Несчастлив тот, чья слава его несчастья прославляет.
Луций Акций. Телеф
Совершенно не выспавшись, я бОльшую половину дня просидела в кабинете, повиснув на телефоне и ведя переговоры с потенциально возможными участниками новой рубрики, идею которой, собственно, и предложила. Можно было бы сказать, что я сама себя наказала работой, если бы в этот раз вся эта кутерьма не доставляла мне столько удовольствия. Закончив со звонками и сделав пару глотков остывшего кофе, я расслабленно выдохнула и потянулась к ноутбуку, намереваясь сделать несколько записей. — Ты это видела? — Октавия, влетев в кабинет с круглыми от возбуждения глазами, помахала передо мной газетой и тут же развернувшись, бросилась обратно к двери, чтобы закрыть ее. — Господи, я просто в шоке! Это же надо! — Ты о чем? — Оторвавшись от монитора, я удивленно наблюдала за мечущейся перед столом подругой. — Ты что, ничего не знаешь? Совсем-совсем? — Октавия, сбавь обороты — я не успеваю запрыгнуть в твой поезд. — Усмехнувшись, непонимающе приподнимаю бровь, чем вызываю ее негодование. — Я говорю о статье в «The Daily Sun»! — Окс, мы с тобой отсыпались вчера до обеда! А после я была… у меня были другие дела. Мне как-то не до воскресной газеты было. — Вчера в Daily вышла большая статья о твоей суперзвезде! Об этом уже все кому не лень говорят. Весь твиттер, фейсбук, инстаграм и всевозможные другие интернет порталы только об этом и твердят! Это началось еще вчера, а сегодня с самого утра… Теперь мне очень даже понятно, почему она не хотела распространяться о своей жизни. Это как эффект взорвавшейся бомбы! Даже в утренних восьмичасовых новостях говорили, и в «Доброе утро Америка»! — С каких пор ты смотришь утренние новости? — Под кожу закрадывается неприятный холодок, он пробирается по телу легким ознобом и, устроившись под левой лопаткой, превращается в противно ноющее предчувствие. Очень плохое предчувствие. Что, черт возьми, происходит??? — Я не смотрю, но мне Беттси с третьего этажа рассказала. И я удивлена, что ты ничего не знаешь. — Окс остановилась напротив меня, все еще вертя газету в руках. Вглядевшись в мое нахмуренное, настороженное лицо и удостоверившись что я действительно нахожусь в полном неведении, кивнув, стала разворачивать газету. — Они раскопали в прошлом Лексы просто умопомрачительно жуткую историю… Вот, читай. — Что? Ты о чем? — Приподнявшись, я выхватила газету и, пробегая глазами по заголовку, тихо охнула, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. — Кто бы мог подумать, да? Пережить такой ужаc в таком раннем детстве. — Сочувственно продолжила Октавия, усаживаясь в кресло напротив. — Как представлю, у меня аж прям мурашки по коже от ужаса. — Она демонстративно передернула плечами. — Какой-то маньяк ночью забрался в их дом и зарезал всю семью: отца, мать, старшую сестру. Она одна выжила, представляешь? Только она! Жуть, да? Ей тогда было всего шесть лет! Шесть!!! А этого подонка так и не поймали… Вот тебе и тихая Австралия на краю мира. Боже, да по ее жизни можно прям фильм ужасов снимать! Даже удивительно, как она смогла после всего этого не сломаться и стать такой успешной и счастливой? Я ее почти не слушаю. Не могу поверить в то, что читаю уже по второму кругу. Здесь даже копии старых фотографий напечатаны: дружная семья позирует для рождественской открытки. Лекса сидит на руках у отца. У нее пухлые губы матери и цепкий взгляд отца, но в целом, она сейчас больше похожа на свою старшую сестру. И они все улыбаются. Они счастливы… Кто бы ни был этот Беллами Блейк, он определенно очень хорошо осведомлен о прошлом Лексы, потому что она сама никогда бы не рассказала об этом репортерам. — Беллами Блейк? Смотрю на подругу в немом вопросе, но та лишь пожимает плечами: — Ты же знаешь всю мою родню, их по пальцам пересчитать. Скорей всего однофамилец. Но надо признать — он определенно сделал себе имя одной статьей! Больше не выдерживаю. Подскакиваю и, схватив сумочку и кожаную куртку, бегу к выходу. — Ты куда? — кричит вслед Октавия. — Я… Мне… Скажи Эбби, что мне срочно пришлось уйти! Вылетаю из офиса, завожу машину и срываюсь с места. Все мои попытки дозвониться до самой Лексы проваливаются — она просто отключила телефон. Моя машина довольно рычит, мчась по загруженным улицам. А я, легко лавируя в потоке автомобилей и пролетая на мигающие желтые, надеюсь лишь на то, что у полицейских сегодня выходной, и меня не остановят. Следя за дорогой, роюсь в сумочке в поисках визитки Маркуса, но почему-то именно сегодня в ее недрах что-то найти довольно сложно. Господи, и зачем я таскаю с собой столько хлама? Остановившись на очередном светофоре, высыпаю все содержимое на соседнее кресло и, наконец, выуживаю заветный клочок картона. Спасибо, Боже! Кейн отвечает с третьей попытки, и голос у него очень раздраженный. Это даже не удивительно, его скорей всего с самого утра атаковали «желающие знать»: — Алло! — Это Кларк Гриффин. Маркус, где Лекса? — Что, мисс Гриффин, прочитали статью и надеетесь получить публичное заявление из первых уст? — Что?! — Вслед за праведным возмущением с языка чуть не срывается парочка лестных слов в адрес Кейна, но я вовремя успеваю прикусить язык. Я еще не успела выяснить нужную мне информацию… Черт, какой же он все-таки гавнюк! Как он вообще может так думать? — Нет! Я просто… — С силой нажимаю на гудок, требуя чтобы растележивающийся впереди на перекрестке водитель как можно быстрее убрался с моего пути. — Я просто… — задумываюсь, могу ли сказать то, что собираюсь, но потом решаю, что уж Маркус-то точно знает, кто такая Лекса. — Я просто хочу быть сейчас рядом с ней. — Мисс Гриффин, — рычит в трубку Кейн, и от злости в его голосе мне становится не по себе. — То, что вам довелось покувыркаться пару раз с ней в постели, еще не делает вас знатоком ее характера или какой-то особенной. Я настоятельно рекомендую вам забыть все, что было, и оставить в покое… — Она не должна оставаться одна! И мне плевать, что вы там обо мне думаете! Я просто хочу быть рядом! На той стороне линии повисает тишина, а я уже почти доехала до отеля, к которому даже подобраться нельзя из-за огромной толпы журналистов и фотографов, осаждающих здание. — Маркус?!.. Пожалуйста… — Ладно, хорошо. — Выдыхает он, уже менее язвительно. — На ресепшене скажешь: «Красная шапочка — бессмертна». — Чего? — Это пароль. Лекса придумала. Тебе дадут одноразовую карту-ключ от ее пентхауса. — Спасибо. — Поблагодарив, быстро паркуюсь у соседнего здания и выскакиваю из машины. Черт! Незамеченной я тут точно не пройду… Через дорогу, напротив входа, все заставлено белыми фургонами с огромными спутниковыми тарелками на крышах; репортеры, встав спиной к зданию отеля и неотрывно смотря на красные огоньки работающих камер, без умолку болтают, в своей интерпретации пересказывая текст воскресной статьи. Рядом толпятся звукооператоры в наушниках, а видео операторы, матерясь и наступая друг другу на ноги, при этом пытаются снять отель, вход и творящийся перед ним хаос с более выгодного ракурса. Фотографы, словно обезумевшие, бросаются к каждому, кто подходит к дверям отеля, и норовят чуть ли не в лицо сунуть свои объективы фотоаппаратов. Даже парочка полицейских, прибывших на помощь местной службе безопасности, с трудом удерживает любопытных журналистов, пытающихся приступом взять вход в надежде попасть внутрь. А еще фанаты, толпящиеся на углу здания, где к наскоро сооруженному месту поминовения огромными охапками сносились цветы, ставились свечи и мягкие игрушки в память о семье Лексы. Все это больше похоже на массовое сумасшествие. Надев черные очки и замотав шарф так, что только очки и были видны, пристраиваюсь в конец какой-то делегации и прошмыгиваю внутрь. — Чем могу помочь? — Улыбаясь своей профессиональной белозубой улыбкой, у стойки меня приветствует безумно смазливый консьерж. Такие подрабатывают моделями, позируя для онлайн-магазинов и сетевых журналов. Сотню баксов бы дала, что у него практически идеальное тело, а одежду ему покупают богатенькие тетки. Но мне сейчас не до него. — Красная шапочка — бессмертна. — Без предисловия выдыхаю я. — Минутку. — Он исчезает под стойкой, а потом появляется, протягивая черную карту и во все глаза разглядывая меня. Схватив ключ, бегу в лифт, идущий на этажи пентхаусов. Двери закрываются. Под негромкие звуки классических мелодий, кабинка медленно ползет вверх. … 64, 65, 66, 67… Черт! Это самые долгие шестьдесят семь этажей в моей жизни! В сопровождении звона колокольчика двери открываются, и вот я стою возле ее квартиры, в сомнении переминаясь с ноги на ногу. А вдруг Маркус прав? Вдруг она не захочет видеть меня? Не захочет, чтобы я так нагло лезла в ее жизнь? С моей стороны это же наглое вторжение. Ах, Кларк, какого черта! Провожу картой и вхожу внутрь. В помещении стоит легкий сумрак, все шторы задернуты, и Лексы нигде не слышно. Прохожу вглубь. В гостиной, на журнальном столике перед диваном, стоит почти допитая бутылка виски и наполненный на три четверти одинокий стакан. Рядом лежит эта ужасная статья. Видно, что сначала газету сильно, явно со злостью, смяли, а потом как смогли — разровняли. Дверь кабинета распахивается, и на пороге застывает Лекса. В полумраке комнаты я не могу понять, удивлена ли она, увидев меня, но внешне она абсолютно спокойна, почти непроницаема. Так и не сказав ни слова, она проходит мимо, пересекает столовую и скрывается в лоджии. Ладно, я предполагала, что это не будет легко. Бросаю сумочку, снимаю куртку и залпом выпиваю виски из ее стакана. Янтарная жидкость обжигает горло, пищевод и, молниеносно скатившись вниз, жаром разливается в желудке. Поморщившись от горчащего послевкусия, решительно выдыхаю. Вот теперь я готова. Лекса сидит на плетеном ротанговом диванчике, подтянув ноги к подбородку и скрестив их в лодыжках. И, наблюдая за уходящим из города солнцем — курит. Судя по переполненной пепельнице, сегодня она занималась только этим. Подвернув под себя ногу, сажусь рядом. Она стряхивает пепел и подносит сигарету к губам. Жду, когда сделает затяжку, а потом забираю сигарету и затягиваюсь сама. Так мы и сидим несколько минут, куря одну сигарету на двоих. Когда она заканчивается, Лекса тушит окурок в пепельнице, достает еще одну и опять закуривает. Все повторяется. Только теперь я делаю последнюю затяжку, тушу окурок и, нависнув над Лексой, выдыхаю дым в ее приоткрытые губы. Она судорожно вдыхает. Заглядываю ей в глаза: красные и усталые от непролитых слез и внезапно свалившихся воспоминаний. Она не отводит их, а просто закрывает, громко сглатывая. Чувствую, как у самой сдавливает горло, как начинает щипать глаза от наворачивающихся слез. Целуя в висок, мягко беру за руку и увожу за собой. — Я сейчас. — Говорю ей, оставляя в спальне, а сама исчезаю в ванной. Быстро включив теплый душ, возвращаюсь обратно. Похоже, Лекса поняла мою мысль, потому что я застаю ее почти голой, стягивающей с себя трусики. Совершенно нагая, она замирает посреди спальни, опустив руки по швам и потерянно глядя прямо перед собой. Не позволяя своим глазам и мыслям двигаться в похотливую сторону, быстро раздеваюсь сама. И вновь осторожно взяв за руку, завожу в душевую кабину, под теплые струи воды. Она не произносит ни звука. Даже ловя ее взгляд, я понимаю, что она будто смотрит сквозь меня. Если меня когда-нибудь попросят представить человека, потерявшего все эмоции — мне обязательно вспомнится именно сегодняшний образ Лексы. На самом деле это страшно. Видеть ее такой — страшно. Словно бы тело — оно вот здесь, прямо передо мной, вроде двигается, вроде дышит, но зелень ее красивых глаз потухла, и в уголках губ исчез намек на затаившуюся улыбку. Самой Лексы в этом теле будто бы и не было. Я аккуратно мою ей голову, несильно тру мочалкой тело, разминая напряженные, словно каменные, мышцы плеч. Осторожно вытираю полотенцем, наскоро обтираюсь сама, и мы возвращаемся в спальню. С комодом приходится немного повозиться, но я все ж выуживаю из горы белья пару пижамных шорт и футболок. Одев Лексу, откидываю одеяло: — Ложись. Молча повинуясь, она забирается в кровать, ложится на левый бок ко мне спиной и затихает. Спина прямая, а дыхание едва слышно. Зарывшись руками в волосы, прикрываю глаза, до боли закусив губу, и стараюсь унять бешено бьющееся сердце и бурю окутывающих меня эмоций. Я не знаю, правильно ли я поступаю, но ничего другого придумать не могу. Она не настроена разговаривать, да и мне сейчас это совершенно не нужно. Быстро одевшись, я легла рядом, осторожно гладя по спине и изредка покрывая ее затылок легкими поцелуями… В комнате повисли ночные сумерки, погружая все вокруг в плотный полумрак. Она лежала тихо, неподвижно, и если бы не редкие судорожные выдохи, я бы решила, что она уснула. Наконец, Лексу прорвало… Развернувшись, она прижалась ко мне всем телом, сотрясаясь в рыданиях, с дикими криками боли, вырывающимися из ее груди. — Поплачь, малышка, поплачь. — Нежно пробормотала я, обнимая и целуя Лексу в макушку. Больше я ничего не могла сделать. Моя беспомощность болью отзывалась в груди. Моргнув, я вдруг почувствовала скатившуюся по щеке слезу… В квартире тихо, а на улице совсем темно, и по стеклам остервенело долбит дождь. Он начался довольно давно и все никак не прекратится. Но, кажется, он сейчас именно то, что нужно нам обеим. Лекса почти успокоилась. Теперь были слышны только редкие всхлипы. Уткнувшись лбом мне в грудь, она старалась взять себя в руки, делая глубокие и ровные вдохи. Где-то недалеко сверкнула молния, и по комнате прокатились тяжелые звуки грома. Аккуратно высвободив руку и включив настенное бра со своей стороны, я попыталась встать. Лекса так сильно схватила меня за запястье, что я едва сумела подавить стон боли. Клянусь, завтра там будут синяки! — Я принесу воды, попить. Я быстро. — Мягко пообещала я, освобождаясь от хватки. Когда я вернулась, она лежала, свернувшись калачиком. Такая маленькая и беззащитная, что у меня сдавило горло от нахлынувших чувств. — Милая. — Позвала я, присаживаясь рядом и гладя ее по голове. Лекса послушно села, выпила полстакана воды, а потом так же послушно легла обратно. Сложив руки под подбородком, она ждала меня, молча наблюдая за тем, как я пью. В ее глазах все еще не было никаких эмоций, но в них появился огонек осознанности. Мысленно возблагодарив всевышнего, я поспешила к ней, раскрывая свои объятия, в которые она тут же укуталась, наконец, мирно засыпая.