Слаще шоколада

Победа сладка, и ничего не может быть её слаще. Так Ян думал вплоть до этой ночи. И не мог даже предположить, насколько ошибается. Впрочем, победа была и правда сладка, это был факт, отрицать который не было смысла. Особенно когда она, будучи необычайно сладкой, была слегка подкислена ожиданием, долгим, тяжёлым, временами разбивающим на части ожиданием. Тогда-то медовая на вкус, тягучая, как карамель, и бесконечно желанная победа оказывается вовлечённой в захватывающий круговорот увлекающих за собой чувств совершенно разной масти, будь то страсть, оставленная на треке, пригорковатое сожаление о победах, которым не суждено было стать реальностью, солёная жажда большего, затмевающая сознание пьянящая гордость. И вот ты уже сам не замечаешь, как простой сладкий вкус победы становится чем-то гораздо более масштабным, чем-то, что не просто освещает горящим взглядом согреваемый в потеющих ладонях металл медали, но приносит совершенное чувство в каждую клеточку тела, освещает этот мир. Грань между этими двумя чувствами перейти не так уж и сложно. Достаточно все лишь понять, как сладость победы на самом-то деле становится не чем иным, как любовью. Ян уже достаточно соскучился по этому бесконечно сладкому чувству, которое ещё не так давно преследовало голландца и в буквальном смысле заключало его в свои тёплые объятия почти на каждом этапе, куда бы не занесли его остро заточенные лезвия клапов. Впрочем, не так важно, куда именно они несли его, главное — насколько быстро. Минский лёд едва ли славился своей великолепной быстротой. Но Ян не мог даже допустить мысль, что он мог таить в себе нечто, чего, возможно, ему не хватало всё время, в которое его предательски тыкали носом каждый чёртов раз, когда его имя оказывалось где-то в конце турнирной таблицы. И теперь, стоя на пьедестале и снова, снова сжимая в руках драгоценную для него бронзу, он едва ли помнил о её номинальной ценности, чувствуя, как сердце медленно, но верно разгоняет по телу тот самый тягучий, приторно сладкий, но такой необходимый для его существования коктейль. В тот раз, преследуемый стайкой настойчивых журналистов, он, наверное, впервые за столь долгое время не скрывался от признаний, которые требовали озвучивания, чтобы быть по-настоящему принятыми душой. Голландцы в ответ не заставили себя ждать. И вскоре весь конькобежный мир знал о том, что сердце Яна Блокхайсена снова занято. Занято любовью. Конечно же, в тот момент Ян имел в виду не что более, как любовь к делу всей своей жизни, к этому ледяному треку, которому он когда-то давно подарил не только сердце, но и всю свою судьбу, боль, разочарование, счастье, радость и гордость. А также ту самую любовь, которую обычно имеют в виду люди, когда говорят об этом таком обыденном, но всё равно непознанном чувстве. Любовь к кому-то вне трека, кроме трека, за пределами таящей всё его существо ледяной дорожки, порой такой капризной, порой — безумно податливой, но всё равно любимой. Что ж, Ян едва ли соврал, признавшись в горячей, заново вспыхнувшей в охладевшей груди любви ко всем овалам мира, на которых ему удалось побывать. А то, что было за их пределами, любопытной публики уже не касалось, думал Ян, разливая шипучее игристое вино в два одолженных в кафетерии с первого этажа отеля фужера и неволей глядя, как тысячи мельчайших пузырьков отражаются в сияющем взгляде сидящего рядом молодого бельгийца. «Не бойся... я тебя не трону...» — едва слышимый шёпот Яна разряжал горячий воздух в ту самую ночь после тренировки, изменившей жизни обоих, вот только Барт не знал, радоваться этим словам или же нет, чувствуя, как где-то в самом низу его живота сгущается сладкое, непреодолимое напряжение. В ту ночь ни он, ни его голландец, с которым за несколько месяцев он сумел сблизиться сильнее, чем с некоторыми своими марафонскими друзьями, которых знал больше десяти лет, так и не уснули. Разглядывая в тусклом свете лицо Барта, Ян вздохнул, понимая, что, как бы ни хотелось (а ему хотелось, боже, как же ему хотелось...), а удовлетворить томное желание ещё недавнего друга он просто не в силах. Хотя бы потому, что победа не знает слова «хочу». Она знает цену одних лишь лишений и жертв. Поэтому в ту ночь Ян скрепя сердце решил, что молодому бельгийцу хватит того, что он спит в непосредственной, очень непосредственной с ним близости. И всё равно подался чуть вперед, коротко, мельком, невесомо... но всё-таки касаясь губами задней части его шеи, где только начинали расти тонкие редкие волосы. Вот только сегодня... сегодня, когда грудь голландца согревала победная для него бронза, а Барт не мог отойти от немыслимого для самого себя серебра, Яну остро, бесконечно остро хотелось, чтобы его грудь согрело кое-что ещё. Барт смотрел, как Ян неторопливо разливает по бокалам пьянящий напиток, и время от времени погладывал на голландца, думая, что тот совершенно не подозревает, что за ним так пристально следят. Что ж, подумал Ян, с той стороны тоже много о чём не подозревают... Ян понимал, что напиваться до состояния обморочности в такое время было не самой лучшей из его идей по многим причинам. Во-первых, завтра его и всю команду ждал дальний перелёт домой, после которого ребят должны были сопроводить на пресс-конференцию и ещё какую-то официальную вечеринку, с которой никому ещё не удавалось ускользнуть незамеченным, а потому с утра все четверо должны быть свежее огурчика. Ну а во-вторых, их имена были не просто пустым набором букв, и он мог только догадываться, какие заметки появятся в газетах по всему миру, если их двоих заметят еле передвигающими ноги по асфальту в явно плачевной кондиции. Потому шампанского было немного, а вечер приятным и расслабленным. Первый же глоток был объявлен Бартом глотком за победу, и Ян присоединился к нему, не раздумывая, глядя, как щёки молодого парня розовеют от приятного вкуса и прохлады напитка, а он сам снова довольно улыбается. И Ян неволей оказался прикованным к этой очаровательной улыбке снова, не в силах объяснить свою тягу к ней, но на этот раз не оставаясь незамеченным. «Что?» — послышался лёгкий, безобидный смешок, и голландец поспешил отвести взгляд, заставляя сердце биться хоть немного спокойнее. Барт не был из тех, кто способен заметить малейшие изменения в поведении человека и моментально сделать выводы. Но то, как взгляд голландец временами не сходил с бельгийца, преследуя его даже если он находился в гуще толпы, он не мог не заметить. Однако гораздо более неприличным было даже не поведение голландца, а желание, не позволяющее Барту подойти и попросить его не пялиться на него так откровенно хотя бы пока они не публике. Он понимал, что... что действия и внимание Яна вовсе не раздражают его, а лишь заставляют чувствовать себя своего рода особенным в его глазах. И потому он молчал, временами кидая ответные улыбки в его сторону и стараясь подавить трепет, рождающийся в душе. Теперь всё повторилось. Ян снова наблюдал за ним — как Барт пьёт, вытирает влажные губы и расслабленно вздыхает с улыбкой — а у того не хватало решимости сказать ему «хватит», потому что ему самому хотелось посмотреть в ответ. Барт знал, как это случается, ведь сам попадал в подобные ситуации ранее. Сначала молчаливые взгляды, нежелание отрываться от глаз напротив, странные новые чувства в груди, тепло, не покидающее по ночам, даже если тот человек не был рядом. Он проводил параллели вновь и вновь, вспоминая и совместные вечера за кружкой пива ещё там, в Нидерландах, и все часы, проведённые за совершенствованием собственных навыков, и двусмысленные фразы, сказанные друг другу бесконтрольно и безотчётно. Барт прекрасно понимал, к чему ведут все совпадения, и мог дать точное название тому, к чему они вели. И Барт снова делал глоток... Так или иначе, хотелось ему того или же нет, алкоголь всё равно дал о себе знать. Барт не считал проведённого вместе времени, но после того неловкого момента он запер все неугодные мысли поглубже внутри и просто отдался власти момента, вовлекая голландца в глупые, зачастую бессмысленные разговоры, не забывая разбавлять их холодной обжигающей жидкостью, растекающейся внутри него и хоть как-то охлаждающей его чувства. Но вскоре шампанское перестало помогать. Наоборот, ему казалось, оно сделало только хуже, потому что всё вокруг словно растворилось, его сознание погрузилось в совсем лёгкую, еле касающуюся разума блаженную дымку, и все сомнения ему вдруг показались такими... глупыми. Ему ведь было очень хорошо рядом с Яном, особенно в те моменты, когда остальные ребята были где-то в другом месте. Тогда его голландец раскрепощался ещё больше и мог позволить задавать вопросы, которые он в присутствии кого бы там ни было никогда не посмел бы озвучить. Да, Ян не славился пылким нравом, храня свой огонь глубоко внутри, не особенно любил внимание, но именно поэтому с ним было так интересно и так... спокойно. Иногда он оказывался как раз вовремя, чтобы слегка остудить разгорячённого бельгийца, а сам Барт не замечал, как разжигал Яна, и да, им было хорошо... А ведь с той самой тренировки на минской арене они больше не целовались, так увлекшись главной причиной их пребывания в белорусской столице... словно и не было ничего. И никто из них так и не сказал, чем же именно был этот поцелуй для них обоих, ведь он совсем не казался таким спонтанным и мимолётным. Где-то сбоку Барт всё ещё замечал яркий свет фонарей на не засыпающих улицах города, людей, неторопливо прогуливающихся в его свете. Но гораздо ярче сейчас глядели на него глаза Яна, который, кажется, дышал так же тяжело, как и Барт. Он понимал, к чему всё идёт, кроме того, Ян не раз подумывал об этом в самых тайных своих мечтах, наверное, все эти месяцы, что он знал этого скромного парня, который — Ян решил быть честным с собой — снёс ему крышу. Момент был до одури напряжённым, но в то же время Барт казался совершенно расслабленным, не собирающимся никуда сбегать, и это придало Яну решимости. Недолго думая, он подался вперёд, несильно прижимая бельгийца к матрасу, находясь слишком близко, так, что его неровное дыхание разбивалось о губы напротив, не успевая растаять в воздухе. Барт смотрел на него и понимал, что ему не хочется больше ни говорить, ни думать ни о чём. Он робко протянул руки, обвивая их вокруг шеи Яна, и в этот момент он подался вперёд, мягко прижимаясь к губам Барта и принимая это как должное. Ян не спешил углубляться и делать что-либо, что могло бы спугнуть бельгийского парня, который, впрочем, целовал Яна до одури сладко. Он касался губ мягко, медленно, просто желая распробовать эти необычные поцелуи и понимая, что особой разницы между тем, целуешь ли ты парня или же девушку, просто нет. Барт не думал, просто действовал, принимая взаимные касания Яна и отвечая ему не менее осознанно. Барт разорвал их контакт первым, резко почувствовав нехватку воздуха в груди, и оторвался буквально на пару миллиметров, чтобы схватить губами тот палящий воздух в просвете между ними. Его пальцы словно невзначай легли на щёки Яна, и он улыбнулся, чувствуя, как тело всё сильнее желает перейти фазу простых поцелуев — пусть даже настолько чувственных и бесконечно приятных. Барт снова хватался пальцами за живот, тихо выдыхая в губы напротив, и Ян больше не смог смотреть на этот полный скрытого откровения жест. Он мягко надавил на его грудь, заставляя лечь на спину, и через мгновение Барт утонул в подушке. Он снова смотрел на него, и в его взгляде Ян мог разглядеть смешанное с неуверенностью желание, заставлявшее его грудь медленно вздыматься, а взгляд — соединиться с его успокаивающим взглядом, смотря совершенно неотрывно. Может, его тело и горело от желания, может, он не мог внятно выразить всё, что чувствовал и чего жаждал в те мгновения, но одно Барт знал точно... ещё никогда в жизни он не чувствовал себя так по-детски неуверенно. Даже Чемпионат Европы не заставлял его сердце так сильно трепыхаться в груди, грозясь разбиться о рёбра. По крайней мере, он точно знал, что должно произойти вне зависимости от того, выиграет ли он забег или нет. Сейчас же за их действиями скрывалась только неизведанность, начиная с чувств, сковывающих тело от того или иного касания Яна, и заканчивая простым вопросом — что станет с ними после того, как настанет утро? В этот момент пальцы Яна коснулись низа живота Барта, и желание искать ответ пропало моментально. Вместо этого он обратил внимание на самого Яна, точнее на то, каким спокойным и последовательным он казался в столь ответственные и волнующие минуты, словно... словно Барт был у него далеко не первым. Глупый, подумал он, ну конечно же он не первый. Может, и не последний, кто знает. Парню стукнуло двадцать семь, и было ясно как светлый день, что Ян разделил к этому сроку постель с десятками девушек и сменил немало партнёров. А судя по тому, как уверенно он действовал, Барт не исключал мысли, что он был не только не первым любовником Яна вообще, но и не первым любовником мужского пола. Что снова заставляло его мысли бегать по кругу и не заметить, как ловкие пальцы давно задрали его обтягивающую футболку, под которой тяжело и медленно поднималась светлая грудь молодого Барта, и поглаживали его по обнажившимся участкам, заставляя дыхание застрять в глотке. Ему всегда казалось, что Ян довольно симпатичный парень. Что ж, он понял, что ошибался. Он был просто очаровательным. Пальцы Яна неумолимо спускались всё ниже, и обнажившиеся участки тела обдавал контрастно прохладный воздух в номере, отчего вдоль позвоночника пробегала мелкая дрожь, и Барт вновь прикрыл глаза, позволяя Яну раздеть себя для чего бы там ни было. Странным образом вся его одежда показалась ему сковывающим тело пленом, от которого он желал поскорее избавиться, и Ян явно поддерживал его желание. Внезапно легкая прохлада вновь исчезла, и глаза Барта в изумлении распахнулись, когда его собственное тело желанно выгнулось навстречу чувственному поцелую в ключицы совершенно бесконтрольно. Эта реакция не была упущена: в следующий момент Ян провёл мокрую дорожку от шеи до груди Барта, и тот не смог сдержать откровенного вздоха от сладкого ощущения, что расплылось по его телу, когда он вобрал губами выпирающий из-под ткани сосок. Барт изогнулся в спине, внезапно хватаясь за затылок Яна и прижимая его к своей груди: тело требовало больше такой незамысловатой, но приятной до одури ласки, но вместо этого Ян оказался очарован звуками, глухо отдающими в покоящиеся на груди Барта пальцы. Коротко усмехнувшись, он издевательски медленно обвёл кончиком языка влажный от поцелуев сосок, и когда Барт дёрнулся ещё раз, Ян рывком приподнял его торс с кровати, и в следующий момент он вновь рухнул на простыни, глядя, как его футболка падает куда-то на пол. Ян выпрямился на мгновение, одним ровным движением избавляя себя от спонсорской футболки, и наклонился снова, даря ещё один поцелуй куда-то в напряжённый живот. Барт непроизвольно выдохнул, остро чувствуя напряжение, сгустившееся в самом низу живота (но не рискнув поделиться своими... желаниями насчёт облегчения его участи), но Ян снова отстранился, внезапно крепко хватая Барта за бока и рывком переворачивая его на живот. Сказать, что Свингс не ожидал того поворота событий с одной стороны значило не сказать ничего, а с другой... С другой он словно чувствовал подобную перемену каким-то чутьём, которое так долго скрывалось в глубинах сознания и теперь было разбужено действиями Яна, постепенно сходившего с ума. Он припал губами к коже между лопаток Барта, скользя руками по изгибающейся спине всё ниже и ниже и срывая с его губ всё новые вздохи, всё больше начинавшие походить на стоны, которые Барт всё ещё отчаянно сдерживал. Такая смелость действий порождала двойственные желания, то вгонявшие Барта в краску, крича о недозволенности, то заставлявшие выгибаться всё сильнее в знак того, что он давно потерял всякое стеснение. Ему всё больше казалось, что с каждым поцелуем и касанием его разум постепенно отключался, являя доселе невиданной силы чувство возбуждения, требовавшее срочно сделать что-нибудь, чтобы растворить его в удовольствии. И Ян, словно читая его мысли, провёл руками по обтянутым тканью спортивных штанов ягодицам юного парня, заводя их под его пах и моментально расправляясь с удерживающим их шнурком. Барт замер, понимая, к чему ведёт Ян, и мог буквально почувствовать, как его сердце остановилось. Ян всё меньше отдавал себе отчёт в том, что делал. Тело Барта, прежде казавшееся чем-то недосягаемым, в его руках и буквально на его глазах стало таким податливым, падким на ласки и казалось таким... красивым. Бельгиец, конечно, отличался атлетичностью, особой подтянутостью мышц, мог похвастаться сводящими всех девчонок вокруг впадинками и рельефными мускулами на молодом теле, но притом даже близко не походил на тех «искусственных» красавцев, пользовавшихся такой популярностью среди молодёжи. Гораздо красивее Яну казались его напряжённые плечи, копна светлых волос, коротко подбритых с боков, руки, сжавшие простыни в отчаянной попытке отвести своё возбуждение хоть куда-нибудь. Тело, не скрытое ни за какими преградами, такое трепетное, такое... горячее. Ян не поверил собственным мыслям, но вот сердцу, как говорился, не прикажешь. Этот бельгийский скромняга сидел у него в голове с тех самых пор, как его сияющая фигура впервые встретилась ему в штабе команды Stressless. И Ян прижался к нему снова, на этот раз более ласково, прижимая Барта к своей груди и незаметно скользя под единственную преграду, отделявшее его огненного мальчика от чистого удовольствия. Он видел, как пальцы Барта распластались по подушке, и в следующий момент он замер, ощущая пальцы Яна в месте, которое давно требовало касаний и чуткой, неторопливой ласки... Но вот сама мысль о том, что только что сделал Ян, заставляла Барта буквально дрожать. Дыхание Блокхайсена разбивалось о шею Барта, он целовал её томно, легонько покусывая горячую кожу, и он больше не мог бороться с желаниями, пересиливающими волю и здравый смысл. Он не знал, как вообще дошёл до такого, и тут же не понимал, как умудрялся оттягивать этот момент так долго, и, в конце концов, сдался. Ян провёл рукой по напряжённой плоти Барта, и тот приподнял бедра, помогая ему стянуть мешавшую одежду вниз. К чёрту всё. Иногда, глядя на руки Яна, Барт неволей останавливал свой взгляд на них... и с тревогой ловил себя на мысли, что хотел бы почувствовать его шершавые, замозоленные пальцы на себе. Он даже не представлял, что его желание однажды станет такой невыносимо яркой правдой. Ян действовал неторопливо, позволяя Барту привыкать к его касаниям и подстроиться под ритм движений, но Свингс даже не мог собраться с мыслями хоть немножко, чтобы сделать это. Пальцы Яна двигались умопомрачительно, водя по всей длине, периодически массируя чувствительную вершинку и поддевая кончиками тонкую кожу крайней плоти. Чувства смешались воедино, и вскоре Барт не заметил, как с губ сорвался первый довольно протяжный стон, побудивший нависшего над ним парня продолжить свои ласки. Ян целовал его плечи, проводя дорожки кончиком носа прямо до лопаток, целуя их вновь и вновь. Пальцы свободной руки гладили его бока, пробегая по рёбрам и следуя ниже, к горячей коже на внутренней стороне бёдер. Приспущенные штаны вместе с бельём откровенно мешали, и Ян перевернул Барта снова, краем глаза замечая его раскрасневшиеся не то от смущения, не то от возбуждения щёки и нетерпеливо обнажая его до конца. И движения запястьем снова продолжили срывать у Барта крышу одновременно со стонами. Конечно, он уже занимался любовью в свои двадцать пять, и не раз, вот только не мог припомнить когда ещё он чувствовал себя так трепетно и в то же время решительно. Эти пальцы, ласкающие его в самых сладких местах, тихий шёпот на ухо — кажется, Яну очень понравилось называть его «крошкой» — заставили его обхватить шею Яна руками и почти повиснуть на ней, приподняв торс над кроватью... В этот момент пальцы Яна, до этого поглаживающие бёдра, скользнули дальше, и Барт в лёгком шоке раскрыл глаза, стоило ему понять, к чему ведёт его ласка. Новая волна приятных ощущений выбила из него ещё один вздох, и его слова оказались предугаданы вновь. Голландец наклонился к его губам, шепча так проникновенно, что неволей возбудился ещё больше. — Ты часто бывал пассивом, крошка? Барт только толкнулся в руку Яна ещё раз, пытаясь выдавить из себя хоть какие-то слова. Не будь он так возбуждён, может, он даже смог бы рассказать о некоторых желаниях... — Сам... как думаешь? — выдохнул он. — А ты? Ян едва сдержал смешок, предательски норовивший вырваться из груди от наивности сказанных Бартом слов, но тут же поцеловал его в щёку, стараясь отвлечь от того, что произойдёт. Не то чтобы он волновался сам, но от одной мысли об этом тело оказывалось в плену сильной дрожи, и Ян изо всех сил старался сохранить уверенность в голове. — Может и бывал, — ответил он, — но это разве важно? Барт глянул на него из-под полуприкрытых век и скользнул ладонями вдоль спины голландца, расслабляясь и полностью отдаваясь в его руки... и не только руки. Ведь за всеми сомнениями, недосказанными словами, признаниями самому себе и этому чёртовому Яну Блокхайсену, за всеми последствиями скрывалась единственно важная правда. Барт хотел его. Хотел его, словно он один в мире остался, и обоюдность его желания только подтверждалась сладким давлением у бедра. Ян же чувствовал, что больше не вынесет какого-либо промедления, однако мысль о первоначальном дискомфорте лишний аз предостерегала его от резких и быстрых действий. Барт сейчас казался ему таким нежным, что неволей боялся спугнуть его болью. Он наклонился к его уху, отпуская возбуждённую до предела плоть и тихо шепнув на ухо: — Обещай, что расслабишься. Слаще ты не пробовал... Барт лишь перебирал пальцами по его пояснице несколько мгновений, пока его пальцы ненароком не оказались под резинкой его штанов, и он тихо кивнул ему в ответ, который был понят без слов. Ян раздвинул его ноги пошире, устраиваясь между них, и медленно, смотря раскрасневшемуся парню прямо в глаза, обильно облизнул пальцы. Барт опешил на мгновение, не ожидав, что эта картина покажется ему самой жаркой из тех, что он когда-либо видел... Вид того, как пальцы Яна, густо смазанные слюной, погружаются в рот и выходят, оставляя крошечный влажный блик на его губах, окончательно заставил его свихнуться. Не заметить того, как пристально Барт пялился на это зрелище, было просто невозможно, и Ян позволил себе улыбнуться, нарочно проводя языком по пальцам вновь, словно решив окончательно добить его своим видом. — Я буду нежен, — шепнул он снова, и Барт прикрыл глаза, замотав головой. — Делай, что хочешь, — сказал он уверенно. — Я весь твой. И время замедлило ход, и мгновения стали слаще, чем самый сладкий бельгийский шоколад, который Яну когда-либо приходилось пробовать. Он вспоминал момент, когда этим утром Барт зачарованно шептал ему, что готов на что угодно, что Ян может ему дать, что он может ему подарить, когда его ладонь случайно коснулась его за той линией, за которую они никогда еще не заходили, и то, каким уверенно твёрдым он был, отчасти напугало его... и то же время придало уверенности, которую ему ещё не приходилось чувствовать, а после этого момент внезапно прервался, разбился вдребезги, рассеивая напряжение и возбуждение — просто голос с той стороны бодро кричал им вставать и чесать на тренировку, и после этого они оба еще долго не смотрели друг на друга... Но теперь всё было иначе. И за той самой линией бельгиец снова был горяч и напряжён, вот только теперь Ян знал это лично, потому что его пальцы оказались внутри такого податливого и падкого до ласок бельгийца, и ему оставалось только целовать и целовать его, сдерживая свои порывы. Глубже, нежней, затем прерывисто, ловя губами его вздохи... Ян знал, что может касаться его везде, где только пожелает. Наконец целовать его, приближая момент, которого они оба ждали слишком долго. Он вспоминал эти искры в его глазах, вспоминал каждый вздох, чувствовал каждый раз, когда Барт, прикрыв глаза, цеплялся за его спину, впервые чувствовал на своих пальцах его естественную смазку. Слаще, ещё слаще... Ему хотелось забыться. Забыться и забыть всё, что когда-то разделяло их, довести его до края, с которого они бы сорвались вместе, падая камнем вниз. Когда-то Барт заметил, что Ян похож на спокойное море, ласкаемое лучами солнца в безветренную погоду. Но только когда голландец остановился в паре сантиметров от его лица, смотря ему прямо в полные влюбленной привязанности глаза и медленно слизывая прозрачные капли со своих пальцев, он тут же пожалел о сделанных выводах... — Ты этого хотел, крошка? Этим утром... ты хотел этого? — шепнул он в горячий воздух, но Барт едва ли мог связать хоть пару слов. Не то чтобы Ян ждал каких-либо связных ответов. В тот момент Барт лишь потерся об него крепко прижатым телом, неволей чувствуя сладкое трение кожи о кожу, и Ян вмиг позабыл о словах, обернувшихся лишь протяжным стоном... Трение свело с ума в один момент. Уже едва ли способный соображать здраво, Ян перехватил ладони бельгийца, заставляя обхватить ей их обоих разом и накрывая его ладонь своей, некоторое время помогая ему двигаться, а потом и вовсе подарив ему свободу действий. В это время он держал руки по обе стороны от него, не сводя глаз с его помутнённого взгляда и даря ему кроткие поцелуи в губы, а потому срываясь на страстные вздохи и теряя рассудок, пока в какой-то момент терпеть стало просто невыносимо... Настолько невыносимо, что Яну казалось, мир рухнет ему на плечи, если он не облегчит участь бельгийского парня сию же минуту. Ян едва ли помнил, как заветный тюбик оказался у него в руках, как он вскрыл его зубами, направляя его кончик прямо внутрь бельгийца, и выдавил внутрь обильное количество прохладного густоватого геля, после чего закидывая его ноги к себе на плечи. Это выглядело... не так романтично, как он на то рассчитывал, но подсознание, как оказалось, всё ещё было способно на вполне разумные мысли, подсказывая, что в их первый раз голландец просто обязан был хоть как-то облегчить участь парня, уже давно не испытывавшего подобных чувств. Палец скользнул внутрь до самого конца, и Ян почувствовал, как он увяз в густой смазке... Всё это не могло продолжаться вечно. Просто не могло, потому что с каждой секундой он хотел его все больше, Барт дышал уже слишком тяжело, слишком часто, и хотелось только одного... Хотелось сладко раздвинуть его стенки, впервые за его жизнь пронзая собой его нутро, хотелось мягко толкаться в него, пока его тело не задрожит от удовольствия и он не найдёт его слабое место, от которого он вдруг вздохнет и прижмётся ближе... И отчего-то именно сейчас голландца обуздала какая-то странная нежность к нему, заставляя его опустить ноги Барта со своих плеч и позволяя ему обнять коленями и руками его устроившееся между ног тело. — Ты слаще шоколада, — только и успел шепнуть Ян, уже едва помня себя от желания. — Но я хочу ещё слаще... Сейчас он едва ли думал о том, за сколько Барт пробежит пятёрку на следующей тренировке. Он думал только о том, что Барт лежал под ним, сладко прижимаясь к его обнажённому, горячему, покрытому легкой испариной телу, и пытался привыкнуть к необычным ощущениям, пронзавшим тело снова и снова. От этого хотелось входить в него снова и снова, чтобы чуть растянуть его нетронутое прежде Яном нутро, чтобы слушать его стоны и целовать его в губы, пробуя их на вкус. Смазка позволяла нежно скользить внутри его тела, крепкие ладони вжимали в постель разгорячённое тело... и они были вместе. Наконец-то вместе. Приоткрытые губы сводили с ума, им словно не хватало воздуха, и Ян больше не хотел оттягивать момент, которого они оба слишком хотели. Голландец целовал его так нежно, поглаживая его тело, никуда не торопясь, чтобы подарить ему минуты этого сладкого наслаждения... Каждый подобный толчок отзывался в теле по-новому нежно и завораживающе, и голландец уже не мог представить, как мог жить без этих рук, скользящих по его телу, от губ, которые не оставили без поцелуев ни одного сантиметра его тела, плоти, которая погружалась в тело его бельгийской крошки, его родного, чувственного Барта, которого он хотел всего разом и без остатка... В свою очередь, Барт обнял его руками, чуть-чуть сползая, чтобы прижаться губами к его подбородку, а потом и к шее, чувствуя уже бесконечно ярко, как тот сжимает его внутри, чтобы сорвать крышу окончательно. Что ж, надо признать, у Яна это прекрасно получалось, не переставая сладко вздыхать, он дарил ему череду ласковых толчков в самую точку, входя в него все глубже и глубже и чувствуя, как его тело скользит по влажной от смазки коже живота... Барт уже ничего не пытался понять и объяснить. Всё, что он мог, это только ерзать и двигать бёдрами, обеспечивая себе всё более глубокое проникновение, пока Ян поглаживал его шею. Прошло не так много времени, как вдруг тело бельгийца пронзило какое-то... совершенно позабытое чувство, которое он не смог сначала понять. Он просто не понимал, откуда оно взялось, но когда в легких внезапно стало меньше воздуха, он вцепился в простыни руками, хватая ртом воздух более часто, задыхаясь, но не в силах задохнуться совсем. Ведь Ян был рядом. Так близко, что в это было невозможно поверить. Уже не соображая ничего, видя только его тело, слыша только его стоны, умоляющие продолжать, Ян не заметил, как потерял контроль. Он уже почти врывался в него, уткнувшись лбом в его плечо и дыша слишком судорожно. Хватка на бедре бельгийца была почти болезненной, Ян шептал ему какие-то глупости, совершенно не помня себя от любви и страсти, и чувствовал, что они оба уже на исходе. Словно на треке, Барт не собирался отставать от голландца, целуя его в ответ, тихо вздыхая ему в губы и просто не представляя свою жизнь без него... Да, это было странно, было странно думать о чём-то подобном в двадцать пять лет, но ему казалось, он уже никогда не сможет открыться кому-то настолько же сильно, как ему. Все те трудности, через которые они прошли, все мгновения... всё не могло иметь конца, который казался таким противоестественным. И Барт размеренно двигался, поглаживая пальцами его шею и чувствуя, как тело погружается в самые сладкие волны... — Люблю тебя... — только и успело сорваться с его губ, прежде чем он действительно сорвался, увлекая Яна за собой... Они не покинули места, где случилась их первая осознанная близость, всю ночь, не желая отпускать друг друга и просто наслаждаясь тем теплом, что существовало между ними в тот момент. А оно было выше всех предрассудков. И уж точно слаще всякого бельгийского шоколада.