Fires in the distant north and the pale, pale moon lies beside me. Only my lonely love to consume this illuminated sky. Огни далекого севера и бледная, бледная луна рядом со мной. Только моя безответная любовь готова Принять это озаренное небо. Rinoa — Fires In The Distant North
Она никогда не думала, что такое с ней может произойти. Что он такое может с ней сделать. Мир кренился и рушился, трещины расползались, разветвлялись с хрустом переломленных костей, грозясь вот-вот и лопнуть, изрезав осколками все вокруг, уничтожая как по цепочке все остальное. Все, что еще смогло уцелеть.* * *
Рукия стояла, высоко задрав голову к небу. Она не понимала, зачем сюда пришла, что хочет здесь найти. Просто вернулась к эшафоту, задрав голову и разглядывая перекладину, где всего пару часов назад изуродованными висели ее товарищи… его друзья? Она смотрела на эту перекладину, и невольно вспоминалось, как, казалось бы, совсем в другой жизни, он разрушил ее с такой невероятной легкостью, будто переломил соломинку. Сокьоку — это ничто. Рукия отчетливо понимает, что жить прошлым нельзя, что нужно встряхнуться и постараться идти дальше. Сколько раз она уже теряла близких людей, пора бы и привыкнуть, вот только перечеркнуть, закрыть глаза не получается. Страшно. Не знает отчего, просто страшно, что если отпустит, если смирится, себя потеряет. Навсегда. Или он, Ичиго, навсегда исчезнет, будто его жизнь, сущность, сам он зависит от того, чтобы она помнила и все время бередила в памяти, душе и сердце глубокую рану с именем Куросаки Ичиго. Рукия понимает, что жить прошлым нельзя. Нужно идти дальше. Ну или хотя бы ползти. Хотя бы… Она опускает глаза вниз, к земле, вздыхает, и направляется назад, в отряд. Вокруг раскуроченные клоки земли, ошметки бетонных плит, каким-то образом оказавшихся здесь, полный разгром, как после бомбежки. А над головой невероятно глубокое синее небо. Омут, если засмотришься, затянет, оставив бездушную оболочку тут, на земле, в этом хаосе. Хочется. Арранкары исчезли несколько часов назад. Просто открыли гарганту и испарились, прямо с поля боя, оставив в полном недоумении всех шинигами. Ушли, даже не доведя бои до конца, хотя может это и к лучшему. Почему? Рукия останавливается, задумываясь над этим. Как-то все легко и просто сложилось. Практически без жертв. Она невольно оборачивается, и вновь смотрит на перекладину. Тела конечно уже давно сняли, но картинка настолько въелась в память, что просто смотря на эту деревянную балку, сознание само рисует ужасные образы. И он это сделал? Она даже не поняла, что произошло, когда ее с силой отшвырнуло назад. Рукия впечатывается в торчащую из земли бетонную плиту, сильно ударившись головой. В ушах звенит так, что еще чуть-чуть и оглохнет, тонко и противно, пробирая аж до костей, до самой черепной коробки. Кажется, что барабанные перепонки не выдержат и лопнут. Ничего не видит, совсем ничего — только яркий ослепляющий белый свет. От боли невольно выступают слезы, и Рукия шипит, схватившись руками за ноющую голову. Какого черта.? Открывает глаза, чувствуя чье-то присутствие рядом. Не реацу, нет. Чувствует взгляд, что буравит ее, чувствует спокойное равномерное дыхание, как поднимается — опускается грудь, как у него напрягаются мышцы на руках, она практически может ощутить тень, что это отбрасывает. Рукия поднимает глаза и видит перед собой стоящую фигуру в белом. Взгляд медленно скользит по белоснежным хакама, по косоде и плащу, доходя до острого волевого подбородка, по сомкнутым тонким губам и знакомой ямочке, прямого с небольшой горбинкой носа, до самых глаз. Рукия замирает всем своим существом, смотря в эти глаза. Ичиго смотрит сверху вниз на мелкую шинигами. «Жалкая» — единственное, что он может сказать о ней сейчас. Она настолько жалкая и бесполезная, что Куросаки может практически искренне удивиться, как ее назначили на пост лейтенанта. Он сильнее сжимает меч в руке, слегка заводя руку назад и вонзая его в твердую поверхность бетона. В пару миллиметрах от ее лица. Черное лезвие входит с такой легкостью, будто Ичиго масло режет, а не бетон. Но Рукия не вздрогнула, даже внимания не обратила, просто неверяще уставилась на него своими большущими глазами. Его это бесит. Она смотрела в эти глаза, теряясь в них. Ничего не замечая вокруг, не осознавая, что происходит, Рукия смотрела в эти глаза и теряла, теряла себя. Ниточку, связывающую ее с реальностью. Куросаки Ичиго мертв. Куросаки медленно наклонился вперед, приседая на колени, нависая над брюнеткой. Разглядывает недавно зажившие рубцы бледно-розового цвета на ее лице: тонкую вертикальную полоску на брови, небольшую на губе. Худобу и бледность лица, синяки под глазами и несколько лопнувших капилляров в глазах, ранки от собственных укусов на губах. Одной рукой Ичиго все еще сжимает рукоять меча, второй опирается о бетон возле лица брюнетки, слегка сгибая ее в локте. А она с таким спокойствием лежит под ним, будто ничего не происходит, будто не чувствует угрозу, что он источает. Просто смотрит неотрывно в его глаза, даже не моргает, словно мертвая. Смотрит с таким странным взглядом, что Ичиго и понять не может. Что она пытается там увидеть? Приподнимается над ней, перенося вес тела на колени, и слегка склоняя голову в бок. Пора бы заканчивать. Ичиго замахивается правой свободной рукой, продолжая смотреть в ее глаза, так же как и она в его — не отрывая взгляда друг от друга. И бьет наотмашь, с силой, по бледному лицу Кучики.* * *
Глухой шаркающий звук раздавался по узким серым коридорам Лас-Ночас. Шаги медленные, размеренные, никуда не спешащие оповещали о прибытии всем остальным проживающим здесь. Тонкие руки и ноги безжизненно покачивались при каждом его шаге, голова повисла вниз, иссиня-черные волосы спадали на лицо, закрывая его от посторонних глаз. Ичиго, перехватив одной рукой ее за талию, спокойно нес шинигами, будто это мешок какой-то, а не тело. Рукия была без сознания. Одного удара оказалось вполне достаточно, хотя на миг Куросаки подумал, что убил девчонку. Но нет, брюнетка все еще продолжала дышать. Куросаки толкнул высокие массивные каменные двери, и те, с легкостью поддавшись, открылись. Он сразу же встретился с изучающим его взглядом Урахары Киске. Блондин сидел в полном одиночестве и тишине в полумраке огромной излюбленной столовой. Полосатая шляпа занимала свое законное место, натянутая на глаза, но даже так Ичиго чувствовал, как тот сверлил его взглядом. Он видел, как острые блики от ближайшего источника света отражались в глазах Киске. Пока тот не заметил девчонку. — Скажи остальным, чтобы сегодня меня не тревожили! — спокойно произнес Куросаки, прерывая любую попытку Урахары что-либо сказать. Ичиго бросил на диван скомканный плащ, повернулся и смерил красноречивым угрожающим взглядом шляпника. Темные всполохи реацу появились вокруг парня, давая понять, что спрашивать/обсуждать наличие Кучики здесь будет жестоко караться. Киске ничего не оставалось, кроме как кивнуть. Он неотрывно наблюдал за повисшим мертвым грузом телом Рукии. За тем, как медленно из-под черных волос появлялись большие капли наливной красной крови. Они падали и разбивались об серый каменный пол, оставляя после себя изуродованные кляксы. Целую дорожку клякс. Куросаки добрался до своей комнаты, никого не встретив по пути. На их же счастье, — мысленно подмечает он. Хватит и Киске. Порывшись несколько минут в карманах хакама, он достает ключ и отпирает дверь. Куросаки швыряет тело брюнетки во внутрь, нисколько не заботясь о ее приземлении. Она с глухим ударом падает на пол, где-то около кровати. Ичиго знает, что пройдет еще несколько часов, перед тем, как Кучики придет в сознание, а это значит, что ему тут пока делать нечего.* * *
Рукия приходила в себя медленно и болезненно. Сознание то пробивалось сквозь плотную пелену мрака, то вновь утопало в неведении, теряя тоненькую ниточку с реальностью. Голова ужасно гудела, в висках с болью пульсировала кровь, дышать тяжело, будто что-то сдавливало грудь. Кучики пару раз моргнула, стараясь сфокусировать взгляд. Холодно. Рукия околела так, что руки посинели, а в кожу будто иголки вонзаются. Она пытается подняться, опираясь локтями о каменный пол. С усилием приподнимает корпус, но от прилившей к голове крови в ушах вновь начинает звенеть, а глаза застилать пелена. Со стоном она опускается вниз, прислоняясь лбом к холодной поверхности пола. Хорошо. Спустя какое-то время ей все-таки удается сеть. Медленно обводит затуманенным взглядом помещение, но картинка перед глазами расплывчатая, и она совершенно не осознает, где находиться. Кожу на лице что-то стягивает. Чувство такое неприятное, отчего Рукия проводит по носу, щеке и губам рукой. Свернувшаяся кровь бордовым пеплом опадает на пол. Девушка в удивлении и недоумении смотрит на свою ладонь, где оставались кровавые сполохи. Прикасается еще раз, чувствуя кожей, как горят эти места, как они опухают и болезненно ноют от легкого прикосновения. Кучики пытается встать на ноги, ее шатает и она опять чуть не падает, но вовремя успевает облокотиться о кровать. Глубоко дышит, стараясь усмирить головную боль, концентрируется и, наконец, выпрямляется. Расплывчато видит раковину в углу, и, медленно ковыляя, подходит, чтобы смыть запекшуюся кровь с лица. Холодная вода успокаивает, приносит облегчение, и последняя пелена забвения рассеивается. По ощущениям нос у нее сломан, губа разбита, да и вообще вся левая часть лица ни что иное, как один большой кровавый синяк. Рукия смутно припоминает что случилось, перед тем, как она потеряла сознание. Используя лечебное кидо, чтобы привести опухающее синющее лицо в порядок, Кучики еще раз ясным зрением осматривает помещение. Огромное и практически пустое. С высокими потолками, но без окон. Лишь небольшая узкая щель видна на противоположной стене. Лунный свет проникает сквозь нее, разгоняя густой спертый мрак. Видимо, это еще и единственный источник света. Из мебели огромная кровать, что стоит напротив двери, небольшой шкаф и длинный узкий диван. И все, абсолютно все: и пол, и стены, мебель — пепельно-серого цвета. Она проходит вперед, к лунной трапециевидной дорожке света и замирает. Образы далекого прошлого лениво копошатся в памяти, и Рукия, наконец, осознает, где находится. В этот момент замок щелкает, и дверь открывается. Брюнетка резко оборачивается на звук, но из-за бьющего яркого искусственного света щуриться. Дверь с хлопком закрывается, Рукия медленно открывает глаза, почувствовав, как темнота вновь обступает ее, и сталкивается с ним взглядом. Куросаки Ичиго стоит, уперевшись спиной о дверь, и молча наблюдает за мелкой шинигами. На этот раз она смотрит на него спокойно, как смотрела еще тогда, при его жизни, из-под полуприкрытых век. Не таращиться. Смотрит долго, выжидающе, но и ему спешить некуда. Они вновь начинают играть в гляделки. — Что я здесь делаю? — шепчет Кучики. Губы Ичиго еле заметно дрогнули, подавляя усмешку, но парень продолжает молчать, сверля ее взглядом. Он ни разу не моргнул. Рукия не решается спросить еще раз. Ее прямая, вытянутая спина, аристократичная осанка, даже в такой ситуации гордо вздернутый подбородок начинают его потихоньку нервировать. Она должна его бояться. Куросаки отталкивается от двери, и вальяжно медленно подходит к застывшей в лунном свете фигуре. Руки как всегда в карманах, глаза чуть прищурены, хмурит брови. Он в одном шаге от нее. — Ты моя месть. Она сумбурно выдыхает, что не остается не замеченным. Спросить, за что он собирается мстить — язык не поворачивается, Рукия и так все прекрасно знает. — Убьешь… как Хирако и Хиори? Куросаки лениво пожимает плечами, мол все возможно в этом мире. — Эти двое отдельная история — предают своих же в самый трудный момент. Крысы, не иначе, — Ичиго слегка наклоняет голову вбок, и неотрывно наблюдает за реакцией девушки. Рукия больше не смотрит ему в глаза, косясь куда-то в сторону. — Но ты совсем другой случай. Преданная чуть ли не до пены у рта. Отличная из тебя бы шавка вышла, Кучики, — он наклоняет голову в другую сторону, ни на секунду не отрывая от нее глаз. Рукия глубоко и часто дышит, с силой сжимая кулаки. Куросаки знает, что бьет ей по больному месту. И ему это нравится. — Хотя знаешь, это с какой стороны посмотреть. Как с моей, так ты последняя дрянь. Она молчит, зная, что говорить что-то, оправдываться не имеет ни малейшего смысла. Рукия даже готова понять, почему он ее так ненавидит, сама себя она ненавидит не меньше. Если бы тогда она знала, если бы она смогла… Они какое-то время просто молча стоят. Он смотрит на нее, она уже себе под ноги. Ичиго неожиданно вытягивает руку и приподнимает ее лицо к себе за подбородок. От вырубившего ее удара практически не осталось ни следа, все-таки в кидо она мастер. Но Кучики не смотрит ему в глаза. Второй рукой Куросаки срывает с плеча шеврон лейтенанта, сжимая деревянную эмблему в руке, преподнося его к лицу брюнетки. — Ты так держишься за пост лейтенанта, что готова пойти на все. Боишься расстроить этих ублюдков. Боишься, что все отберут и вновь выкинут в Руконгай. Что снова станешь беспомощной и никому не нужной оборванкой. А так, хоть какая-то видимость важности. Что жизнь зря не прошла, так ведь? Рукия молчит, Ичиго выжидательно смотрит на нее, сильнее сжимая ее подбородок, давая понять, что терпение его на исходе. Та медленно переводит взгляд на парня. — Ты же знаешь, что это не правда. Конечно, Ичиго знает. Просто ему хочется побольнее задеть ее. Каждая фраза все равно, что пощечина. Внутренняя, душевная пощечина. — Я уже ничего не знаю. Они опять замолкают. Куросаки бесит ее смирение и покорность, то, что она даже не пытается ему что-либо объяснить. Просто молча сносит все гадости, что он выплевывает в ее сторону, не отвечая, как раньше колкостью на колкость. Тряпка. Хотя Ичиго и не нужны эти оправдания, он скорей сильнее бы разозлился и все-таки прибил эту шинигами. Отпускает ее лицо, Рукия тут же делает шаг назад, увеличивая дистанцию между ними. Она всегда в чем-то отталкивала его. Ичиго с силой сжимает деревянную эмблему, высвобождая малую часть своей силы, и та на глазах превращается в серую, как и все в этом мире, пыль. Кучики безэмоционально наблюдает за этим действием. Ненависть — яркая, раскалённая, сносящая все на своем пути на мгновение вспыхивает в его глазах. Кроваво-ядерный всполох агрессии, агония и жажда — несмотря ни на что, Рукия все еще может отчасти читать его душу. И сейчас она поняла, почему у него такие глаза: расплавленное плескающееся золото ненависти и боли, в тоненьком, но в непробиваемом кольце угольно-черной нефти — тьмы его собственной души. Рукия смотрит на этого высокого рыжего оболтуса, и действительно понимает его. Все его поступки, мысли, инстинкты. Понимает настолько, что готова ужаснуться — а может она тоже мертва в мире мертвых? Пустая внутри? Но, несмотря ни на что, на все понимание, симпатию, некое доверие и бурное насыщенное прошлое, Рукия в тоже время четко осознает, что в этом она не сможет поддержать Куросаки Ичиго. И дело не в его целях или желаниях, нет. Невольно, но очень четко, она видит лица Коцету и Коцубаки, Шухейя и Мадараме, Рангику и Хинамори, румяную Яичиру, Ренджи… Мияко и Каена. Ни в чем не повинных шинигами. Кучики просто не может допустить, чтобы они погибали за грехи других. Может быть, у нее получится что-нибудь сделать? — Ичиго, — она говорит тихо-тихо, словно боится распугать атмосферу сложившегося статичного мирка тени и пыли, но говорит уверено, с твердостью в голосе. Но тот утробно так рычит на бесящее его имя, и девушка чувствует, как он напрягается, видит, как взбухает венка на накаченной массивной шее Куросаки. Это сбивает ее с толку, но отступать брюнетка не собирается. — Пожалуйста, отступись, — хрящи захрустели в сжатых с силой кулаках, но лицом Ичиго старается не выдавать эмоций. — Я не оправдываю Готей, шинигами, так поступивших с тобой, но… подумай о других, обычных рядовых. Ни в чем не повинных душах, кто просто ничего не знал и не мог узнать. Остано… В тоже мгновение он оказался возле нее, с силой рванув за грудки, да так, что девушка ступнями оторвалась от земли. Ичиго смотрит на нее с нескрываемой злобой и ненавистью, еле сдерживаясь, чтобы сию же секунду не свернуть ей шею. У него на нее другие планы. — А что если, вместо меня грохнули бы твоего любимого Ренджи?! А? — Ичиго рычит, презрительно сощурив глаза. — Ты бы и дальше продолжала вылизывать пятки этим старым заплесневевшим пердунам, как дешевая шлюха?! А если бы грохнули твоего обожаемого нии-сан, кому и что ты бы лизала тогда.? — его прерывает звонкая обжигающая пощечина. Звенящее эхо резонирует от стен вновь и вновь, растягивая момент. — Заткнись, — Рукия ощетинилась, волосы на голове практически стояли дыбом, глаза сощурены, и, так же как у него, полыхают яростью. Она шипит это ему в лицо, выплевывает, как оскорбление. Даже у нее есть свой предел терпения. Для Куросаки этот удар все равно, что комариный укус. Он не моргнул, просто замолчал на полуслове, сжимая губы в тонкую линию. Брюнетка видит, как кровавая пелена застилает глаза парня. Пьянящий, красно-винный туман медленно обволакивает жидкое золото, затягивая и отрешая от действительности. Ичиго с трудом удается контролировать реацу — внутри все разрывается и клокочет, требуя празднества, крови и боли. Ее. Но старается сдерживаться, иначе, обрушив на Кучики все то, что бурлит внутри, просто уничтожит, заодно с подземным дворцом Лас-Ночас. Плюс ко всему, ему, отчасти, нравится ее гнев и ярость. Сопротивление. Это заводит. Девушка чувствует тяжелое давление его силы, отчего дышать становиться неимоверно тяжело, будто она рыба, выброшенная на берег — просто не приспособлена для этого в таких условиях. Но Ичиго так легко ее не запугает. Куросаки с силой швыряет ту в стену, но Кучики вовремя понимает его намерения и успевает сгруппироваться. Не сильно приложившись спиной о каменную шершавую поверхность стены, ей тут же сжимают горло, протаскивая вверх, на уровень лица Ичиго. — Знаешь, — он наклоняет голову в бок, глаза горят кроваво-золотым огнем, что сжимает, концентрирует черный обод. Он говорит нарочито спокойно, будто ничего не произошло. — Ублажи меня, шлюха, и возможно я пощажу тех отбросов. Ты же ублажаешь их, почему бы и не меня, заодно? Широкая ладонь с длинными пальцами тянется к вороту косоде. Ичиго сжимает черную ткань формы шинигами и с силой рвет на себя. Швы трещат, два лоскута ткани медленно опадают вниз, оголяя тугие кольца бандажа. Кучики, как громом поражает, она сразу понимает его намерения. И теперь ей становится по-настоящему страшно. Паника, как набегающие волны во время прилива, все больше и больше накрывает с головой. Не пугает. Не шутит. Она его цель. Он абсолютно серьёзен. Ты моя месть. Рукия пытается сопротивляться, выбраться из стальных тисков хватки Ичиго, но все тщетно. Куда ей против такого громилы, с ее то комплекцией? Предпринимает еще одну попытку, но его это, кажется, только веселит. Кучики пытается вздохнуть, но сжимающее горло рука мешает. Глаза рассеяно блуждают по комнате, выискивая хоть какой-то путь отступления. Идея озаряет черноволосую голову. Рукия вытягивает руку вперед, практически напротив лица Куросаки, и тот с непониманием смотрит на маленькую бледную ладошку. Аккуратные женские пальчики напряжены и тесно сомкнуты друг с другом, а в центре ладони с каждой долей секундой растет и набухает сияюще-голубой сгусток энергии. — Сука, — рычит Куросаки, отпуская ее горло. Парень хватается за изящную ладонь брюнетки, с силой сжимая ее и заламывая все пальцы назад, к костяшкам. От боли Кучики не в силах сдержать вопль. И Ичиго так поглощает этот звук, что он и не замечает, как она касается его груди правой не сломанной кистью, шепчет связывающие кидо и тут же исчезает в шумпо. Скорей, к двери, которую тот не запер на ключ. Бежать, как можно дальше, бежать и потеряться в колючих песках Уэко-Мундо. И плевать, что она в самом эпицентре, в стане врага, плевать, что по сравнению с ним бессильна, так просто Кучики не сдастся. Рукия едва успевает коснуться круглой резной ручки здоровой рукой, слегка провернуть, сощуриться, от начавшего бить по глазам света из щелки, как в дверь с силой врезается огромный, по сравнению с ее, кулак Куросаки. Дверь захлопывается, лишая последней надежды, хрупкое тело со спины вжимают, вдавливают в каменную холодную поверхность, нависая над ней, показывая все свое превосходство. — Попалась. Она так сильно прижата к леденящей поверхности грудью и щекой, что развернуться не в силах, чтобы еще раз попробовать атаковать кидо, даже руку просунуть не может, для того, чтобы оттолкнуться. Ощущая спиной широкую развитую мужскую грудь Куросаки, Рукия чувствует, что захлебывается в собственном крике отчаяния и паники. И замирает, понимая, что это только начало, когда ощущает, как его ладони медленно скользят по бокам к талии и ниже: к бедрам и ягодицам. Он обводит руками ее фигуру, сильнее сжимая наиболее аппетитные, на его взгляд, округлости. И Кучики готова поклясться, что слышит, как тот довольно урчит. Ему все это нравится. Рукия начинает трепыхаться с новой, удвоенной силой, стараясь хоть как-то задеть, ударить Куросаки, но тот раздвигает коленями ее стройные сильные ноги шире, еще и еще, пока та не оказывается практически распластавшейся, как морская звезда. — Еще раз попытаешься выкинуть что-то подобное, отрублю на хрен руки, — Ичиго спокойно, но достаточно серьезно мурлычет это где-то над ее макушкой, пока пальцы рвут на ней тугой пояс оби, расправляясь с тканью хакама, где-то просто срывая ее с тела девушки. — Нет… нет, — в отчаянии стонет брюнетка, ощущая, как грубая ткань лениво сползает по молочно-белым бедрам, по острым коленкам с тихим шорохом опадая на пол. На ней внизу остается лишь набедренная повязка, что не представляет для Ичиго особых усилий. От одного рывка легкая ткань с хрустом сломленной гордости Кучики приземляется к хакама. И отстраняется. Рукия перестает дышать, с отчаянием ожидая дальнейшего действия со стороны парня. Ичиго молчит и вроде как не шевелится, просто придерживает массивной ладонью меж лопаток ту у двери. Но она чувствует его давление, его взгляд, что скользит снизу-вверх, вновь и вновь. Рукия чувствует, как мысли роются в его голове. Он выбирает, как именно с ней это сделать. Ладонь оживает и скользит по изящной спине вверх, к плечу, сжимает его чуть ли ни до хруста костей, а Кучики все еще не решается вздохнуть. И неожиданно отшвыривает назад, к противоположной стене, подальше от двери. Рукия, на этот раз не успевшая вовремя среагировать, впечатывается в поверхность, опять сильно приложившись многострадальным затылком. В голове все смешивается: мысли, боль, страх и звон, картинка, искажающаяся серо-белая густая, как снежная буря, рябь. Ноги не выдерживают веса собственного тела, и девушка сползает по стене, как будто она была смазана. Сознание ускользает все дальше и дальше, Кучики невероятно хочется спать, просто закрыть глаза и утонуть во тьме забвения. Рукия сидит на холодном полу голой задницей, еле дыша. Сил нет даже ноги свести вместе, руку поднять, чтобы вновь попытаться отбиться, отвернуться. Как будто ее что-то выжимает изнутри. Ичиго вальяжно идет к брюнетке, руки в карманах, и нарочито громко шаркает. Шарк-шарк. Шарк-шарк. Он видит ее расфокусированный взгляд, мутно следящий за каждым его движением, как она еле-еле дышит, и прекрасно понимает, что та на грани. — Нет, родная, ты нужна мне в сознании, — приторно-сладко урчит Куросаки, наклоняясь к Кучики, перехватывая и сжимая обе ее хрупкие кисти одной рукой, и тянет вверх, так высоко, что она только пальцами ног может касаться пола. Изодранное, но все еще держащееся на Рукии косоде достаточно длинное, чтобы прикрыть наготу девушки, но тело ее непроизвольно выгибается вперед дугой, и черные-белые полы расходятся, обнажая округлые бедра, плоский живот и бандаж. Ичиго какое-то время смотрит на нее, затем тянется свободной мозолистой рукой и касается черной дымки лобковых волос девушки, сжимая меж пальцами и потягивая, скользит ладонью дальше к маленькому пупку и выше, к груди, скрытой под бандажом. Его бесят эти тугие лохмотья на ней, что скрывают обзор, и Ичиго сдирает, соскабливает бинты, еще и еще, вместе с кожей Кучики. Кровь из разодранных ногтями ран выступает наружу, и кровавым жемчугом льет вниз, по молочно-белому телу. Куросаки тяжело дышит, кровавый туман все сильнее застилает его взгляд, что неотступно следит за движением собственной руки. Ичиго действительно получает удовольствие от происходящего, смакует каждый момент, каждый звук-стон, любое прикосновение. Рукия то шипит, то зубы сводит до скрежета, боль прояснила ее сознание, и теперь ей лишь бы не закричать, не взвыть, чтобы не доставить рыжему ублюдку еще больше удовольствия. Проводит пальцем по молочным ключицам-лезвиям, размазывая черную в лунном свете кровь, по ямочке внизу шеи, останавливаясь на незаметной ложбинке. Груди маленькие, но аккуратные, с розовыми торчащими от холода сосками, со скукожившейся кожей ореола вокруг них. Ичиго проводит острым ногтем по твердой горошине, наблюдая, как выступает кровь, и, теряясь в собственном клокочущем возбуждении, сжимает до боли мягкую округлость, оставляя на ней могильно-синие отпечатки. Низ живота сковывает тугой и болезненно ноющий узел возбуждения и желания. Член стоит колом и рвется наружу, а терпением Куросаки никогда не отличался. Отвлекаясь от тела Рукии, Ичиго ловкими движениями ослабляет узел оби, приспуская хакама с набедренной повязкой чуть выше колен, освобождая налившийся пульсирующий член. Куросаки буквально впивается пальцами одной руки в правое бедро девушки, приподнимая ее ногу, а другой рукой, что все еще сжимала ее кисти, подтягивает выше, для удобства, стирая спину о ребристую мелкозернёную поверхность стены. — Ичиго… — тихо хрипит Рукия, но она знает, что тот ее слышит. В глазах стоят непроизвольные слезы от физической боли, пока еще брюнетка не позволяет себе заплакать от отчаяния и унижения. Это стремление и желание не пролить ни одной «душевной» слезы единственное, что еще удерживают ее в сознании. — Ичиго, остановись… Но тот лишь довольно скалиться, когда алая головка касается сжимающегося от страха абсолютно сухого ее женского естества, и одним резким рывком проникает внутрь, чувствуя как струится горячая девственная кровь по его-ее бедрам. Режущая боль распространяется от низа живота по всему телу, и Рукия лишь закидывает голову назад, бьясь опять и опять затылком о стену, прикусывая до крови собственные губы, лишь бы стерпеть и не заорать. А орать хочется. Вздохнуть, наконец, полной грудью, расправить легкие, будто крылья, и кричать до одури, до срыва голосовых связок, искр из глаз. Закричать так, чтобы остаться немой на всю жизнь. Но нельзя. Ичиго двигается быстро и рвано, тяжело и громко дыша ей в самое ухо. Рукия внутри очень узкая и сухая, двигаться сложно, и, не получая желаемого эффекта, его начинает бесить. Куросаки еще больше ускоряется, вбивается в ее хрупкое тело, стараясь доставить ей больше страданий. Кучики не выдерживает, и от очередного грубого и глубокого толчка всхлипывает-стонет, практически воет от боли, парень сильнее сжимает запястья, тяня их вверх, и непроизвольно полуцелует-полуприкусывает шею брюнетки. Он пьянеет еще больше от запаха ее пота вперемешку с кровью, а она ненавидит и ненавидит его гребанный рыжий цвет волос, полыхающий костром у самых глаз. Острые ногти сильнее впиваются в разодранное бедро Кучики, и ей кажется, что он просто вырвет оттуда кусок мяса. Затем ослабляет хватку, отпускает, перехватывая ее за ягодицу, а дальше рвет и рвет, полосует ногтями попу, спину, бока и бедра, теряясь в дурмане запахов крови, пота, боли и страха. Каждый порез в ритм грубому толчку. Рукия не знает, сколько уже длится весь этот ад, но кровь все идет из разодранного большим членом Куросаки лона, тело постоянно накрывает раскаленные волны боли, скручивая судорогами позвоночник, руки, ноги. Душу. А он все проникает в нее в своем бешеном ритме, и ей кажется, что так будет вечно. Смерть ведь намного лучше? Ичиго практически полностью выходил из нее, и вновь проникал на всю длину эрегированного члена. С каждым толчком волны удовольствия становились все сильнее и сильнее, пробирая аж до самой макушки. И он утопал в этих странных, но безумно приятных ощущениях. Но так не могло продолжаться слишком долго, и, предчувствуя скорую разрядку, он, отпустив запястья Рукии и удерживая ее уже двумя руками, сильнее разводит ноги девушки, еще глубже вторгаясь. Спустя несколько толчков, позвоночник пронзает острая леденящая стрела оргазма, да так, что аж волосы дыбом встают, и при последнем толчке, он стонет сквозь зубы прямо ей в ухо: — Скажи… спасибо… брату. И замирает, чувствуя, как извергает внутри нее сперму, захлебываясь в собственном ослепляющем до звездочек в глазах наслаждении и облегчении. Ичиго стоял несколько минут, все еще находясь внутри девушки, упершись лбом в тонкую бледную шею Рукии, переводя дух. Она не двигалась, но изуродованная грудь ее слегка подрагивает, а это значит, что дышит. Куросаки вышел из нее и отпустил руки, что держали ватное кровавое тело на весу, нисколько не заботясь о ее приземлении. Рукия свалилась к ногам Куросаки, как тряпичная кукла, не произнеся ни звука. Он переступил хакама с повязкой, что сползли до самого пола в пылу его страсти, и направился к стоящему возле кровати небольшому шкафу. Кучики лежала на боку, абсолютно не шевелясь. Щекой она касалась леденящей поверхности пола, на лицо спадали слипшиеся от пота пряди волос, а руки и ноги в странном сплетении разметались вокруг тела. Она ни разу не пошевелилась с тех пор, как упала. Не моргала, не стонала, и практически не дышала, кровь все еще сочилась между ее ног, по бедрам, на пол. Куросаки краем глаза следил за ней, за ее мертвым, уже не темно-синим, а действительно серым, как песок Уэко Мундо, взглядом, и ему казалось, что, куда бы он ни отошел, этот взгляд последует за ним. Ичиго снимает косоде, вытирает с члена, паха и бедер кровь Кучики, скомкивает и швыряет в лицо брюнетки. Ему не нравится этот взгляд. Ничего не выражающий взгляд мертвых глаз пока еще живого тела.