Перекресток двух улиц

      Вокруг все кричат так громко, что мне приходится затыкать уши, но тогда я не слышу, что кричит рядом какой-то парень. Хотя точно знаю, мне необходима эта информация. В мозгу буду жужжат пчелы, голова разрывается от боли. Только крик, только звук глухих ударов и стоны боксеров. Я сижу в первом ряду у ринга.       — Последний раунд, — сообщает кто-то. — Он совсем выдохся.       Я снова смотрю на ринг, как один из боксеров выплевывает воду вместе со своей кровью в ведро. Он разминает шею, а потом резко встает. Он направляется прямо к своему противнику. Когда звучит сигнал, мой боксер, к которому прикован мой взгляд, бьет левой рукой своего противника. Тот пошатывается и отвечает таким же ударом слишком сильно. Мне кажется, что среди всех криков и комментариев я слышу хруст костей. Меня охватывает паника. Я пытаюсь закричать, но не издаю ни звука. Я вскакиваю на ноги. Мой боксер, у которого нет даже сил защищаться, смотрит прямо на меня. Я чувствую соленый вкус слез. Мой боксер, поджав губы, что совсем неудобно в капе, находит в себе силы. Он больше не смотрит на меня, только бьет и бьет соперника, будто в этом и заключается смысл всей его жизни. Бьет нещадно и кровожадно, будто это его любимое дело. Он больше не устал. Он теперь машина. Он глотает кровь, которая льется из его носа, он бьет его по лицу так сильно, что соперник, наконец, падает. И я вижу в глазах своего боксера слезы. И плачу вместе с ним. Мы встречаемся взглядами, когда звучит гонг. И этот взгляд благодарности, от которого проходят мурашки. Взгляд, в котором отражается вся его боль, и мне тоже становится больно. Я чувствую его тяжелое дыхание, чувствую, как ноет его тело, и как болит лицо. Чувствую пульсирующие вены и слезы в глазах. Между нами огромное расстояние, толпа людей, поздравляющих его. И он смотрит только на меня. И мы оба плачем и, я точно знаю, хотим кричать. Мы хотим остаться одни, но вокруг столько людей, прожекторов, криков, смешков и поздравлений. Вокруг столько ненужной мишуры. Он устал. Он хочет забрать меня отсюда, а я хочу уйти с ним. Но его разворачивают, поднимают его руку вверх. Он чемпион. Но он слишком устал.       Я просыпаюсь от того, что вибрирующий телефон соскальзывает с тумбочки и падает мне прямо на лицо. У меня нет сил и желания отвечать на звонок, но я знаю, что нужно это сделать. Я поднимаю трубку с закрытыми глазами и подскакиваю, когда на том конце раздается оглушительный вопль Зои:       — Неужели ты забыла?!       — О чем?       — Мелани, — она отставляет телефон. — Мелани, блять, она забыла!       — О чем?       — Вытаскивание из меня ребенка, — прошипела она в трубку.       Зои всегда была слишком контрастной. Она была очень громкой, а через секунду затихала, будто боялась сказать хоть слово. Она была слишком веселой, а затем по ее щекам катились слезы, которые нельзя было остановить. Зои бросалась из крайности в крайность. Обрыв для нее — еще один повод полетать.       — Я собиралась так быстро, как могла, — кричала я, подбегая к ним. Я даже не успела надеть пальто и кроссовки, поэтому бежала в одних носках по расставившему снегу к машине Мелани.       — Нафига ты вообще днем спала? — не скрывала своего раздражения Зои.       Волосы у нее были, как всегда, запутаны, одета черт-те как, курит одну за одной, но пальцы не кусает, потому что держит руль. А Мелани выглядела словно принцесса. Я не удивилась. Мои подруги были совсем разными, а я была где-то посерединке.       — Я, вообще-то, сегодня лишусь авокадо, который у меня в животе, — отметила Зои, выруливая на шоссе.       — Авокадо? — удивилась я.       — Она загуглила размер ребенка, — фыркнула Мелани, подперев голову руками. Она вообще была против аборта, но понимала, что по-другому просто не может быть.       — Как ты себя чувствуешь? — я вылезла вперед и положила голову на плечо Зои, которая сразу же его отдернула. Она очень нервничала. Мой вопрос был ни к чему.       — Как бы ты себя чувствовала, если бы ехала на операцию по вырезке твоего днк?       — Причем здесь днк? Кто-то не знает биологию, — протянула Мелани, вроде как «между прочим».       — Кому-то пора закрыть рот, — улыбнулась Зои, внимательно следя за дорогой. Машина скользила на заледенелом асфальте.       Среда. Одиннадцатое марта. Снег все еще лежит в некоторых местах, а холод такой, будто мы живем на севере Канады. Я была слишком рада, заходя в теплую больницу, хотя не была рада тому, что это больница. Бело-желтые стены, оранжевая противная плитка, по которой мы сразу начали скользить. И все обязательно слишком грустные и нервные, как Зои, которая чуть не зашла в отделение больницы с сигаретой, если бы не охранник, остановивший ее.       — Напомни, чтобы я плюнула ему в лицо при выходе, — фыркнула она, становясь у регистрации и заставив подвинуться какого-то бедного паренька.       Пока Зои заполняла бумажки, мы с Мелани сидели на синих диванчиках, наблюдали за людьми, все поступающими в отделение. Одна девушка привлекла наше внимание тем, что ее под руку привел полицейский. Он сообщил, что у нее сотрясение мозга, а я подумала, что она вообще не осознает всей ситуации. Она безразлично смотрела впереди себя, будто жизнь для нее уже была закончена, будто весь мир для нее — просто белая стена. И она просто смотрит впереди себя. И я не чувствую, что она жива. И что когда-нибудь она вообще оживет. Маленький мальчик со сломанной рукой все звал маму, но медсестра пыталась объяснить ему, что мама больше не придет. А он все плакал и звал ее, и мы с Мелани тоже готовы были разреветься. Я вдруг представила, как малыш Зои бегает по ее заднему двору, надувает мыльные пузыри, учится кататься на роликах, обляпывается мороженным и называет меня «Ки», потому что не может выговорить мое имя. Я ненавидела больницы. Только здесь, наконец, понимаешь ценность своей жизни. И осознаёшь, насколько она ничтожна и нещадна.       — Че такие кислые? — подошла к нам Зои, расстегивая свою парку. Она встряхнула волосами.       Что же ты делаешь с собой, Зои, подумала я. Я не хотела плакать, но и сдерживаться больше не могла. Когда я увидела, как медсестра берет Зои под руку, протягивает ей синий халатик и ведет в ординаторскую, мне хотелось кричать.       — Мы должны остановить ее, Мелани.       — Она не согласится оставить ребенка. Нику это тоже не нужно, ты же знаешь.       — Знаю, — кивнула я, но сердце у меня просто вырывалось из груди.       А через пятнадцать минут Зои вывезли из ординаторской на кресле-каталке. Она сидела и улыбалась, проверяя, удобные ли подлокотники у кресла. Жизнь для нее была лишь шуткой, но не более.       — Покатайте меня, — взвизгнула она. — До палаты триста четыре.       Мы с Мелани переглянулись, и у обеих из нас стояли слезы в глазах. Я встала сзади каталки, взяла за ручки, и мне пришлось напрячься, чтобы сдвинуть ее с места. Мои ноги в бахилах заскользили по плитке, я чуть не свалилась, залившись смехом. Но я все-таки покатила Зои к лифту, а когда она крикнула, чтобы я двигала задницей быстрей, я не удержалась и поцеловала ее в макушку. Она не стала возражать, только вздрогнула и замолчала.       — Мне бы сейчас сигарету, — вздохнула она, когда мы поднимались на лифте.       Давайте вспомним, что вы знаете о больницах. Например, в автоматах очень вкусный кофе и сэндвичи с курицей свежие, что нас троих очень удивило. А еще, если вы катаете подругу на кресле-каталке с бешеной скоростью по всему этажу, вам не сделают замечание, потому что вас не смогут догнать. Мелани уселась на колени к Зои, и я забуксовала на месте, но вскоре, когда Зои назвала меня Молнией Маквином, я почувствовала себя очень крутой красной машинкой и сдвинула с места эту чертову штуковину. Потом оказалось, что я не могу остановиться. Я разогналась так, что у Мелани волосы развивались, а у Зои появились слезы на глазах. Я вывезла их обратно через лифт на парковку, стукаясь о машины и оставляя на них царапины и отметены, но нам было плевать. А потом Мелани спрыгнула, и мне стало значительно легче. Мы обе катили Зои по всей территории больницы: кричали красивым мальчикам, что они красивы; улыбались молодым докторам; целовали маленьких деток в щечки; громко кричали и плакали. И я не знаю, можно ли назвать это воспоминание лучшим в моей жизни или худшим, потому что одновременно я чувствовала миллион эмоций. Мне было весело, но мне было ужасно грустно, мне было неловко, но мне было плевать. Я смеялась, но по щекам у меня катились слезы. Мне было страшно, но я чувствовала себя самой отважной и безбашенной.       А когда мы втроем лежали на одной кровати за шторками в заполненной палате, обнимались и сдерживали рыдания, я чувствовала невероятную любовь и привязанность к моим подругам. Чувствовала их тепло, их запах, их боль и счастье. Я чувствовала себя невероятно хорошо.       — Мы справимся, — шепнула Зои, глядя меня по голове.       — Мы справимся, — повторила Мелани, закидывая ногу на Зои.       — Мы справимся, — закончила я, утыкаясь носом в плечо Зои.       Но не смогла сомкнуть глаз всю ночь.       — Когда ты очнешься, мы будем держать тебя за руку, — пообещала Мелани, когда Зои везли по коридору в операционную.       Она выглядела слишком замученной. И ей было слишком страшно засыпать на такое долгое время. Зои не боялась смерти, она боялась, что если она умрет, все узнают причину. Я сказала, что ее трупу будет все равно, что о ней будут думать, но она цокнула языком, как обычно это делала, когда ее что-то раздражало (например, моя болтовня), прикрыла глаза и позволила вести себя куда угодно. Вот ее и увезли… Я: спасибо за деньги Аноним: Но я же не всю сумму отдал Я: все равно огромное спасибо Аноним: Так и не расскажешь, зачем они? Я: возможно, когда все закончится Я: я хочу поделиться этим с тобой Я: но не могу Аноним: Я понимаю. И не давлю на тебя Аноним: В пятницу матч Аноним: А в воскресенье мы уже увидимся Я: очень волнительно Аноним: Представь, каково мне Аноним: С каждым днем мне все больше кажется, что я не осмелюсь подойти к тебе Я: тогда давай я подойду к тебе? Аноним: Ох Аноним: Я буду стоять у парня в красной толстовке Я: объяснишь? Аноним: На каждой вечеринке есть парень в красной толстовке, потому что это форма наших футболистов Аноним: Поняла? Я: поняла Я: буду искать парней в красных толстовках Я: а если их окажется очень много? Аноним: Ты все равно узнаешь меня Аноним: Кэсс Аноним: Легче всего спрятаться в толпе. Я: я думала, ты забыл про цитаты дня Аноним: Про них невозможно забыть Аноним: Они моя составляющая Аноним: Кстати, почему Зои не пришла? Я: ей сегодня нездоровится Аноним: Очень жаль Я: расскажи мне что-нибудь Аноним: У тебя же урок алгебры Я: ты интересней алгебры Аноним: Самый чудесный комплимент, который я когда-либо слышал Я: наслаждайся! Аноним: Мы с лучшим другом однажды угнали машину и умчались в другой город. Я даже не помню, куда и как давно это было, но точно помню тот вкус и чувство свободы, словно мы одни на этом свете и нам ничего не может помешать. Мы вернулись в десять вечера в Ричмонд, потому что нам звонили родители. С тех пор я мечтаю по окончании школы уехать куда-нибудь очень далеко, чтобы никто обо мне не волновался, чтобы никто не звал меня обратно. Я хочу уехать и чувствовать себя свободным. Аноним: А еще хочу танцевать Я: мы же с тобой как-нибудь станцуем вместе? Аноним: Держись, Кэсси, я отличный танцор. Я: а румбу умеешь? Аноним: Не настолько отличный. Я: все с тобой ясно Я: фальшивка! Аноним: Я сведу тебя с ума одним только вальсом Я: буду ждать. Аноним: Неужели не веришь? Аноним: Я очень хорошо танцую, когда пьян. Я: что ты еще хорошо делаешь, когда пьян? Аноним: Не знаю. Я: не знаешь или тебе стыдно признаваться? Аноним: Мне нечего стыдиться дел, которые я делаю хорошо. Вот я хорошо танцую, будучи в алкогольном опьянении, а еще вроде круто целуюсь. Я видел на видео. Я: а поешь хорошо? Аноним: Я говорю по-французски, когда пью. Это странно, потому что я почти не знаю французского Я: серьезно? Аноним: да Аноним: А еще я однажды забрался в дом нашего мэра по водосточной трубе Я: серьезно? Аноним: Нет, но было бы круто. Надо занести в список дел, которые я должен сделать до своей смерти. Я: что еще есть в этом списке? Аноним: 1. Поцеловать Кэсси Фостер       2. Быть свободным.       3. Залезть к мэру в дом по водосточной трубе. Я: довольно большой и занятный список. Аноним: А мне больше ничего не нужно в этой жизни. Аноним: Хотя…еще было бы классно спеть песню Селин Дион на Эйфелевой башне Я: откуда ты берешь такие идеи??? Аноним: Я очень креативный человек Я: сумасшедший, точнее Аноним: Я сказал то же самое.       Когда Зои открыла свои глаза, мы с Мелани держали ее за руки, а Ник стоял в углу комнаты и смотрел не на свою девушку, а в пол, потому что ему было очень стыдно. У Зои потрескались губы, она была очень бледной и еще не отошла от наркоза, поэтому плела всякую чушь вроде разноцветных ежей и соленых сырных палочек. Она говорила таким смешным голосом, что мы с Мелани не могли не улыбаться. Но самое главное, что Зои была в порядке.       — Как чувствуешь себя?       — Владелицей своего тела, — прошептала она заплетающимся языком. — Хочу курить. И обнять Ника.       Когда он услышал об этом, то медленно подошел к ней и поцеловал в лоб, сжимая ее плечо. Мы с Мелани медленно вышли из палаты, закрыли за собой дверь и осели на пол. Худшее было позади.       Мелани пахла клубникой, солнечным светом и цветочными духами. Зои пахла лекарствами, мазями и холодным ветром. А я была просто Кэсси. Снова просто Кэсси. И все опять шло своим чередом. Все вернулось на свои места. Я: Я хочу обнять тебя Аноним: Я хочу тебя не только обнять Я: не опошляй Аноним: Ты о чем? Какой опошляй? Аноним: Я бы хотел валяться с тобой в поле ромашек и есть шоколадки Я: Это же неправда Аноним: КОНЕЧНО НЕПРАВДА Я: все равно хочу тебя обнять       И я закрыла лицо ладонями. Мне стало очень тяжело дышать.