Женщины его Превосходительства

Элис медленно опускается по спинке кожаного дивана. Она скользит по гладкому материалу, пока ее колени не упираются в край дубового столика. Только тогда она замирает, обхватывает голову руками и закрывает глаза. Похоже, что она пытается спрятаться от всего мира. У нее плохо это получается. Мир остается на месте. Как и сама Элис. Я сижу за компьютером и бездумно кручу колесико мышки. Туда-сюда. Туда-сюда. Изображение на мониторе увеличивается. Уменьшается. Плюс-минус. Плюс-минус. Я вдыхаю горячий, словно раскаленный кислород. Медленно наполняю им легкие, а затем осторожно выпускаю через нос. В воздухе все еще витают обрывки фраз. Короткие клочки только что брошенных слов, заставшие нас врасплох. Они заставили замереть на месте, забыв обо всем. Я хватаю их ртом, и они оседают у меня на языке. С горьким привкусом свершившейся беды. Две минуты назад все еще было по-другому. Две минуты назад, дом был наполнен тишиной и нашим спокойным непринужденным разговором. Тихим жужжанием компьютера и шелестом бумаг. Все было хорошо, пока не пришел он. Кто-то из охраны. Еще один, кого я так никогда и не запомню. Элис сама впустила его в дом. Любезно предложила подняться наверх и проводила в кабинет. Она никогда не слушает новости на пороге. Какими бы эти новости не были. Это ее ритуал. Ее привычка, въевшаяся с годами в кожу. Иметь возможность в любой момент присесть. Он считается с этим и молча следует за ней. Когда я замечаю Элис в дверях, а за ней смутный силуэт охранника, то перестаю с умным видом смотреть в монитор на картинки с изображениями моря. Элис все это время думала, что я изучаю другие вещи. Всем нам свойственно ошибаться. Чаще всего в других, нежели в себе. Поднимаю на них удивленный взгляд. Слова приветствия замирают у меня на губах. Я открываю и закрываю рот, так и не выдав ни звука. Что-то в его виде подсказывает мне, что сейчас придется выдержать неслабый удар по нервной системе. Элис предлагает ему виски, не спрашивая наливает стакан до краев и протягивает мужчине. Затем наливает еще два стакана, ставит один передо мной, а сама опускается на диван. Внешне она спокойна и хладнокровна. Но я вижу, как дрожат кончики ее пальцев, когда она подает напиток. Она напряжена. Это чувствуется по излишне прямой спине, по упрямо сжатым губам, по широко раскрытым глазам. На уровне интуиции, она уже знает, что визит не принесет ничего хорошего. Мы не сводим взгляда с мужчины. Он делает внушительный глоток виски, на секунду застывает и начинает говорить. Короткими скупыми фразами доводит до нас суть происходящего. Или произошедшего. Это отвратительное ощущение. Слышать то, что не хочешь слышать. Заранее. Предвзято. Но не все так просто. Как бы мне не хотелось сейчас уйти, я остаюсь, чтобы узнать все до конца. Делаю вдох. Это пока всего слова, несущие в себе страшные новости. Наполненные, набитые до отказа подробностями событий последних часов. Мир, в котором мы живем, ни за что не удивится перестрелке. Он удивится, если кто-то в этой перестрелке выживет. Мы обязаны знать подобные вещи. В этот раз зацепило Ричарда, в другой, не повезет кому-то еще. Правила, под которыми подписывается каждый, кто выбрал для себя данную реальность. Мы находимся от всего этого дерьма немного в стороне, но это не значит, что его не существует. Прописная истина. Пока не сталкиваешься с подобными вещами лицом к лицу, в них сложно поверить. Еще сложнее принять. Я проговариваю про себя только что услышанные детали. И пытаюсь с ними смириться. Пуля прошла насквозь. Между каким-то и каким-то позвонком. Раздробила на мелкие осколки хрупкие кости. Разорвала нервные окончания, перебила спинной мозг и благополучно впилась в стену дома напротив. Это вся история. История, начавшаяся и закончившаяся за несколько секунд. Ровно столько требуется, чтобы пуля, выпущенная из дула могла долететь до стены напротив, оборвав при этом чью-то жизнь. Хотя нет. Она сделала хуже. Не оборвала. Искалечила. Оставила на грани где-то между жизнью и смертью. Стакан выскальзывает из рук Элис и с глухим звуком падает на персидский ковер молочного цвета. Темное пятно растекается по мягкой поверхности, и мы втроем смотрим, как янтарная жидкость медленно впитывается в ворс. На мгновение в комнате устанавливается гробовая тишина. Мы не смотрим друг-другу в глаза, старательно отворачиваемся, что бы случайно не встретиться взглядами. Элис медленно сползает по спинке дивана и прячет голову у себя на коленях. Я кручу колесико мышки, не в силах пошевелиться. Время замерло, запечатлев нас в это мгновение как на фотографии. Наши лица. Наши позы. Наши эмоции. Растерянность. Замешательство. Смятение. Эти чувства как бы витают между нами. Они нас объединяют, но в тоже время разводят по разные стороны. Каждый остается при своих мыслях и переживаниях. Мы не можем произнести ни слова, иначе момент потеряет свое забвение и обрушится на нас всей своей массой. Пока я молчу, я способна соображать. Пока не сказаны фразы сожаления, не заданы глупые вопросы. Как? Что? Почему? Где? Обычные вопросы, которые задают люди, ощущая на себе неотвратимость свершившегося. Я медленно поднимаюсь из-за стола. Вижу себя как будто со стороны. Хорошо держусь. Даже уверенно. Смотрю на мужчину и коротко бросаю: — Одну минуту, — после чего выхожу из комнаты. За одну минуту я могла бы застрелиться. Но кто-то должен остаться, чтобы довести дело до конца, поэтому ровно через минуту я возвращаюсь и останавливаюсь напротив Элис. В одной руке у меня плащ, который я по ходу натягиваю на плечи, чтобы прикрыть коротенькую комбинацию с кружевным кантом, а в другой сумочка. И собственно, мне трижды плевать, во что я одета. Я даже не замечаю, что материал таинственно просвечивает кожу, а подол едва прикрывает задницу. — Если хочешь, можешь не ехать, — говорю в затылок Элис. Жду ответа. Или хоть какой-нибудь реакции. Долго жду, пока она, наконец, не поднимает на меня сухие глаза и отрицательно качает головой. Не уверенна, что она поняла, о чем я только что сказала. Ее взгляд пустой и ничего не выражающий. — Нет, — только и выдает Элис, а мне от ее «нет» ни жарко, ни холодно. Хотелось бы услышать нечто более существенное. Какую-нибудь полноценную фразу, которая бы четко указала, что делать дальше. Возможно, мне не помешала бы сейчас ее поддержка. Или хоть какое-то содействие. Но Элис наглухо замуровалась в своем молчании, и сколько бы я не ждала от нее продолжения, только зря тратила время. Снова выхожу за дверь и возвращаюсь уже в туфлях. Застегиваюсь на все пуговицы и собираю в узел волосы. Охранник молча наблюдает за моими передвижениями. Я игнорирую его, как игнорируют предмет мебели. Опускаюсь перед Элис на колени и провожу ладонью по коротким шелковистым волосам. Прижимаюсь лбом к ее рукам, и на секунду замираю в таком положении. — Ты сделаешь это? — тихо шепчет она мне на ухо. Я коротко киваю, прижавшись щекой к ее тонким запястьям. — Надо будет — сделаю, — незаметно для себя, тоже перехожу на шепот. Обнявшись друг с другом, мы шелестим словами, как пеплом. Почти не слышно. Одними губами. — Поедешь со мной? — Белла… — На одном вдохе. Так что я едва различаю свое имя. — Нет… Не хочу на это смотреть. Моя сильная, мужественная, несгибаемая Элис. Ты так и не поняла, что мне смотреть на это тоже совсем не хочется. Одним резким движением я встаю с пола, бросаю последний взгляд на Элис, полный горького сочувствия и, указав мужчине следовать за мной, направляюсь к дверям. Не чувствую под собой ног. Не чувствую себя в пространстве. Я как бестелесная элементарная частица двигаюсь только вперед. Бессмысленно. Но к цели. — Поехали в больницу, — чуть повернув голову, через плечо бросаю я. Слова резкие и надрывные. Как лезвие ножа. Они заточены для убийства. Я ощущаю их силу и агрессию. Будь у них материальная сила, я бы легко перерезала ими горло. А так их звуки режут только слух. Мы садимся в машину и едем через весь город в больницу. Пробираемся по улицам, как по нитям паутины, останавливаемся в душных пробках, на светофорах, переходах. С сиреневого неба оседают как хлопья снега глянцевые сумерки, погружая дома в серую дымку. Воздух искрится от фонарей и неона. С запада надвигаются тяжелые каменные тучи, сгущая краски розового вечера. Опускаю окно, чтобы остудить жар тела. Чувствую кожей прикосновения теплого ветра. Ласковые. Нежные. Будто успокаивающие, твердящие, что все еще будет хорошо. Не верю. Закрываю глаза и откидываю голову назад. В руках у меня сумка, которую я сжимаю с бессильной яростью. Мягкая кожа материала мнется под натиском моих пальцев. Глубоко и ровно дышу, пытаясь успокоить рвущийся наружу звериный рык. Беспомощный и изможденный. Наполненный горячим, как эквадорский полдень, отчаянием. В больнице я быстрым шагом пересекаю мраморный холл и миную регистрационный пост. На мои плечи опускается белоснежный халат. Услужливый голос шепчет номер палаты и этаж. Бестелесный звук. Бестелесный призрак. Тень постороннего человека на бетонной стене моего отчуждения. Носитель полезной информации, на секунду вспыхнувший яркой вспышкой и тут же потерявший мой интерес. Мы не обязаны любить своих родителей, как родители не обязаны любить своих детей. Сплетение хромосом, случайная встреча клеток, генов. Во всей этой биологии и химии не заложено понятия «любовь». В простой органике нет ни гарантий, ни какого бы то ни было предопределения. Перед палатой с плотно закрытой дверью я останавливаюсь. Напротив, в небольшом вестибюле расположились двое парнишек. Злая звериная стая, всегда при своем хозяине. Как только я попадаю в поле их зрения, они поднимают на меня встревоженные острые взгляды. Но тут же, будто стыдясь, отводят глаза. Я не смотрю в их сторону. Я стою перед дверью и смотрю в узкое окно, сквозь которое мне видно палату. Вижу край больничной койки, кресло, в котором расположилась ночная медсестра. Я вижу прозрачные стебельки капельниц. И сверкающие, как новогодняя гирлянда приборы. Я слышу их мерное гудение. И стук сердца. Слабый, словно уставший. Я чувствую запах беспомощности. Бессилия. Убогости. Я осязаю итоговую черту за порогом. По словам врачей, это не продлится долго. День, два. Неделя, месяц. И никаких шансов. И никакой надежды на выздоровление. И даже если случится чудо, то будущее приедет за Ричардом на инвалидной коляске и немного тронутое умом. «Лучше пуля в висок, чем такая жизнь», — он не раз это повторял. Я запомнила. Прониклась. Взяла на себя обещание. Пуля в висок, выпущенная женской рукой. Последняя дань собственной религии. Преклонения перед женщиной. Наше сердце открыто для всех. Но кто-то скользит по его поверхности, не задерживаясь, а кто-то впивается в податливую плоть зазубренными крюками и навсегда остается под ребрами. Ноющей болью. Вечным напоминанием. Моя ладонь скользит по ручке, и дверь практически бесшумно открывается. Делаю над собой усилие, чтобы совершить шаг. Чтобы сфокусировать зрение на лежащем на больничной койке человеке. Наш мужчина, наш покровитель, наш защитник. Где твоя сила? Где твоя власть? Что осталось от тебя? Слабая, безжизненная тень. Я вижу только изможденное лицо пепельного цвета, тонкие иглы в голубых венах, серые губы, прозрачные веки. Замираю на пороге и неслышно закрываю за собой дверь. Указываю медсестре на выход, и она беспрекословно мне подчиняется. Ее взгляд царапает мне кожу в районе виска. Легкий, как снежинка, но с ледяной изморозью по краям. Ее светлые волосы растрепались и, прежде чем проскользнуть мимо меня, она привычным жестом убирает пшеничные пряди за ухо. Ее лицо светится милосердием и добротой, но в уголках глаз затаилась боль, которую ей довелось увидеть в этих стенах. За месяцы или годы ее работы. Как шрамирование. На всю жизнь. Тонкими надрезами на гладкой коже. Сотня морщинок за ежедневные свидания со смертью. Прислоняюсь плечом к косяку и спокойно жду, когда затихнут в коридоре шаги медсестры. Когда запах ее духов выветрится из спертого воздуха. Когда не останется даже упоминания чужого присутствия. В несколько шагов пересекаю пространство палаты, присаживаюсь на край кровати и достаю из внутреннего кармана сумки шприц. Смерть — она всегда рядом. В кармане. На соседней улице. В квартире напротив. Стоит протянуть руку, и тут же почувствуешь ее крепкое рукопожатие. Или пинок. Нащупываю холодными пальцами катетер и снимаю защитную крышку. Ввожу внутрь пластмассовой трубки шприц, и прозрачная жидкость медленно перетекает в вену. Уверенно и неотвратимо, как снежная лавина. С таким же размахом и мощью. После чего наклоняюсь к мужчине и оставляю горячий поцелуй на его сухих губах. Зажмуриваюсь на мгновение, парализованная данной секундой, и тихо шепчу: — Прощай. На часах в коридоре восемь тридцать вечера. Время для вечеринок, фуршетов, презентаций, деловых встреч, свиданий. Наше с Ричардом последнее свидание продлилось ровно две с половиной минуты. Немного в противовес тем годам, что мы провели вместе. Все относительно. В вестибюле меня встречают цепные псы из охраны. Окружают со всех сторон, загораживают дорогу. Пытаются остановить, но я лишь скидываю их руки со своих плеч, раздраженно отталкиваю протянутые ладони и шепчу как мантру: — С дороги. Дайте пройти, — слова, будто песок на зубах. Гранитная пыль на языке. Наконец, оказываюсь на улице и шумно выдыхаю. После больничной тишины на меня обрушивается городской гам, как селевой оползень. Растеряно оглядываюсь по сторонам и, минуя кортеж машин, иду в первую попавшуюся забегаловку. Этот вечер обязан закончиться спиртным. Каждый шаг отдает болью в висках. Спотыкаясь, медленно бреду по тротуару. Не обращаю внимания на встречных людей. Не оборачиваюсь назад. Там позади слишком много вопросов ко мне. А у меня нет ответов. Что будет дальше? Дальше будет ночь, а потом серое утро. И так по кругу. По бесконечному кругу длиною в жизнь. Сворачиваю на широкую авеню и беспомощно оглядываюсь по сторонам. Мой взгляд как натасканная гончая рыщет в поисках сегодняшнего пункта назначения. И не находит ничего подходящего. Но главное в этом деле не сдаваться. Прикуриваю. Закрываю ладонью дрожащий от ветра желтый огонек и дальше иду по лужам света вечерних фонарей. Накинув на плечи угрюмые сумерки, вдыхая влажный городской смог. Ремешок сумки небрежно намотан несколько раз на запястье. Туфли в серой уличной грязи. На глазах слезы. Сквозь тонкий материал плаща пробирается холодный ветер. Приглаживаю волосы и поднимаю воротник. Ни дать, ни взять, сейчас я как никогда раньше соответствую своему статусу. За который по таксе платят не более пятидесяти долларов. За ночь. Это новое достижение в моей карьере. Вымученно улыбаюсь. Спустя пять минут, понимаю, что у меня надрывается телефон. Прижимаю трубку к уху и поднимаю руку, чтобы попутно поймать такси. Я готова поговорить с самим Богом. Высказать ему свои претензии на его счет. Но это всего лишь Элис. — Мы должны найти, кто это сделал, — твердо заявляет она с неглубокими, похожими на выбоины в асфальте, паузами между словами. Судя по голосу, она уже пришла в себя. Но не настолько, чтобы адекватно мыслить. — Мы никому ничего не должны, — тугой поток машин проносится мимо меня, ослепляя ярким светом ксенона. Нетерпеливо переминаюсь с ноги на ногу. Слушаю тишину. Слушаю тишину. Слушаю тишину. Безрезультатно пытаюсь уехать хоть куда-нибудь. — Нет, должны, — упрямо повторяет она. — Нельзя, чтобы убийство оставалось безнаказанным. Усмехаюсь. — Ну, накажи, в таком случае, меня. А все остальное выброси из головы. Наконец, возле меня останавливается желтое такси, и я с облегчением ныряю внутрь салона. Называю наугад адрес водителю и возвращаюсь к разговору. Хотя, признаться, он меня напрягает. Странно, но мне совершенно не хочется на данный момент оказаться рядом с ней. Мне не хочется выслушивать ее параноидальные идеи о мести, и даже делиться с ней своей печалью у меня нет никакого желания. — Ты знаешь, что дело не в тебе, — уже менее уверенно говорит она, однако через секунду в ее голос возвращается былой напор. — Я тебя не виню… Но мне кажется, что мы могли бы сделать нечто большее для него, нежели просто завершить начатое чужими руками. Ведь был шанс… Пока билось сердце, всегда оставалась, хоть мизерная, но надежда. Я быстро устаю от этих предположений и довольно-таки резко ее прерываю: — Элис, иногда ты очень хорошо соображаешь, но сегодня явно не твой день, — мое терпение на исходе. Оно надувается как мыльный пузырь и готово вот-вот лопнуть. — Такие дела всегда доводят до конца. Давай я не буду тебе этого объяснять. Тот, кто сделал этот один раз, в случае необходимости повторит снова. Это лишь вопрос времени. Хорошо, что она не видит, как по моему лицу текут соленые слезы. Я осторожно слизываю их с губ языком и беззвучно глотаю. Вот почему я не ехала сейчас домой. Вот почему искала для себя любое другое убежище, где можно будет отгородиться от оправданий и сожалений. Особенно от оправданий. Особенно для себя. — Именно поэтому нельзя такое просто так оставлять, — не сдается она. — Только скажи, что ты поможешь, остальное я возьму на себя. Возможно, понадобится какое-то время, чтобы все узнать, выяснить, но мне нужна твоя помощь. Ее голос дрожит. Как высоковольтные провода на морозе. Я молчу, и у нее складывается ложное впечатление, что я обдумываю ее слова. А у меня и в мыслях такого не было. Я точно знаю, что это не тот путь, по которому следует продолжать идти. Такой вариант событий может иметь место быть в боевиках, вестернах, триллерах. Где-то по другую сторону экрана, где пули ненастоящие, где кровь больше похожа на кетчуп, где актеры, умерев, через минуту встают и идут пить кофе. В нашем случае такого не будет. Все случится в режиме реального времени. Без дополнительных сцен и дублеров. А меня это, черт возьми, совершенно не устраивает. Так и не дождавшись моей реакции, Элис осторожно продолжает рассуждать дальше: — А может быть, это все из-за тебя. Ты же наверняка об этом думала. Думала. В этом Элис права. А в остальном — нет. Играть на моем чувстве вины это то же самое, что долбить по клавишам расстроенного рояля. Звук есть — смысла нет. И результата тоже. Одна пустая трата времени. И терпения. — Помнишь, с чего все началось? С Каллена, и твоего ему отказа. Согласись ты тогда, и Ричард был бы жив. Послушно, почти смиренно впитываю ее обвинения. Каждой клеточкой кожи. Прижимаюсь лбом к холодному стеклу и закрываю глаза. Ее голос ледяной струей вливается мне в голову, донося суть сказанного до сознания. — Но ты можешь все исправить, это в твоих силах. Искусство подводить к главному. Совершенство в умении проводить переговоры. Дипломатия. Сквозь детали к основной идее. Даже на расстоянии чувствую, как она берет меня за руку, сжимает мою ладонь в тонких пальцах и ласково, непринужденно заставляет следовать по дороге своих мыслей. Своих убеждений. Своих замыслов. Осторожно, мягкими жестами отвлекает от сомнений, создает видимость единственно-правильного решения. — Прими его предложение, — почувствовав брешь в моей обороне, настаивает она. — Убей его, Белла. Отомсти за Ричарда, за нас за всех. Ты же это умеешь. И у тебя все карты на руках. Потом мы уедем туда, где нас никто никогда не найдет. На любой материк мира, какой только скажешь. Я молчу. Достаю из сумочки салфетки и тщательно вытираю влагу под глазами. Затем отсчитываю купюры и расплачиваюсь с водителем. Наличных почти не осталось. Прошу притормозить рядом с банкоматом и вновь ступаю острыми каблуками на серый асфальт. Молчу. Молчу. Молчу. — Где ты сейчас, Белла? — допытывается Элис. — Можешь приехать? Мы все обсудим. Пока тебя не было, я обо всем подумала. Кроме Каллена, больше некому. И все зависит только от тебя. От твоего положительного ответа. Приближаюсь к банкомату и вставляю в прорезь кредитную карту. Совершаю все необходимые манипуляции. Пока жду результата, согреваю замерзшие руки горячим дыханием, плечом удерживаю трубку у уха. — Скажи хоть что-нибудь, — доносится из динамика. — Ты меня слышишь? Когда на экране появляется сообщение и том, что на счете недостаточно средств, я роняю телефон. Ошибка. Это может быть только ошибкой. — Белла! — кричит из телефона Элис. — Где ты? Да, скажи хоть что-нибудь! Ты меня слышишь? Это мой личный счет и мои личные деньги. Никто не может ими распоряжаться и тратить их. Наследство. Неприкосновенная гарантия жизни, к которой я привыкла. Моя независимость, мой материальный фундамент. Моя уверенность в себе и в завтрашнем дне. Все же лелею надежду, что это ошибка. Но с этим мне предстоит разобраться завтра. Я наклоняюсь и подбираю трубку. Прежде чем ответить ей, долго смотрю на голубой экран, загипнотизированная ярким свечением. Чтобы не зацикливаться на всех проблемах сразу, отвлекаюсь на вопросы и предложения Элис. Я концентрируюсь на них, стараясь не думать о том, что буду делать дальше. Пока я лишь знаю, чего точно делать не буду. — Слышу, Элис, — тихо начинаю я, и она боязливо замолкает. — И хочу, чтобы ты меня послушала. Ты находишь это благородным, да? Месть и все-такое. Вендетта, кровь за кровь, — я произношу это нудным, безжизненным голосом, лишенным интонаций. Прислоняюсь спиной к холодной стене и устало продолжаю. — Может быть, ты готова на все, чтобы только восстановить справедливость или тебе просто не терпится умереть в свои двадцать три года, но не надо подписывать под это меня. Я жить хочу, понимаешь? Как минимум, еще лет двадцать. А все эти игры хорошим, как правило, не кончаются. Ты забыла, кто ты, девочка из детского дома? Против кого ты прешь? Кем себя считаешь? Очевидные вещи. Прописные истины. Зачем я это говорю ей? Она и так все прекрасно знает, просто еще не способна оценить свои силы. Она до сих пор в статусе женщины его Превосходительства. До ее мозгов еще не дошло, что больше нет никакого статуса. Что больше нет защиты, что теперь каждый сам за себя. Точка. — Если хочешь все свалить на меня, давай, я не буду против. Но, если честно, твои измышления по поводу моего отказа и его последствий, кажутся откровенно слабыми. — Извини, — шепчет Элис, безнадежно пытаясь меня остановить. Поздно. — Не извиняю, — рычу я в ответ и бросаю трубку. Беда в том, что нам всегда необходимо найти виновных. Объект для своей ярости, ненависти, злости. Кого-то, на кого можно обрушить всю силу данных чувств. Не бывает ярости в пустоту. Это не эстетично. Не правильно. Это не приносит никакого морального удовлетворения. Злость, обида, непонимание помогает нам не утонуть в пустоте. Выжить после удара, найти в себе силы оправиться. Это как допинг. Укол адреналина. Стежок хлыста. Я стою, прислонившись рукой к холодному металлу банкомата, и пытаюсь отдышаться. Привести в порядок пульс. Справиться с очередной порцией слез. Но веки уже начинает обжигать их горячее дыхание. Не получилось. Сорвалась. Даже тушь не выдерживает такого количества соленой воды. Растекается грязно-серыми разводами по щекам. Я не подпускаю к себе панику. Держу ее на расстоянии вытянутой руки. Сохраняю лицо и вертикальное положение тела. Но у меня не очень хорошо это получается. Трудно держать плечи расправленными, когда на них наваливается слишком много. Трудно высоко держать подбородок и холодно усмехаться неприятностям. Чертовски трудно. И не каждому под силу. Глухой хлопок приводит меня в себя. До боли знакомый звук, который ни с чем не перепутаешь и никогда не забудешь. Стоит один раз услышать выстрел, и ты до конца жизни будешь помнить, под что марширует смерть. Резкий свист у самого уха. Так близко, что щеку будто опаляет пламенем. Это как прикоснуться ладонью к вечности, почуять холодный запах земли со своей могилы. И в последний момент сделать шаг назад. Прав был Эммет, когда говорил, что о Боге мы вспоминаем в самый последний момент. Чтобы непосредственно перед встречей успеть загладить свою отрешенность от него в течение всей жизни. Резко оборачиваюсь и замечаю в конце дома темный силуэт. На ум не приходит ни одной молитвы. Одни ругательства. Вспышка. И очередной выстрел. В меня. Но мимо. Пуля с яростным шипением задевает железную конструкцию пожарной лестницы и рикошетит в противоположную стену. Пока еще можно что-то сделать, бросаюсь в узкий переулок. Сумка соскальзывает у меня с руки и падает на асфальт. Купюры, карты, телефон, косметика рассыпаются под ногами. Наступаю на флакон духов Poison, спотыкаюсь и с размаху ударяюсь плечом о стену. Сдираю кожу в кровь. Голос в крик. Отчаянный и безнадежный. Согласно статистике, у меня один шанс из ста благополучно добраться сегодня до кровати. Один к двум, что в следующую секунду, мое сердце все еще будет лихорадочно захлебываться в собственном пульсе. И один к десяти, что у меня появится возможность скрыться. Все дело в том, что я не готова к развитию событий в отрицательном ключе. Удача — понятие растяжимое. И емкое. По сути, обыкновенная теория вероятности. В мою пользу или в пользу того, кто упрямо меня преследует. Так вот, совокупность факторов играющих на руку одной из сторон и есть та самая пресловутая удача. Мне с детства не везло. Я всегда проигрывала. Факторы такие: поздняя ночь, безлюдный район, убийца за спиной и ноль вариантов, что делать дальше. Хоть останавливайся и принимай действительность во всей ее суровой красе. Стреляй… давай, попади уже. Темнота вокруг меня сгущается. Она становится такой плотной, что я едва различаю, куда бегу. Под ногами хрустит битое стекло, щиколотку царапает железная проволока. Рукой придерживаюсь за стену, чтобы окончательно не сбиться с пути. Все еще надеюсь на чудо. Простенькое какое-нибудь. Например, на полицейскую машину в конце квартала. Или силуэт супермена в одном из пустых оконных проемов. Ломается каблук. Ломается мое желание к сопротивлению. Быстро и безболезненно. Переулок кажется мне бесконечным. Бесконечно длинным и бесконечно темным. Удачно проскакиваю еще несколько метров, но на следующем шаге моя удача заканчивается. Нога подворачивается, и я едва успеваю схватиться за трансформаторную будку, чтобы не упасть. Однако мне мало это помогает. Щиколотку пронзает острая боль. Как будто внутрь загнали железный болт. Отверткой. Перед глазами взрывается фейерверк разноцветных искр, и я сдавленно вскрикиваю. Все приключения, случившиеся со мной до сегодняшнего дня, представляются блеклыми и неинтересными. Как застиранное белье. Никогда мне еще не было так безумно страшно. Беспомощно замираю и вжимаюсь в холодную стену. Это конец. Каким бы он не был. Я почти свыклась с этой мыслью. Почти смирилась. Дальнейшее сопротивление бессмысленно. Бесполезно. Хочется заплакать. Или на худой конец закричать. Сделать хоть что-нибудь напоследок. Нестерпимо долго тянутся секунды. Как будто их прорезинили и теперь с упоением растягивают до логического завершения. До заключительного аккорда. До фееричного финала. Моего. Я жалобно начинаю подскуливать, закрывая голову ладонями. Можно подумать мне это чем-то поможет. Или спасет. Или хотя бы защитит. В этот момент рядом со мной бесшумно открывается подвальная дверь. Даже при свете дня я бы едва заметила ее. Поэтому когда меня быстро хватают за руку и увлекают за собой, мне кажется, что я проваливаюсь во тьму. — Осторожно здесь ступеньки, — раздается впереди голос, и пальцы на моем запястье предупреждающе сжимаются. — Не сверни себе шею. Будет обидно. Не то слово. Прихрамывая, послушно следую за случайным спасителем. Или вернее, спасительницей. Потому что голос определенно женский. Она передвигается стремительно и практически беззвучно. Уверенно ведет меня за собой и шипит, когда я отстаю. — Надеюсь, за тобой не копы гонятся? А? — На ходу спрашивает она. Глаза привыкают к темноте, и я различаю впереди ее смутный силуэт. — Ненавижу копов. И не хочу с ними никаких проблем. — Нет, не думаю, — хрипло отвечаю я. — Тогда проблемы у тебя. Пригнись, — я слышу звук открываемой двери и короткий щелчок замка. После чего мы двигаемся дальше. С трудом понимаю, где нахожусь. В нос бьет тяжелый запах сырости и плесени. Где-то рядом капает вода. И нигде нет света. Она крепко держит меня за руку и ни на мгновение не отпускает. Как будто боится, что я растворюсь в темноте. По правде, я и сама этого сильно боюсь. — Тот мужик хотел явно не сладких снов тебе пожелать, — усмехается она. — Блядь, редко встречаются такие упертые. Пусть умоется, тварь. — Ты что его знаешь? — задыхаясь, спрашиваю я. Мысль абсурдна. Но слова сами слетают с языка. Наверное, ради попытки хоть как-то осмыслить ситуацию. Придать ей рациональности. Она резко останавливается, так что я едва не натыкаюсь на нее. — Конечно, нет. Почти пришли, — она снова берет меня за руку и подталкивает вперед. Когда я понимаю, куда именно мы пришли, то на какое-то время лишаюсь дара речи. Совсем. Канализация. Это лучшее окончание сегодняшнего вечера. Да и моей жизни. Самое верное и правильное. По уши в дерьме. В прямом и переносном смысле.