***
Она была одна. В заливаемой тьмой ночи комнате, сидя на полу и поджав худые ноги к груди, ее черноволосая голова мирно покоилась на собственных коленках, неотрывно, практически не моргая наблюдая за его очерченным лунным светом профилем. Даже во тьме взгляд улавливал легкое, плавное движение груди при вдохе, мельчайшее движение глаз под веками, легкое колебание ресниц. Она наблюдала так пристально, что видит, как его рыжие волосы с каждым разом становятся все короче. Сколько уже прошло? Практически месяц. Она была одна. Хотя правильнее сказать: она была одинока. Сейчас, ведя свою бессменную ночную вахту, она до безумия чувствовала себя бесполезной. Ее помощь здесь не требуется, ее присутствие в его спальне, возле его кровати каждую ночь не несет ни малейшей пользы. И страшнее всего то, что она это прекрасно понимает. Рукия тяжело вздыхает, и от внезапно нахлынувших чувств, зарывается лицом в собственные колени, сильно-сильно зажмурившись. Края тумбочки врезаются в спину, оставляя ровные алые полосы, круглые ручки от ящичков с письменными принадлежностями отпечатываются синевой на позвоночнике. Она концентрируется, сжимается и гонит, приказывая себе, гонит прочь, резким толчком ненужные мысли и страхи, топящую ее пустоту. Откидывает голову назад и из-под полуприкрытых глаз тщательно изучает и отпечатывает в памяти все впадинки, линии, очертания его лица: рыжие всклоченные пряди волос, аккуратную практически прямую линию лба, плавно переходящий изгиб надбровных дуг, густой для мальчишки ряд ресниц… Кучики и не поняла, что заснула, а осознала это, лишь когда подскочила от внезапно раздавшегося звука ее мобильного телефона, оповещающим о сообщении. В комнату пробивался тускло-серый утренний свет, наступил новый день. Рукия в ярости хватается за гаджет, готовая убить любого, кто пишет в такую рань, и чувствует как постепенно земля уходит из-под ног, как упорно гонимые предрассудки, мысли и страх, неведомо ей чего, накрывают с головой, лезут, давя друг друга, в черепушку, когда глаза пробегают по строчкам сияющего экрана. А затем, с приходом окончательного осознания тонет в пустоте. Пустоте движений, пустоте биения сердца, пустоте собственного дыхания, пустоте мыслей. Крайний срок сегодня до четырех. Иначе командир пришлет конвой. Прости. Рукия переводит остекленевший взгляд на мирно лежавшего в постели друга, и просто какое-то время смотрит на него. Она чувствует, как в ее жизни насильно проводят жирную линию, переступив которую она будет различать как «до» и «после». Просто разделили на очередные половины, неравные половины, которые и половинами то назвать нельзя. Только сейчас Рукия понимает, как мало по меркам человека она его знала, что уж говорить о шинигами. Но от этого легче не становится. Это не простая угроза, не шутка, конвой действительно придет — она это знает. Терпение начальства Рукия бесстрашно испытывала последние 4 дня, напрочь игнорируя приказы о немедленном возвращение в Сообщество Душ. И игнорировала бы дальше, до последнего, изводя до остервенения капитанов и командира, доводя все до точки кипения, пока действительно не скрутили бы и не оттащили бы назад, в мир мертвых. Она не может просто так уйти! Но уйти придется. Уйти надо. И Рукия до воя проклинает Айзена, пустых, мир, себя, ЕГО, черт побери, потому что всегда, с самого начала, с первой встречи знала, что такой момент наступит. Ничто не вечно. Любая история имеет начало и конец, и когда-нибудь придется ставить точку. Рукия не собирается упрямиться или бунтовать. Она никогда не позволит себе и своим действиям подставить под угрозу его семью: его друзей, его сестер, его отца. Кучики выпрямляет спину, отводит плечи назад, вытягиваясь как по струнке в прямую, статную, стремящуюся вверх линию. Захлопывает крышку мобильника, все еще не отведя взгляда от бессознательного Ичиго, и молча, сжимая губы в одну линию, выходит из комнаты, тихо, будто боясь его разбудить, закрывая за собой дверь. Внизу, на кухне, совмещенной со столовой, раздавались приглушенные звуки текущей жизни четы Куросаки. Каждый из них по своему реагировал на происходящее: кто-то до икоты рыдая в подушку, кто-то до покоса надрываясь на работе, а кто-то разбивая в мясо руки, локти, коленки. — Здравствуйте. Она садится за обеденный стол, где перед ней мгновенно появляется тарелка с горячим завтраком и чашка кофе. Рукия отстранено наблюдает за семьей, старающимися изо всех сил не терять какую-то неизвестную надежду. Наверно, надежду в Ичиго, решает она. Наблюдает за плавными перемещениями Юдзу, за резкими и немного агрессивными по отношению к отцу движениями Карин, за безалаберными неуклюжими попытками Ишшина развеселить девчонок. Кучики неожиданно осознает, как гладко вписалась в эту семью, в этот дом, в, мать его, даже пыльный шкаф Ичиго, что до сих пор негласно считается ее территорией. В руках брюнетка сжимает свою чашку с кроликами чаппи, завтрак в виде яичницы с жаренными помидорами предоставлен ей в ее любимой тарелке, в ванне на отдельном крючке висит ее полотенце, своя (уже полноправно своя, так как Юдзу подросла) одежда на своей полке. И это осознание приводит Рукию в ужас. Сегодня до четырех. Она исчезнет. Он потеряет свою силу. И будет слишком жестоко оставить после себя так много напоминаний о жизни здесь. Напоминай о том, чем Ичиго когда-то обладал, чем рискнул и что потерял. Рукия стала вечным призраком его прошлого. Чуть позже, когда близняшки уйдут на учебу, а Ишшин на работу, она до одурения, до красноты кожи от полироли с запахом лимона и болей в пальцах и кистях будет отмывать его/свой шкаф. Старательно, с особой скрупулёзностью стирать старые рисунки карандашами на стенках, что рисовала в периоды скуки, протирать все тщательно, чтобы убить запах собственного тела, все еще сохранившийся здесь, хотя Кучики давным-давно перебралась в спальню Карин и Юдзу. Конечно, этот запах смешался с запахом свежего белья, с запахом пыли от старых одеял и подушек, с собственным запахом Ичиго. Рукия замерла. Эта странная мысль привела ее в ступор. Она будто почувствовала, как его одежда пропитывается ей, рубашка касается его тела, ткань, несущая ее аромат скользит по загорелой молодой коже, по широкой спине, мужской груди, накаченным рукам. Рукия готова дать себе пощечину из-за собственных мыслей и одним движением все, все, что было в шкафу отправляет в стирку, добавляя побольше порошка и кондиционера, чтобы уж наверняка. В мусорку летят ее томики девчачьей манги, слезливые романы, глянцевые журналы — вся та ересь, по которой она изучала современный язык мира живых. Затем тетрадки с конспектами, набор карандашей и маркеров и, как бы печально ей не было, альбомы с ее многочисленными рисунками. Кучики удивилась, что Ичиго вообще оставил им место в своем письменном столе, даже отвел лично для вещей брюнетки ящик, и хотя она о нем не знала, поддерживал там полный порядок. Полиролью Кучики отмыла и его. В доме семьи Куросаки стремительно и безжалостно уничтожались все, что было связанно с Рукией Кучики. Одежда, третья кровать в спальне девочек, предназначенная ей и оттащенная в чулан, средства гигиены, ее чашка, любимая тарелка. Ее жизнь здесь. После трех часов дня в дом, вместе с близнецами пришли Иноуэ, Исида и Чад. Они всегда приходили, каждый день после школы, это стало такой же традицией, как и ночные вахты Рукии. Как обычно интересовались делами Кучики ради приличия, пили приготовленный Юдзу чай, и до вечера сидели в комнате Ичиго, рядом с ним, иногда о чем-то разговаривая, иногда в полной тишине, иногда делая домашнюю работу. Главное было просто быть с ним рядом. Но сегодня не было возможности ждать до вечера. После того, как близняшки разбрелись по своим делам, а гостьи еще допивали чай в столовой, Рукия просто и невзначай сказала, что уходит. Она сидела неестественно прямо напротив них троих и в упор смотрела на ребят. Ее слова прозвучали медленно, но четко, и лучше фразой «Сказать, как отрезать» нельзя охарактеризовать ее тон. Иноуэ что-то печально бормотала, с невероятной щемящей тоской глядя на Кучики-сан, Чад и Исида лишь молча кивнули в знак понимания. В знак того, что они прекрасно понимают, что у нее нет другого выбора. Рукия хотела сказать: «Позаботьтесь о нем», но поняла, что бессмысленно, ведь это и так очевидно. Они его никогда не бросят и последуют за ним всегда и во всем. Потому что каждый из них по-своему любит этого рыжего несносного человека. Рукия хотела многое сказать, только в итоге оказалось, что говорить нечего. Они провели Кучики до второго этажа, до двери с табличкой «15», пожелали удачи, и, обняв на прощание, втолкнули в его комнату. Она не поняла, чья именно рука впихнула ее сюда, возможно это были сразу три руки, но именно эти три руки подтолкнули ее к тому, чего она стремительно старалась недостичь в этот день. Кучики глубоко вдохнула. Окна в комнате были раскрыты, чтобы поскорей выветрился запах неестественной чистоты и полироли, ветер слегка колыхал белые, полупрозрачные тюли на окнах, солнце заливало большую площадь помещения. Он бездвижно лежал в постели. Рукия бросила взгляд на прикроватные часы, подметив, что до четырех не больше нескольких минут. Отлично, долго ожидать того, когда ее жизнь пересечет линию «до и после» брюнетка не сможет. Она не совсем понимает, что должна сделать. Что хочет сделать. Что правильно сделать. Черт, Рукия даже не знает, слышит ли он ее?! Слышал ли хоть раз кого-нибудь за прошедший месяц?! Чувствовал ли ее реацу… Нет. Она ухмыляется, нервно и горько. Чувствовать он не мог, ведь прямо сейчас он теряет эту самую способность чувствовать ее когда-либо еще. Кучики упирается спиной о дверь, и слегка закидывает голову назад, ударяется затылком. Что сказать? Что сделать? Нет, она понимает, что это скорей будет некий ритуал для нее самой, чем для него, но от этого задача не решается. Как, черт побери, поставить эту проклятую точку?! Рукия думает о том, что будет дальше, когда переступит через эту линию. Думает о своем будущем, о работе в отряде, о брате. Думает о жизни без… И неожиданно понимает, что самым страшным для нее станет тот момент, когда она больше не сможет вспомнить его. Что заместо Куросаки Ичиго в памяти предстанет размытый образ кого-то с рыжиной в волосах. Она в один миг оказывается у изголовья его кровати. Рукия всей душой желает, чтобы он забыл прошлое, а значит и ее тоже, но до безумия боится забыть его. Лицо Ичиго безмятежно и спокойно, мышцы расслаблены, зрачки слегка бегают под веками, грудь плавно опускается вверх-вниз. Волосы стали еще короче, и практически вернулись к своей первоначальной длине. Он красив. Он действительно красив, и Рукия открыто признает это себе, неприлично разглядывая его в такой близи. Брови слегка нахмурены, глаза сомкнуты и окаймлены густыми темно-рыжими ресницами, губы слегка приоткрыты. Ее взгляд ненадолго задерживается на них, но ни одна мысль о поцелуе не проскальзывает в мозгу. Она никогда не позволит себе такого, и не потому что принцесса клана Кучики или кто-то там еще. Рукия уважает его, его выбор в чем бы то ни было, его право на первый для него (а она знает, что первый) поцелуй. И это слишком жестоко по отношению к ней самой. Тонкая рука ее непроизвольно вытягивается и медленно-медленно обводит указательным пальцем всклокоченные волосы, линию лба, дуги бровей, едва заметную морщинку между ними… Ни разу не коснувшись его теплой, она чувствует, кожи. — Все будет хорошо, Ичиго. И голос был словно не ее голос, но палец продолжал скользить дальше к закрытым глазам и ресницам… — Ты сможешь жить дальше, несмотря ни на что. И жить счастливо, жизнью обычного человека, как всегда и хотел. К небольшой горбинке переносицы, к крыльям и кончику носа… — И я буду счастлива, обязательно. К ямочке над губой, а затем осторожно линию его рта, сверху вниз… Желтый луч солнца заливает его молодое, умиротворенное лицо, безмятежность его сна, расслабленность мышц. — И жизнь, как и мир, как и всегда будут продолжаться. Ее палец замирает над острым, волевым подбородком. Она смотрит на него, просто смотрит, но чувствует, как внутри подымается что-то такое, чему не должна дать выхода. Волна противоречивых, будоражащих чувств вздымается в душе, подкатывая к горлу горьким комком. — Мы будем счастливы. И кажется, что мир замер в данный момент, эти проклятые часы остановились, все остановилось, и роковая линия «до и после» сейчас так бесконечно далеко, что мучающие Кучики неизвестные ей страхи кажутся такими необоснованно… глупыми. Но любая история имеет начало и конец. И точку ставить придется, даже если это вовсе не книжка, а пресловутая жизнь. И Рукия понимает это, когда отчетливо, ей Богу как гром среди ясного неба, слышит щелчок движения стрелки. Четыре. И точка поставлена. Само собой, временем, судьбой, да чем угодно — это оказалось так просто, что можно искренне поразиться и не поверить, что конец. Правда? Так просто? Хотя ей казалось невероятно сложным. Кучики вздрогнула, когда почувствовала недалеко открывшийся сейкамон. Понимает, что медлить больше нельзя, и в один прыжок оказывается на письменном столе Куросаки, на краю широко распахнутого окна. Солнце заливает ее фигуру, приятно обжигая, слепит глаза. Рукия осторожно придерживает меч рукой, слегка наклоняясь вперед, готовясь к тому, чтобы навсегда покинуть так много значащий дом. И перед последним, решающим рывком туда, вперед, она с отчаянной надеждой в сердце оглядывается. Может сейчас? Все это время она надеялась. И ведь не готова признать себе, что целый день, весь этот проклятый день она до одурения хотела, чтобы Куросаки открыл глаза. Чтобы ей не пришлось уходить так… Прощаться так. Бросать его так. Ичиго лежал неизменно, глаза по-прежнему плотно закрыты, дыхание ровное и спокойное. Его лицо было таким, каким Рукия изучала его пару мгновений назад, в надежде никогда не забыть. Возможно, не так уж и плохо запомнить его именно таким? Кучики исчезает в ярких лучах весеннего солнца.***
Нелл стояла у знакомой двери. Она не знала, почему ее вдруг охватили сомнения и непонятный ей страх, почему не хочет заходить туда, ведь только ей, из немногих избранных дозволено без особого приглашения приходить сюда. Он настолько ей доверяет. Ей нравилась эта мысль, иногда она даже тешилась ей, как ребенок тешился мыслю, что родители его любят больше, чем что-либо на свете, но все же сейчас она испытывает необъяснимый ей страх перед этой дверью. Точнее того, что ожидает ее за ней. Она безмолвно стояла, поджав пухлые губы, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Ей нечего бояться, Одершванк это знает. Ичиго не тронет ее — это арранкар тоже знает. Она начинает злиться на саму себя за эти глупые и непонятные ей эмоций, ни чем не обоснование, злится за нерешительность. Ведь это Ичиго! Чего ей бояться? Нелл передергивает плечами, избавляясь от глупых предчувствий, зеленоватые волосы рассыпаются по плечам девушки, красивым потоком спадая на грудь. Одершванк поднимает руку и негромко стучит, будто может потревожить его покой, хотя Куросаки непосредственно сам вызвал ее несколько минут назад по средствам внутренней связи подземного дворца. Она слышит утвердительный не то рявк, не то рык, и осторожно толкает дверь вперед, проходя в помещение. Взгляд ее вмиг обращается к нему: полуголому, в одних подвязанных хакама, с обнаженным развитым торсом бойца. Кожа, бледная и в тоже время смуглая, полностью противоречивого самому себе цвета, странно сияла в лучах скудного освещения помещения. Нелл не сразу заметила мокрое полотенце в руках рыжеволосого, лужи воды вокруг него, она неотрывно следила за игрой его мышц под этой, казалось бы, тонкой кожей, что может вот-вот порваться от той мощи энергии, что скрывает под ней. Ичиго медленно обтирал себя полотенцем, растирал до легкой красноты некоторые участки рук, плеч, шеи, абсолютно не обращая внимания на бесстыдный и откровенно-изучающий взгляд. Когда Одершванк осознала, что пялится, тут же уставилась в пол, краснея. — Вызывали, Дааку-сан? Тот многозначительно хмыкнул, слегка покосившись на нее, будто только вспомнил о ее присутствии здесь, после чего сжал полотенце и одним точным броском зашвырнул его в раковину. Нелл продолжала смиренно ждать, стараясь держать прямо и гордо, но все же не смотреть на него. — У меня к тебе персональное задание, — отчеканил Куросаки, доставая из шкафа свежее косоде. Материал едва уловимо шуршал под его пальцами, и Одершванк не смогла удержаться от косого взгляда на развитую мускулатуру спины, как резким движением эти длинные руки проникают в широкие рукава, и стремительно бело-черная ткань одеяний скользит по гладкому рельефу тела Ичиго, скрывая его под собой. Одершванк сглатывает. Девушка чувствует, как внутри, в бегущей по организму крови, или тому подобию, что принято называть кровью, взыграли низменные животные инстинкты. Ей не нравятся эти ощущения, она скорей стыдится их, но поделать с собой ничего не может. Все же арранкары отчасти своей животные. — Надень, — безэмоционально говорит он, кидая ей через все помещение что-то белое. Нелл сразу признала в этом знакомый плащ для скрытия реацу. Она удивленно посмотрела на него. — Что от меня требуется? Ичиго ухмыльнулся, в глазах его она уловила какой-то странный, возможно нездоровый блеск. Он обернулся вполоборота, смотря куда-то вглубь комнаты, как ей кажется, в темноту. Нелл проследовала его взгляду, всматриваясь туда, и ужаснулась, поняв, что все это время здесь, вместе с ними был кто-то еще. Одершванк медленно подходит к тому месту, где различалась фигура, и нервно вздыхает, когда в неразличимой темноте признает разодранное тело знакомой брюнетки. Шинигами. Кучики Рукии. — Я хочу, — медленным, холодным тоном приказчика начал говорить Куросаки, тут же оказавшись чуть поодаль за спиной Одершванк — Чтобы ты оттащила ее в Сообщество Душ. Он безразлично смотрел на кровавое тело Кучики. С бесстрастием мясника, что смотрит на мертвую тушу свиньи, с безразличием патологоанатома перед очередным вскрытием. — Я хочу, чтобы ты бросила ее у главных ворот Сейрейтея. Бросила в таком виде, в каком она сейчас, на всеувидинье шинигами. Брюнетка еще жива, Одершванк чувствует это. Она остекленевшими глазами неотрывно исследует ее тело. Теперь она понимает, чего инстинктивно боялась. Что боялась увидеть за этой дверью. Только сейчас она отчетливо улавливает в духоте комнаты приторно-солоноватый запах крови и пота…. и чего-то еще. И страх предстает перед ней, как ясный образ святого перед праведником. Страх осознанный, понятный и принятый. В своем стремлении он способен на все. На все, что бы это ни было. Или кто бы это ни был. Прошлые связи? Пф… Какие могут быть связи, если его самого больше нет? А все, что осталось никакими цепями, канатами, кидо и уж тем более пресловутыми связями не связать. Рукия медленными, но какими-то ломанными движениями подтаскивает собственные руки к изодранной груди. Она упирается локтями о пол, с усилием старается поднять корпус и болезненно выдыхает то ли с хрипом, то ли со стоном. Сил не хватает держать тело на весу, и Кучики тут же сваливается обратно, прямо на сломанную кисть руки, отчего взвывает по настоящему, в голос, хватаясь за руку и будто стараясь убаюкать ее. Кучики слегка сгибается, но ногами пошевелить так и не решается. Она не может свести их вместе, элементарно боится этого сделать, потому что та боль еще накрывает ее тело. Кучики чувствует, мерзкое ощущение, как его сперма, пропитанная его реацу, жжет внутри ее лоно, ее внутренности; видит, вжимая голову в тело, и все еще убаюкивая руку, как белесая жидкость его выделений смешанная с ее кровью сохнет на бедрах. — Убедись, что вскоре они ее найдут. Куросаки резко разворачивается и направляется к выходу. Ему не особо интересно, как тушку Кучики будут отгружать отсюда, он просто преодолел еще одну ступень к достижению своей цели. На миг остановившись у двери, он оглянулся, наблюдая за стоящей все еще без действия Неллиель. — Оповести меня, когда вернешься, — зеленоволосая утвердительно кивнула уже ушедшему парню. Она какое-то время находилась в ступоре, смотря на маленькую шинигами и просто не веря в произошедшее. А Кучики всеми возможными телодвижения, что наименьше всего причиняли ей боль, старалась стать еще меньше, еще незаметнее, просто закрыться и забыться в дурмане забвения. Рукия захрипела, судорожно сводя челюсть и втягивая воздух сквозь плотно сжатые зубы, когда почувствовала, что кто-то берет ее на руки. Судорога боли скрутила ее позвоночник, руки безжизненно повисли в воздухе, и Кучики придушенно взвыла. Перед глазами крутился и вертелся странный калейдоскоп: картинка разбивалась на множество маленьких ячеек и смешивалась-смешивалась в водовороте ощущений, звуков, запахов, боли. Что? Где? Куда? Она ничего не понимала. В голове была вообще пугающая, безжизненная пустота, заволоченная легкой белесой дымкой. Возможно, это и к лучшему. Сознание пробилось лишь когда она почувствовала знакомый приток энергии. Знакомый настолько, что лучше бы это оказалось неправдой, иллюзией, ложной надеждой, да чем угодно, только не тем, чем это было. Кучики открывает глаза и видит распростершееся над головой рыже-синее, вечернее небо. И понимание того, что над Уэко Мундо никогда не будет светить солнце, окончательно убедило ее в своих ощущениях. Она в Сообществе Душ. Одершванк оглядывается по сторонам, стараясь сориентироваться на месте. Она не совсем понимает, куда дальше, а полагаться на собственное чутье и наугад разгуливать с тушкой шинигами слишком опасно. — Нелл… Арранкар напряглась, неосознанно сжав чуть сильнее брюнетку в руках. Разговаривать с ней не входило в планы. Она вообще должна быть в полудохлом состоянии, бессознательно повиснув у нее на руках, но никак не разговаривать с ней! — Неллиель… пожалуйста… Она не слышит ее хриплый голос, она не слышит ее хриплый голос, она не слышит ее хриплый голос!!! Рукия подымает глаза на арранкара. Зеленый каскад волос спадает на грудь, лицо ее скрыто под капюшоном, но Кучики видит, как напряглись мышцы на скулах Неллиель. Вероятно, та с силой сводит челюсть. — Пожалуйста… не у ворот. Кучики почувствовала, как пальцы зеленоволосой сильнее вцепились в ее плечи. На скулах отчетливо заиграли желваки. Рукия инстинктивно понимает, что та сомневается. Это чувство настолько странное, животное — проносится в черноволосой голове. Так чувствует себя полу придушенная мышь, когда кошка уже наигралась и потеряла интерес; так чувствует себя лань, раненая, но в последний миг успевавшая ускользнуть от львицы. То странное чувство надежды, когда твой враг, хищник, на долю секунды засомневался, отчего и потерпел крах. Это животный инстинкт выживания, понимает Кучики. Она подымает здоровую руку, вцепилась пальцами в ее плечо, стискивает ткань одеяния в своем маленьком кулачке, царапая ее ногтями, привлекая к себе внимание. — Неллиель, пожалуйста… Одершванк тяжело вздыхает. Главное для нее сейчас не поддаться. Закрывает глаза и глубоко, размеренно дышит. Она не может подвести Ичиго, просто не имеет права! Она не может потерять его доверие. Потому что он ее друг… Приторный смрад свернувшейся крови, металлический привкус на кончике языка, слюна наполняет ротовую полость, чтобы сглотнуть и избавить от него. Затхлый аромат пота щекочет ноздри, морщишься, непроизвольно, потому что запах отвратителен, несущей на себе не только мускусно-соленый продукт жизнедеятельности, но и еще чего-то такого, что чувствуешь, но не можешь разобрать. Что-то странное, неуловимое, но ощущаемо скорей подсознанием. Желание? Страсть? Агония? Страх? Гнев? Ярость? Запах его удовольствия нельзя перепутать ни с чем. Его гнев, все равно, что угарный газ: резок, удушающий, смертоносен. Но зенит его удовольствия, обострение всех чувств, оргазм — пахнет скорей пережженным черным кофе с ноткой миндаля. Сладко-сожжённый. И перед глазами бледное сломленное тело, покрывающееся черно-бордовой коркой запекающейся крови, заломленные руки, скрученные ноги и тонкие пряди черных волос, грязных и слипшихся от пота. Синие цветы кровоподтеков раскрываются на коже, и жалкие попытки ее подняться с хрустом переломленных костей рушатся на глазах. От нее пахнет пережженным кофе с миндалем. И все проясняется в голове моментально. Какие относения у тебя с Ицюгой?! Одершванк смотрит на шинигами в своих руках. Смотрит, и понимает, что сочувствует. И если с ней он поступил так, то как же он поступит с остальными? Значим ли мы для него хоть что-нибудь? Кто мы друг для друга, если не временные союзники, объединившиеся в достижении единой цели? И что будет с нами, когда он добьется этой цели? И внутри что-то настойчиво так шкрябает, переворачивается, начинает бурлить. И жалость к шинигами, и понимание всей несправедливости случившегося, чужих грехов, за которые платит брюнетка, подымает волну негодования и проникновения, с отдачей эха в мыслях: «За что?!» Одершванк закрывает глаза. Она не может подвести Ичиго, не хочет его предавать, но… быть такой же жестокой просто не может. Ведь все-таки арранкары отчасти своей животные. Или это просто она прокаженная. Нелл горько усмехается и опускает шинигами на землю. И если Одершванк потом придется заплатить за содеянное, она готова принять наказание. Она смотрит на Кучики, та на нее долгим, изучающим взглядом. Никаких благодарностей, никаких объяснений, никаких слов вообще, они просто смотрят друг на друга в поисках собственных ответов. А потом Одершванк разворачивается и исчезает. Было ли это сумасбродство, жалость или элементарная женская солидарность Кучики не знает и знать не хочет. Она лежит на голой, влажной земле, оглядывая уже изрядно потемневшее небо. И таким странным ей показалось, что одна половина было темно-синяя, практически черная, как другая розовеющая, огненно-рыжая. Две стороны одной медали. Рукия не сразу замечает протекающую в метрах десяти от нее реку. Но увидев блестящую водную гладь, ощущение собственной грязи пронзает ее моментально. Густые комки свернувшейся крови на бедрах, белесый налет его высохшей спермы, ощущение его пота на собственной коже, его слюни на шее, его тяжелое дыхание в ухе… Она содрогается всем телом, и слезы горьким комком застревают в горле. Она закрывает глаза ладонью, пальцами надавливает на веки, чтобы не заплакать, и, протяженно выдыхает. Со стоном переворачивается на живот, и старается приподняться. Сломанная кисть руки вновь дает о себе знать, но Кучики старается изо всех оставшихся сил достичь столь крошечной поставленной перед собой цели: подняться. Просто подняться, а дальше уже видно будет. И краснея от натуги, сведя челюсть до судороги, она встает на дрожащие худые ноги, и кровь новым потоком струится по изодранным бедрам, обжигая. Крошечный шаг вперед, в сторону реки, и моментально падает, потому что больно и ноги все еще не держат. От отчаяния хочется выть. Она подымает голову от земли, опять упирается локтями и ползет, медленно, но упорно ползет к реке, в крови и практически голая. Ползет, чтобы избавиться от его присутствия рядом, внутри. Пальцы затягивает прибрежный ил, она со стоном опускается в холодную воду, подтягивая тело вперед, еще глубже. Кровавые завитки раскрываются в течении реки, их разматывает и уносит вдаль, дальше и дальше. Рукия отстраненно наблюдает за этим без единой мысли в голове. Она видит сквозь прозрачную воду, как кровь исходит от нее и бесследно исчезает. Опускает руки, и сошкрябывает с себя все следы, все ощущения, все, что может напомнить о случившемся. Она не думает о случившемся. Возможно, приказывает себе не думать, возможно, сознание само оградило от этого. Сейчас для нее главное одно: избавиться, отмыть, соскоблить, вымыть. Механические движения вызывают механические мысли. Розовые от крови струйки воды омывают ее грудь, живот, плечи. Она оттирает кровь, все места, которых он касался, надеясь избавиться от памяти прикосновений, от его запаха, коим, кажется, пропиталась каждая клетка тела. До розовых полос от ногтей, Кучики оттирает ноги, бедра, стараясь не слишком тормошить раны. Рукия вздрагивает, когда мимо нее течение реки проносит несколько цветков лилии. Брюнетка неотрывно следит за их плавным движением; воспоминания из детства вспыхивает в ее голове невероятно ярко, и ощущение потерянного счастья заставляет ее потянуться за одним из бутонов, в надежде схватиться за него и, возможно, вернуться назад, в 78 район Руконгая, в детство, которое было не таким уж и плохим. Теперь она думает, что это самое лучшее время в ее жизни. И Кучики действительно хочется вернуться, отмотать все вспять, чтобы не было глупых заговоров, захватов мира, предательства, крови, смертей, того безумия, что окружает ее сейчас. И это вы хотите назвать лучшей жизнью?! Но прошлое нельзя вернуть, как и будущее остановить. Цветы уносит все дальше и дальше, ее рука плюхается в воду, и Рукия просто смотрит, как белые речные лилии размеренно плывут по сверкающим отблескам закатного солнца на речной глади, на границу мира, желая догнать закатывающееся на западе светило. Огненный шлейф все уменьшается и уменьшается, белые цветы превратились лишь в блеклые точки, огненный диск тонет в водах реки, и спустя несколько минут потухает, погружая этот мир в темноту. Холодная вечерняя вода в значительной степени притупила боль, и Кучики подымается на дрожащие свои ноги, направляясь к берегу. Ей все еще больно, и каждый шаг отдается в нутро, капельки крови оставляют насыщенно розовые следы на внутренних частях бедер, но брюнетка успешно добирается до суши рваной походкой. Она заматывает себя в разодранные лохмотья косоде, морщась от болезненного соприкосновения ткани к царапинам на груди, и только сейчас замечает на земля свои собственные хакама. Которые он стащил с нее. Видимо Неллиель захватила их с собой. С трудом надев хакама на себя, Кучики оглядывается: первый район Руконгая, не очень хороший квартал, поэтому и людей не было видно. Впереди виднеется каменный мост. Не так уж и далеко от места назначения — главных ворот Сейрейтея. Она понимает, что главное — не привлекать к себе внимание. Кучики знает лазейки, за годы службы обшарила и выучила все наизусть, поэтому знает, как проскользнуть внутрь, не встречаясь с любезной охраной. А дальше? Куда? Фамильное поместье Кучики даже в голову ей не приходит. К Ренджи? Нет. У нее не хватит никаких моральных и физических сил видеть кого-то и уж тем более разговаривать. Казармы 13 отряда? Там тоже велика возможность нарваться на служащих, тех же самых Кионе и Коцубаки, от которых весьма сложно избавиться, но так поздно все уже должны быть дома, если только… Рукия задирает голову к ночному небу. Сколько она провела там? Часы или дни? Ищут ли ее или нет, ей остается только надеяться на удачный исход. Но у нее и так уж много вариантов, куда она смогла бы направиться. Точнее один, и то не самый лучший. Но главной проблемой остается другое. Рукия тяжело вздыхает, пар вырывается из ее горла, она отстранённо наблюдает, как он исчезает в прозрачности ночного воздуха, и смотрит в сторону ворот. Путь не близкий. Шаг, еще и еще. Дымка собственного дыхания застилает глаза, и, сжав кулаки, Рукия делает мощный рывок всего, что могло остаться от собственных сил — на секунду она исчезает в шумпо. Но с криком падает плашмя, зарываясь в сырую землю носом. Черная ткань хакама становится еще чернее, вбирая в себя струящуюся кровь. Кучики хватается за низ живота, воя от боли из-за вновь открывшегося кровотечения. Воет прям в землю, чуть ли не срываясь на крик, потому что, мать его, действительно больно! Вас когда-нибудь прижигали раскаленной кочергой? А копошились во внутренностях? Рукия готова поклясться, что ощущения весьма схожи. На глазах проступают слезы, она рвано и тяжело дышит, отрывает лицо от земли и утирает коричневую грязь со лба и носа, размазывая ее по лицу вперемешку с солеными каплями. Упирается, подымается с хрипом и стоном, и совершает очередной рывок. Не выдерживает, падает на колени, прикусывая до крови губы, от прошибшего ее пота косоде липнет к спине. Руки дрожат, все ее тело напряжено, как до предела сжатая пружина. Но понимание того, что другого выхода просто нет, шанс, подаренный ей, она не имеет право упустить, и, как чертовски много от этого зависит, подымается и, наконец, исчезает в шумпо.***
Мацумото стремительно вышагивала по узкой террасе бараков 13 отряда. Нервно оглядываясь по сторонам и прижимая к груди стопку бумаг, она кидалась в тень или ближайший угол при любом шорохе, замирая, подобно мыши. Закусив пухлую губу и убедившись, что тревога ложная, облегченно выдыхала, оглядывалась и опять направлялась к намеченной цели. Главное, чтобы никто ее не заметил, и тогда с легкостью можно провернуть свой план. Мацумото довольно улыбнулась собственной хитрости. Алкоголь в большей степени уже выветрился из ее головы, но тем странным состоянием легкости ее тело было наполнено до сих пор. Ну, а что поделать, если времена крайне тяжелые, а забыться хочется? А особенно хорошо забываться под бутылочку теплого саке. Или 5 бутылочек. На самом деле Рангику уже сама сбилась со счета, сколько выпили за сегодня. Видимо немного, раз в такой поздний час способна стоять на ногах и более или менее трезво мыслить. Надо срочно искать новое место для заначки, — подмечает блондинка. План был до безумия прост, но до гениальности хитер: тайком подбросить документы в кабинет Кучики. Она должна была их передать лейтенанту 13 отряда несколько дней назад, но, как обычно, забыла. И поняла, что в скором времени ее линчует капитан Хитсугая, если обнаружит, что Ранукигу не выполнила такой простой указ. Видимо, документы стратегического назначения. И их доверяют Кучики? — удивилась Мацумото. Она сильнее прижала бумажки к груди, заглядывая за поворот, чтобы убедиться, что там никого нет. В итоге, судорожно обдумывая за стопочкой спиртного, как спасти свою собственную холенную шкурку от порки, а заодно вместе с ней очередной запас алкоголя, родился этот коварный план. Время позднее, скорей уже перевалило за полночь, на ночном небе красовалась пузатая луна, и Мацумото, решившая, что сейчас в бараках никого быть не должно, отправилась на исполнение затеянного. Просто зайти и незаметненько подложить документы к горам других бумажек. С таким объемом работы и в том состоянии, в котором находится Кучики, забыть о них проще простого. И главное, она уверенна, что никто молодую Кучики особо и ругать не будет. Все понимают ее состояние. Или просто боятся. А Мацумото спасет свою шкурку. Отличный же план. Гениальный — решает она. Рангику подходит к нужной двери, останавливается и несколько секунд прислушивается. Ну, а мало ли? Вокруг полнейшая тишина, лишь пару цикад стрекотали где-то вдалеке. Оглядевшись по сторонам, она вздыхает и тянет в сторону створку седзе. Все было до безумия просто, но до гениальности хитро. Она спасла бы свою шкурку, нервы капитана, запас алкоголя, и жила бы себе спокойно дальше. И где именно Мацумото просчиталась, понять не возможно. Она просто шокировано уставилась на ободранную спину в лунном свете, на разодранное, мокрое шухушайшо, валяющее жалкими тряпками на полу, на то, как медленно черноволосая голова поворачивается к ней. Алкоголь моментально, как по волшебству, выветривается из головы, сознание проясняется, приятная легкость исчезает вмиг. Черт побери, лучше бы сейчас она была в пьяном угаре! Глаза блуждают по тощему телу, обрывкам черной формы, лужицам воды на полу и чего-то еще: густого и темного. Мацумото вздрагивает от догадки, тут же переводя взгляд на брюнетку. Та молча косилась на нее через плечо, отстраненно, будто и не видела вовсе. — Рукия, — облизывая пересохшие губы, шепчет Рангику. Она осторожно подается вперед, медленно, будто Кучики в любой момент может сорваться с места, обходит ее. Белые листы бумажек разлетаются в стороны, с оглушающим и возмущенным шорохом оседая на пол. Мацумото судорожно хватается за рот, заглушая вскрик, когда в полной мере видит картинку произошедшего. — Ч-что произошло? Рукия даже не подняла глаза. Она просто отстраненно смотрела куда-то в пол, сидя в сейза*, руки покоились на коленках. Ранкигу медленно садиться напротив нее, оглядывает голое синее тело, набухающие алые края царапин на груди, животе бедрах, нервно сглатывает и осторожно тянется к маленьким ладошкам Кучики, накрывая их своими. Совсем ледяные. — Рукия, что произошло? Рукия не реагировала. Рангику перехватывает запястья, убирая ее руки, и внимательно следя за Кучики, осторожно, но с нажимом разводит ее коленки в сторону. — Кто? — шепчет Мацумото, не отрывая взгляда от открывшегося. — Кто. Это. Сделал? Рангику заглядывает в блеклые глаза Кучики, и долго и выжидательно смотрит в них, стараясь понять: кто посмел? Она чует странный запах, странный и горький, морщиться хочется. Темная лужица крови под брюнеткой, Рангику догадывается, как больно ей сидеть в этой позе, но та непроницательность, та отстраненность сбивает с толку. Мацумото понимает, что от Рукии сейчас мало чего можно добиться. Она еще раз оглядывает ее тело. Жестоко и грубо, хладнокровно, будто хищник задрал очередную жертву, и от этой мысли у Рангику волосы встают дыбом. — Ичиго? Рукия вздрагивает, она испуганно смотрит на не менее испуганную женщину. И эта реакция подтверждает все страшные догадки Мацумото. Так вот что это за запах. Брюнетка чувствует, как ее вновь начинает накрывать паника. Она узнала, они узнают, все всё узнают! Шанс, подаренный Богом, явившийся чудом, канул в лету по ее собственной глупости и неосмотрительности. Рукия испуганно смотрела на лейтенанта 10 отряда, понимая, что это конец того, что еще она могла спасти. Ее окончательный проигрыш. Его победа. На всеувиденье шинигами. Скажи спасибо брату. Твое милосердие, Нелл, было абсолютно бессмысленным. Рукия прекрасно поняла, что задумал Ичиго. Она прекрасно поняла цель всего произошедшего. И от этого ей становилось нестерпимо мерзко, потому что он сделал с ней то, что она никому и никогда, и в особенности себе самой не позволяла сделать. ТО, что она боялась больше всего. И речь сейчас не о поруганной чести или всеобщем позоре. Но роковая случайность и главная сплетница Сейрейтея, не понятно на кой-черт ворвавшаяся в чужой кабинет, разрушили все! Накатывающая истерика душит, Рукии нестерпимо хочется плакать. — Я помогу тебе, — проговорила Рангику, протягивая ладонь к низу живота Кучики. — Мы помом… — НЕТ! — всхрипывает Рукия, с силой хватая и сжимая кисть Мацумото. — Никто не должен знать! Никто! Блондинка тянется назад, хочет отпрянуть, отодвинуться, но мертвая хватка брюнетки не позволяет. Та безрезультатно пытается вырвать собственное запястье. — Поклянись жизнью капитана Хитсугая, что никто не узнает, — прошипела Рукия. — Поклянись жизнью Хитсугая Тоширо, что никто и никогда, ни при каких обстоятельствах не узнает, что произошло, — Мацумото шокировано смотрит на сжигающие глаза Кучики. Смотрит и понимает, что это глаза человека, балансирующей на заточено-острой грани безумия. — Поклянись! — рявкнула Кучики. Мацумото вздрагивает и выдыхает: — Клянусь… — Клянись жизнью Хитсугаи! Рукия еще неосмотрительно танцует на этой грани, Рангику это прекрасно видит, поэтому подается вперед, и свободной рукой утешительно сжимая плечо брюнетки, медленно и четко проговаривает: — Я клянусь, что никто и никогда не узнает о произошедшем, — Мацумото сглатывает. — Клянусь жизнью Хитсугаи Тоширо. Темная пелена забвения рассеивается, Рукия облегченно выдыхает. Отпуская запястье Рангику, взгляд Кучики проясняется, плечи ссутуливаются, она чувствует, как вся невероятная тяжесть произошедшего наполняет ее тело тяжелым свинцом. — Я помогу тебе, — говорит Рангику, все-таки коснувшись живота Рукии. Из теплой женственной ладони появляется голубоватое свечение. — Залечим раны кидо, но боюсь мастерства на все не хватит. Тебе придется несколько дней полежать в кровати, чтобы внутри все зажило, придумать отговорку, чтобы особо не выясняли, что с тобой, типа простуды или переутомления, поставить барьер, потому что от тебя… чувствуется его реацу. Мацумото прерывает упавшая на руку слеза, взгляд упирается в черноволосую макушку. С разрывающимся от жалости сердцем она осторожно касается ее лица и поднимает к себе: по худому и изможденному лицу Рукии текли огромные наливные слезы. Они окаймляли ее округлые щеки, сходясь на подбородке и безвозвратно падали все чаще и чаще вниз. Рангику осторожно утерла большим пальцем очередную слезку, готовую пересечь ее лицо. Мацумото ободряюще улыбнулась. — Ты справишься, Рукия. Рукия всхлипывает и прижимается, хватается как за спасительную соломинку, Рангику. Зарывается лицом в ее плечо, рыдая в голос, с истерикой, до икоты и дрожи, только сейчас окончательно и бесповоротно, полностью осознав произошедшее.