Женщины его Превосходительства

Я просыпаюсь только на следующий день. Ближе к вечеру. Восстанавливаю прошедшие события задом наперед. Сначала соотношу себя с кроватью, затем с гостиничным номером. Долго выясняю у себя в уме, как же я сюда попала. Точно не своим ходом. Последнее, что отложилось у меня в памяти — парковка. Медицинский центр. Каллен. Вновь прокручиваю часы, проведенные в отключке вперед. Надо бы разобраться со всем этим беспорядком. Разложить по полочкам, придать терпимый вид. Надо выяснить, что же на самом деле произошло. Надо сделать хоть что-то, чтобы реабилитировать себя. Мой взгляд скользит по потолку, стенам. Сомнений нет. Номер мой. Мысли еще затянуты густым туманом. Голова тяжелая и будто не своя. Закрываю глаза и начинаю сначала. Кровать-номер-парковка-встреча. И наоборот. Туда-сюда. Как испорченная пластинка. Заезженный винил. Но за пределы этой цепи рассуждения не уходят. Тормозят на поворотах. Как и я. За окном, сквозь опущенные жалюзи пробивается ярко-оранжевый свет прожекторов. Парадное освещение гостиницы. Из чего делаю вывод о времени суток. Смотрю на электронные часы, вижу дату. И это не смешно. Двадцать семь часов глубокого сна. Овации. Мне еще не приходилось оказываться в подобных ситуациях. Это даже не утро хорошо проведенного накануне вечера. Когда все воспоминания покрываются тонким слоем льда и не поддаются восстановлению. От количества и качества выпитого спиртного. Когда все можно списать на повышенный градус в крови. На затянувшийся праздник. На прекрасное шампанское. Приподнятое настроение. В моем случае, оправдание придумать сложно. Разве что полное отсутствие мозговой деятельности. Трудно ждать от такой ситуации чего-то хорошего. Приподнимаюсь на локтях и осторожно обвожу взглядом номер. Верхний свет выключен, горит только настенное бра. Темно, приятно. И тянет вновь погрузиться в сон. Закрываю глаза и глубоко вдыхаю. Тишину и едва уловимый запах чужого присутствия. Или отсутствия, но явного пребывания ранее. Наверное, я надеялась все-таки кого-нибудь увидеть. Элис бы сказала, что нет смысла пытаться делать вид, что ничего не произошло. То, что случилось, уже случилось и никуда от этого не денешься. А значит надо взглянуть правде в лицо и признаться, что вышло глобальное недоразумение. Но признаваться некому. Номер пустой. По крайней мере, в зоне моей видимости. Нет никого, кто готов был бы выслушать мою невнятную речь о таблетках и о внезапно наступившем сне. Так что мои объяснения кончаются там же, где начались. В голове. Дальше этого дело не идет. Итак, я сижу посредине огромной двуспальной кровати и ощущаю себя как после затяжного наркоза при сложной операции. Когда сознание вроде как уже вернулось к реальности, но с другой стороны, еще на пути к принятию окружающей действительности. Упрощенный вариант пребывания в собственной жизни. С гостевой визой. Когда ты совершенно никому и ничего не обязан. И мало имеешь отношение к тому, что происходит вокруг тебя. Но главной неприятностью сегодняшнего вечера становится совсем не мое состояние. Хотя и оно желает лучшего. А маленькая деталь, которую я замечаю, когда прихожу к выводу, что одежда с меня аккуратно снята, а сама я в одном нижнем белье, бережно прикрытая тонкой простыней. На такую заботу я и рассчитывать не могла. Ночь, полная сюрпризов, о которых я не в курсе. Но не это потрясает мое воображение. А короткая фраза на внутренней стороне руки, выведенная темно-синими чернилами. В первое мгновение, думаю, что это татуировка. Это было ужасное мгновение. Меньше всего мне бы хотелось провести остаток жизни с тремя словами на запястье. «Предложение остается в силе». И телефоном, по которому следует обращаться. Пытаюсь стереть буквы кончиком пальца. На коже образовываются голубые разводы. Облегченно выдыхаю и отправляюсь в ванну, где включаю горячую воду. Жесткой щеткой с мылом отмываю надпись. Вода, пена, белоснежная раковина окрашиваются в грязно-серый оттенок, буквы бледнеют, но чернила не сводятся. До конца. Предложение все еще остается в силе. Оно впиталось в мою кожу своей неотвратимой реальностью. Обнадеживает тот факт, что не навсегда. Принимаю душ, укладываю волосы, наношу макияж. Я смотрю на себя в зеркало. Растягиваю губы в малодушной улыбке. Ничего. Абсолютно ничего не изменилось. Бронирую по телефону билеты на самолет. На ближайший рейс. Одеваюсь. Как обычно. Перекуриваю. В дверь стучатся, входит горничная и интересуется ничего ли мне не нужно. Коротко отвечаю ей нет. Нет, ничего. Она предлагает кофе, я отказываюсь. Она спрашивает про ужин, я отрицательно мотаю головой. Что следующее? Массаж? Мальчики? Выпивка? Но когда она справляется о моем самочувствии, тут я уже ничего не могу ответить. Просто смотрю на нее в непонимании, сжав в ладони тюбик с тональным кремом. Тогда она объясняет, что ее просили за мной присмотреть. Я закрываю за ней дверь. Выпроваживаю вместе с ее заботой в гостиничный коридор. И начинаю быстро собирать немногочисленные вещи. Нахожу пустую упаковку Ксанакса в туалете. И голубые продолговатые таблетки в унитазе. Через четыре часа у меня самолет. Ночной рейс. К утру я буду в Штатах. Действие снотворного постепенно проходит. Все возвращается на свои места. Я размазываю тональный крем по руке. Слой за слоем. Тщательно маскирую сначала «предложение», потом «остается», и напоследок «в силе». Затем гримирую и телефон. Тон крема идеально сочетается по цвету с кожей. Все, что написано у меня на руке, написано только для меня. Я думаю над тем, чтобы отправить ответную смс. Но потом решаю, что сказать мне нечего. Аэропорты, машины, люди. Прожектора ночных трасс с ослепительным светом. Прямо в глаза. Щурюсь. Прикрываю лицо руками. Упрямо продвигаюсь к своей цели. Знаю, что должна уехать. И это все, что я знаю на данный момент. Таможенный контроль. Стойка регистрации. Зеленая дорога. У меня нет ничего запрещенного. У меня ничего нет. Кроме паспорта и кредитки. Я одна в такси и в шумном зале ожидания. Одна в бизнес-классе Боинга. У меня это вызывает смутную тревогу. Я так давно не принимала никаких самостоятельных решений, действий, поступков, что теперь чувствую от каждого шага легкую дрожь. Дрожь неуверенности. Вот уже много лет я не была предоставлена самой себе. Я не могу назвать ни одно конкретное место своим домом. Возможно, потому что это слово незаметно для меня утратило свое значение. Я сомневаюсь, что особняк родителей с двухметровым забором по периметру сейчас вызвал бы во мне какие-то трогательные воспоминания. Мне никогда не хотелось в него вернуться, пройтись по комнатам, рассмотреть фотографии на каминной полке, дотронуться ладонью до мебели, перебрать вещи, принадлежавшие когда-то отцу с матерью. Возможно, потому что вещи в нашем доме всегда оставались безликими. Они не несли в себе никакой информации. Никаких воспоминаний. Никаких образов. Если фотографии, то на приемах, фуршетах, встречах. Официальные, с официальными улыбками, официальными взглядами. Практически одинаковые. Повторяющиеся из года в год. Если мебель, то антикварная, до которой нельзя дотронуться, чтобы не получить недовольный оклик. Если ужин, то в строго определенное время. Ничего личного. Одна дисциплина. Так это у нас называлось. Родителей у меня, будто не было. То есть, в теории они, конечно, были. Правда, в роли суровых преподавателей. А то и вообще, отсутствующих персонажей. Когда-то я считала это нормальным детством. Годы, проведенные в обществе постоянно сменяющихся нянь. Ничем непримечательные годы. Когда Розали рассказывает о своем детстве, она всегда, прежде всего, вспоминает отца. Вот он возвращается с работы, подхватывает ее на руки, целует в розовую щеку и кружит по комнате. Она смеется, обнимает тонкими ручками его широкие плечи, и снова заливается звонким смехом. Эти воспоминания прочно засели у нее в голове. Именно эти моменты, безграничного счастья, не омраченного суровой действительностью. Даже став взрослой, Розали хорошо помнит крепкие отцовские руки, сжимающие ее хрупкое тельце, ощущение безопасности и умиротворения, олицетворенное только с ним. Для меня слышать такое, дико. Для Элис невероятно. Элис, воспитаннице детского дома, меньше всего близки понятия «отец» и «мать». В чем-то мы с ней похожи. Только в это никто не верит. Я возвращаюсь рано утром, и на пороге меня встречает заспанная Элис. Она похожа на ангела, потрепанного ангела-хранителя, повидавшего в своей жизни столько, что уже ничего в упор не видит. На ее лице не отражается ни удивление, ни радость, но в любой момент она готова изобразить и то и другое. По команде. По щелчку. По мановению волшебной палочки. Элис прекрасно контролирует свои эмоции. Мы стоим напротив друг друга и красноречиво молчим. Пока она, наконец, не произносит: — Вид у тебя неважный. Я приготовлю кофе. Наверное, я проделывала весь этот путь только ради этих слов. И кофе. Спасибо, Элис за то, что не лезешь в душу. Она не задает никаких вопросов. Ни одного. Варит кофе, разливает его по маленьким чашкам, добавляет сахар и сливки. Ставит поднос на столик и присаживается рядом со мной на диван. Все это в полной тишине. — Почему не предупредила, что приедешь? Я бы отправила за тобой машину, — она бесшумно перемешивает сахар в чашке. Чайная ложка ни разу не касается тонкого фарфора. Ничто не способно заглушить тишину. — Я потеряла телефон, ты же знаешь, — не глядя в ее сторону, отвечаю я. — Все получилось спонтанно. Мне надоело, и я решила вернуться. Элис коротко кивает. Ее не так-то просто обмануть. Я рассказываю ей о своих приключениях в Испании. Точнее, ничего не рассказываю. Ничего из того, что произошло. Моя речь продолжается меньше минуты. Если верить моим словам, то я просто непослушная своенравная дрянь, которая делает так, как захочет ее левая нога. Я коротко объясняю, что сбежала от Эммета и улетела в Штаты. Я объясняю, что в Испании мне было скучно. Что там жарко. Что мне нечем было заняться. И прочее и прочее. Никто не виноват, что так случилось. Никто к этому не причастен. Не могу точно сказать, почему на тот момент я выбрала именно эту стратегию. Почему скрыла правду даже от Элис. Просто мне бы хотелось, чтобы все закончилось. И при этом никто не пострадал. — Я не буду говорить, что мне все это не нравится, — после паузы замечает она, отставляет от себя чашку и внимательно на меня смотрит. — Прошлой ночью ушла Розали. Не знаю, как вы все друг с другом связаны, и как вышло так, что все настолько удачно сложилось. Однако ты не видишь в этом определенной закономерности? Вижу. Пока, правда, очень смутную. Я делаю неопределенный жест, означающий неопределенное «да». Новость о Розали как будто выпускает из меня весь воздух, а в грудной клетке разливается горячая волна то ли страха, то ли разочарования. Чего-то липкого и неприятного. И тоскливого. — Совсем? Почему ты решила, что она ушла? Может быть, с ней что-нибудь случилось? — голос у меня дрожит, как тонкое стекло от порыва ветра. Сжимаю кулаки. Сжимаю зубы. Элис меняет положение ног и откидывается на спинку дивана. Уголок ее губ приподнимается в снисходительной усмешке. Сейчас она знает больше меня, поэтому чувствует свое превосходство. — Она ушла. К Эммету или с Эмметом. Никакой разницы. Она ушла и больше не вернется. У меня только один вопрос. — Ричард знает? Она отрицательно качает головой, опускает глаза. Люди как бомбы замедленного действия. Никогда точно не угадаешь, в какой момент сработает механизм запуска. Механизм отказа и отречения после которого последует взрыв. Все может измениться в следующую секунду. Кардинально. Таковы правила человеческой природы. И им невозможно противостоять. Вечером приезжает Ричард, и я повторяю ему речь, сказанную Элис. Слово в слово. Я с удовольствием примыкаю к рядам непослушных девочек. Хотя в моем случае, скорее просто лживых. Или вернее, скрывающих правду. Он сдержанно выслушивает меня. Сдержанно кивает. И, так же как и Элис, сдержанно не верит. Но открыто этого не показывает. У него усталый вид и потухший взгляд. Он делает глоток виски и закрывает глаза. Мои фразы тонут в этом жесте, и я замолкаю. — Я рад, что ты, по крайней мере, вернулась. Намек на Розали. — Я и не собиралась никуда уходить, — замечаю я. — Идея отправить меня в Испанию принадлежала тебе. — Если все же соберешься, — словно не слыша, продолжает он. — Не забудь об этом предупредить. Или ты тоже думаешь, что я буду тебя удерживать, заставлять остаться, преследовать? Почему за мысли других должна отвечать я? Это несправедливо. — Никогда об этом не думала, — я говорю это ровно с такой паузой, чтобы понять, что думала. И не раз. — Вы все, и каждая по отдельности — свободны. Мне бы только хотелось, чтобы эта свобода пошла вам на пользу, — он отворачивается в сторону, смотрит в темное окно, затем продолжает. — Я встретил Розали в стриптиз баре. Человек, у которого мозг работает как компьютер, танцует у шеста. Она свела свои способности до минимума. Привыкла жить на нижней планке. Не потому что ее кто-то заставил или принудил, а потому что это вошло в привычку. Я уверен, больше она к этому не вернется. Не хватит смелости. Теперь у нее появились другие приоритеты. Однозначно. В которые никто из нас не входит. — Ты мог бы ее вернуть, — осторожно говорю я. Ричард улыбается и ничего не отвечает. Такого не случится. Мы все свободны. Через неделю все возвращается на свои места. Мне бы хотелось так думать. Я не вспоминаю о Каллене, а он никак не напоминает о себе. Надпись на моей руке постепенно смылась, но за то время, что я с ней проходила, она буквально врезалась в мою память. Мой взгляд столько раз падал на тщательно выведенные цифры, что их как будто выдолбили на поверхности мозга. Каленым железом. С нами больше нет Розали. И от нее нет никаких вестей. Она словно призрак полностью растаяла во времени. Будто бы никогда и не существовала. Я не теряю надежды хотя бы на короткую смс. Спрашиваю Элис. Почти каждый день. Наконец, она не выдерживает, и отвечает: — Она сбежала. В другую жизнь, понимаешь? Когда совершают подобные поступки, то не кричат об этом на каждом углу. Иначе вся идея теряется, — она перебирает листы бумаги на столе. На некоторых задерживает взгляд, некоторые тут же откладывает в сторону. — Вот, например, ты. Кто знает, где ты сейчас? — Никто, — соглашаюсь я. — Ты могла умереть, попасть под машину, скончаться от неизвестного ранее заболевания. Ты могла сменить гражданство, уехать в другую страну, выбрать другое имя. Когда хочешь что-то начать с начала, прежде всего, надо избавиться от своего прошлого. Для кого-то мы часть жизни, кто-то часть нашей жизни. Мы как пазлы накрепко связываемся друг с другом, но чтобы собрать новую картинку, необходимо обзавестись новой мозаикой. Я ненавижу Элис за ее рациональность. — Ты понимаешь? — она смотрит на меня секунду, а потом снова опускает глаза в документы. — Можно сколько угодно переживать по этому поводу, но Розали выбрала для себя свою дальнейшую судьбу. Свою новую картинку, в которой нас нет. Это ее право, и мы не можем ее за это осуждать. Она поднимается и прикуривает тонкую сигарету. Задумчиво выпускает дым в потолок и присаживается на угол стола напротив меня. Придвигает к себе пепельницу и стряхивает пепел. Одним щелчком ногтя. — Предположим, у тебя была бы возможность выбрать себе жизнь, которая бы полностью тебя устраивала. Неужели ты бы не пожертвовала ради нее всем? Я еще не придумала для себя идеального шаблона. Да, и просто не думала над этим. Выбирать для себя другую жизнь, тоже самое, что присваивать звезды на небе. Все равно никогда не будут принадлежать тебе. — Такого не бывает, Элис. Мы не выбираем жизнь. Мы просто живем. Мы не выбираем место и время нашего рождения, мы не выбираем себе имя. Мы только продолжаем то, что начали наши родители. — Расскажи мне, о чем ты мечтаешь, — переходит она на другую тему. Так быстро, что я на мгновение теряюсь. Улыбаюсь и говорю первое, что приходит в голову: — Спрыгнуть с крыши, и чтобы об этом рассказали по всем центральным каналам. — Если надумаешь, я не стану тебя останавливать, — серьезно говорит она и делает очередную затяжку. — Но твои мечты слишком приземленные. Выбери что-нибудь другое. Не столь легко осуществимое. По ее мнению, спрыгнуть с крыши это легко. Ей виднее. У нее же был подобный опыт. — И, милая, по-моему, у тебя суицидальные мысли. Ты не пробовала обратиться к психоаналитику? Я мрачно киваю. — Пробовала. Вышло не очень удачно. И у меня нет никаких суицидальных мыслей. Я только пошутила. — Чтобы прославиться, необязательно убивать себя. Можно убить другого. Ты не поверишь, но есть масса интересных способов обрести известность. И я уже подумала о каждом из них. Неважно, что меня это не интересует. В уме я перебрала все доступные варианты. — Тебя просто немного выбило из колеи, — продолжает она. — После того, как Розали уехала, забот прибавилось. Ты не поможешь мне разобраться с бумагами? Но в действительности меня выбивает из колеи, когда я узнаю о перестрелке. Спустя две недели после моего возвращения. «Выбивает из колеи» — это когда не чувствуешь пола под ногами, когда нечем дышать, когда не слышишь, что тебе говорят. Когда погружаешься в полное безмолвие и эмоциональный ступор. Вот, что значит злополучная колея и момент, когда ты ее теряешь. И это совсем не похоже на то, что случалось со мною до этого.