, насвистывая под нос, со своей вечерней подработки, то и дело беспричинно улыбаясь, едва успевая вовремя перепрыгивать через лужи. Ночью был дождь. Шумный, стеной, он обрушился на Бруклин, да что там, на весь Нью-Йорк, на весь мир, и смыл его начисто. По крайней мере, так ему в тот момент казалось - пока он вглядывался в ослепшие, затянутые ливневыми бельмами окна в маленькой комнатке своих сестёр. Младшие уже спали, как и родители. В небольшой гостиной, она же служила семейству Барнсов столовой, и спальней - Баки, окна выходили внутрь небольшого, застроенного низкими сарайчиками двора, и из них ни черта не было видно, только темноту. Окна комнаты малышни выходили на другую сторону дома, и там, за дорогой, был пустырь и небольшой сквер. Но ночью неистово шумел ливень, и за окном не было ничего, кроме серой завесы частых крупных капель. Баки сидел на узком подоконнике, привычно балансируя половиной тела, мял в кармане высоких шерстяных штанов пачку сигарет. Трофей. Такую пачку при желании можно было несколько месяцев курить. Он так и делал, всё не мог бросить. Подкуривал, затягивался пару раз и экономно тушил, прятал сигарету обратно. Ему надолго хватало. В этот вечер, глядя за ослепшее стекло, курить хотелось страшно. А возможности не было. Но наличие примятой шуршащей пачки в кармане штанов всё равно успокаивало. Он сидел и думал о том, что, может, Стив сейчас так же сидит и смотрит в окно на ливень. Нет, он был уверен в этом, точно сидит. При этих мыслях на лицо Баки всегда приходила загадочная, блуждающая улыбка. Он бы сам очень удивился, если бы увидел её. Но он не видел. Он сидел и смотрел на ливень, который смывал весь окружающий мир в Тартар. И думал о друге. О том, что завтра будет особенный день. И о том, что он успел доделать свой подарок. Это будет фурор, Стив так давно мечтал. И вот Баки шёл, перескакивая через лужи и крепче прижимая к себе неудобный свёрток с острыми краями. И лицо его то и дело светилось неосознанной лукавой улыбкой.2.
Вокруг стояло палящее, дурманящее тёплыми ночами и невозможно солнечными днями лето. Лето дышало жаром в распахнутые окна, преследовало вечной жаждой и желанием выкупаться хотя бы в ближайшей бочке под стоком с набранной дождевой водой. Лето светилось, бликовало солнечными лучами в стёклах оконных рам, в глади луж, разлеталось рябью на несильных волнах залива; лето рассыпало по носу и щекам Стива заметные веснушки, похожие на брызги некрепкого чая, а глаза делало нереально, небесно-голубыми. Лето было сладким, радовало ранними, почти выспевшими яблоками в чужих дворах, в которые порой забирался Баки. Оно хрустело на зубах и разбрызгивалось кисло-сладким соком по щекам Стива, текло по губам, и Баки, мучительно прикусывая кончик своего языка и ощущая, как рот вмиг наполняется слюной, в который раз отводил взгляд. Загнанно и торопливо, сам не понимая, отчего так происходит. Лето плескалось волнами о причалы в доках, звенело и стонало заунывными криками чаек, лето пахло рыбой и звучало долгими, призывными гудками рыбацких баркасов. Лето пахло солёной горечью простыней в доме Стива напротив, когда Баки по выходным оставался на ночь, и они до двенадцати разговаривали, смеялись тихонько, читали друг другу вслух, или же Стив просто рисовал, а Баки делал вид, что читает, и никогда за всё то время не мог прочесть ни строчки - смотрел, таясь, на Стива, на острые розовые пятки на поднятых кверху ногах и тонкие запястья, словно у фарфоровой куклы. Порой Баки казалось, что они просвечивают на свет точно так же, как дорогущий азиатский чайный фарфор в витрине большого магазина на перекрёстке. Он подглядывал, прикрываясь книгой, и внутри него, где-то в той дурацкой точке, где лёгкие должны прикрепляться к диафрагме, приторно и тягуче ныло от этой невинной игры. Поэтому всегда, когда Стив спрашивал, чего интересного он вычитал, Баки отвечал одинаково - сам почитай. И широко, игриво улыбался. Стив в ответ хмыкал и никогда не показывал те свои рисунки. А по утрам в воскресенье Баки зарывался носом в остывающую, ещё влажноватую простынь, где совсем недавно, рядом, - протяни руку и дотронься, - спал Стив. Вдыхал медленно, блаженно закрыв глаза, задерживал в лёгких воздух вместе с вездесущей пылью, выдыхал неохотно. Купался в знакомом до мельчайших нюансов аромате и, мучительно краснея, чувствовал, как пах наливается знакомой каменной тяжестью. Жаром, из-за которого его тело выкидывало кое-что интересное, и Баки с некоторых пор отлично знал, что с этим фокусом делать, чтобы стало очень хорошо. И никогда не делал этого по утрам в воскресенье, в квартире Стива. Потому что Стив уже громко фыркал, умываясь, в своей маленькой ванной комнате, а миссис Роджерс весело гремела посудой на кухне, уже принимаясь за завтрак для них. Баки нравилось чувствовать, как томится, печёт, как ломит по всему телу, как хочется чего-то невыразимого, чего-то такого, чему в его голове и названия ещё не было. Они со Стивом были друзьями столько, сколько он себя помнит. И если начистоту, без Стива он себя не помнит вообще. Нет, конечно, в его жизни хватало других людей, помимо семьи. Была ещё и учёба, и различные вечерние подработки, белозубо улыбающиеся девчонки в ярких платьях с летящими пышными юбками и другие парни, с которыми иногда весело идти в сторону дома и горланить новую, ставшую модной совсем недавно мелодию с танцев. Они были, и при этом был Стив. И в голове Баки - в сердце Баки? - это никак не смешивалось. Вокруг стояло их жаркое семнадцатое лето, и оно сводило Баки с ума.3.
Он дошёл до их улицы, которую они со Стивом ещё в детстве назвали Улицей Натянутых Бельевых Верёвок. Дома стояли близко, и верёвки, как снасти парусного фрегата, путано перекидывались от окна к окну; на них постоянно что-то висело, и было очень забавно наблюдать, как суетятся и нервничают миссис Фокс и миссис Бауэр, когда начинается дождь, и сохнущее бельё надо срочно убрать с улицы. Баки поднялся по скрипнувшей в двух давно изученных местах лестнице и постучал. Миссис Роджерс открыла почти сразу. Худенькая, невысокая, с всегда безупречной причёской. Ухоженная и тонкокостная, ирландка до самого кончика носа. Как она выдерживала, несла на своих узких плечах ночные смены в местном госпитале, Баки знать не знал. Она нахмурилась, сдвинула брови. Вздохнула печально и, сказав: "Это опять ты?", отошла чуть в сторону, пропуская в квартирку. Баки всегда галантно здоровался и уже привык к этой их небольшой игре. Миссис Роджерс была очень строгой и достаточно верующей, чтобы по праздникам всегда помогать в ближайшем приходе, выручая с обслуживанием, когда раздавали еду для ирландских эмигрантов. Там всегда готовили вкусные блюда и ставили отменное пиво. Баки обычно умудрялся стягивать хотя бы бутылку до того самого дня, пока миссис Роджерс не поймала его на горячем и месяц не пускала к ним ночевать. С тех пор она всегда хмурилась, впуская его в дом. И всё равно продолжала впускать. Она очень любила Стива. Баки смел надеяться, что и его тоже. Хотя бы немного. - Тётя Сара, - улыбнулся он, отставляя свой свёрток чуть в сторону от входа, прислоняя к стене. Сумку, перекинутую через плечо, тянули книзу наворованные пару дней назад ранние яблоки. - А я с яблоками. Может, испечёте чего-нибудь? Всё же, есть повод. - Если это была просьба, то она очень странно оформлена, мистер Барнс, - фыркнула миссис Роджерс с маленькой кухни. Шумела вода. Маленькая миссис Роджерс стояла в переднике, накинутом на добротное домашнее платье, разрисованное зелёными листьями, и что-то мыла в жестяной раковине. - И я, кажется, просила тебя не называть меня "тётя Сара". Баки улыбнулся, разуваясь. Стив приучил его к этому нудному ритуалу лично. Баки привык говорить "тётя Сара" и привык получать за это нагоняй, но всё равно ничего не менял. Он видел не раз, как подрагивают в едва намечающейся улыбке уголки её губ, и не собирался никому отказывать в этом маленьком удовольствии. В улыбке миссис Роджерс становилась прекрасной и... очень похожей на Стива. С миссис-хмурящейся-с-порога-Роджерс у него были очень странные отношения, и они же были, пожалуй, лучшими из всех, которые Баки только мог припомнить. Даже с собственной матерью ему было тяжелее. Миссис Барнс была крайне эмоциональной и властной женщиной. С миссис Роджерс всегда было тепло и просто. И понятно. Если она злилась за что-то, то всегда ледяным тоном объясняла, за что, и какое последует наказание. И ни у него, ни у Стива не возникало ни единой мысли и желания спорить. Спорить с железной, совершенно несгибаемой миссис Роджерс было бес-по-лез-но. А ещё Баки часто думал о том, что она, пожалуй, медсестра от Бога. Она и его кое-чему научила. "Раз уж ты свалился на нашу голову", - добавила она тогда. - Давай свои яблоки, - сказала, наконец, миссис Роджерс, и Баки расцвёл. Потащил сумку с плеча. - Снова наворовал? Послушай меня, чертёнок, рано или поздно тебя поймают, и ты получишь всё, что тебе причитается за подобные выходки. И Баки снова хмыкнул и улыбнулся. Она не ругала его, не совестила и не спрашивала - почему и зачем, - а просто предупреждала о последствиях. Он и сам бы не смог ей ответить, зачем делает это. Всегда - только для Стива. Из-за Стива. Чтобы рассказывать потом страшным полушёпотом и смотреть, как удивлённо и волнующе округляются у Стива глаза, как влажно блестят в неверном свете масляной лампы, как играют на коже длинные тени от пушистых ресниц. Баки был из вполне себе приличной семьи и мог позволить купить себе яблок. И никогда не пользовался этой возможностью, в темноте перелезая через чужой забор и убегая потом от собак. Однажды его даже укусила одна за лодыжку и порвала штаны. Стив потом зашивал и ругался на его безголовость. Но надо отдать должное, зашил так умело, что сразу было и не понять, где же оно порвалось. - Стив ещё не вернулся? - Скоро будет, - коротко ответила миссис Роджерс. - Сегодня в редакции. Мистер Леонардо наседает на него, заставляя рисовать дополнительно и как обычно за гроши. Баки сжал кулаки. Он видел этого Леонардо Перрелли. Никакой он не мистер и не сэр, именно что чёрт. Черноволосый и толстый итальяшка. Он платил Стиву очень мало, по несколько центов за картинку, но тот никогда не жаловался и не отказывался поработать дополнительно. Им с матерью и правда нужны были деньги.4.
Спустя каких-то полчаса по небольшой уютной квартирке Роджерсов расплылся пахучим облаком аромат сдобного яблочного пирога, сидящего в духовке. - Выключи через десять минут и укрой полотенцем, - распорядилась миссис Роджерс. - Тушёные овощи на плите. Если Стив вспомнит про свечки - они в верхнем ящике справа, у дальней стенки. На комоде мой подарок, и... Не утопи, пожалуйста, моего мальчика завтра, когда поедете на Кони-Айленд? Я вернусь только к ночи. Баки вскинул брови в удивлении, на что миссис Роджерс, уже обутая в изящные и очень простые при этом туфли и готовая к выходу на смену, наконец улыбнулась и потрепала его по непослушному вихру мягких тёмных волос. - Конечно, я в курсе, Стив мне все уши прожужжал, как хочет на пляж. Так что будьте осторожны, иначе я возьмусь за тебя всерьёз, мистер. И поздравь его за меня тоже. Баки кивнул, и миссис Роджерс вышла и закрыла за собой дверь. Почему-то сердце колотилось в груди оглушающе часто, а ладони резко вспотели, словно его застали за одной из тех вещей, о которых Баки предпочитал никому не распространяться. Баки подошёл к комоду и посмотрел на аккуратно сложенный в стопку новенький, сшитый из светлой зелёно-синей ткани плавательный костюм. Короткие шорты и рубаха, чтобы не обгореть. Он улыбнулся, собрал вещицы в руку и поднёс к носу. Со вкусом затянулся характерным запахом новой ткани. Из вещей выпала небольшая бумажка, видимо, записка, и купюра. Целых пять баксов. Баки трепетно убрал её обратно в бумажку, успев зацепиться глазами за ровные рукописные строчки "не отказывай себе ни в чём", и отложил обратно на комод. Пять долларов, подумать только. Целых пять долларов. Это очень щедрый подарок, и он уже нафантазировал о том, как закормит Стива сладкой ватой или даже мороженым. У него, между прочим, тоже были кое-какие сбережения. А потом он снова посмотрел на вещи в своих руках и поднял их к лицу, к гладкой пока ещё щеке. Потёрся на пробу. Приятно. Очень скоро эта ткань будет касаться Стива. Пропахнет Стивом насквозь, его солёным, вкусным потом и привычной сдобной сладостью тела. Будет скользить, касаться и собираться в нежной подмышечной впадинке. Будет облегать пах, тереться о... на этом месте Баки себя одёрнул и принудил положить вещи туда, где взял, сложив так же аккуратно, как было. Это лето странно, очень странно влияло на него. Оно словно плавило его мозг, бродило обжигающим током крови по телу, и Баки понять не мог, что с этим делать. Возможно, купание в прохладном заливе отрезвит его. Но в этот момент он понял вдруг, что Стив будет рядом, счастливый, улыбчивый, совершенно мокрый, с прилипшими к худенькому телу шортами и лихорадочно блестящими глазами, и отступившая было жаркая волна вмиг поднялась снова, ошпаривая шею, затылок и медленно стекая вниз живота. Баки застонал и стукнул себя по лбу ладонью, ещё и ещё раз. А потом вздохнул и пошёл на кухню вытаскивать яблочный пирог.