.Будь моим мамой.

Дети, несносные создания, носились по группе, крича, кидаясь игрушками и наводя шухер. Забавные, маленькие и такие трогательно-наивные, что невозможно было не улыбаться. Мне всегда нравились маленькие человечки своей детской непосредственностью, огромными, вечно удивлёнными и заинтересованными глазами, чистыми, искренними, пусть не всегда правильными поступками (но ведь дети ещё не всё знают, поэтому поступают в силу своего мышления и возможностей, за такое не ругают, таким восхищаются). В дверь два раза громко стукнули, точнее треснули (дверку жалко, она хоть и деревянная, но явно уступает стучащему), и проём распахнулся, являя взору огромного афроамериканца в стильном синем костюме с золотыми запонками, золотыми серьгами в ушах, золотыми часами, зо... Интересно, будь у господина Экенедиличукву возможность, он бы и носки-шнурки из золота таскал? С другой стороны, для него это нормально. Во-первых, достаток позволяет, во-вторых, увлечение драгоценным металлом у выходцев из какого-то там племени с подступов в Найроби в крови. Типа по статусу положено, сын вождя и всё такое. Я специально читал. Интересно же. Такой... яркий мужчина. Не то чтобы я интересовался с каким-то умыслом, просто про господина Экенедиличукву в газете-журналах писали, он разным бизнесом занимается, в том числе - поднимает русские колхозы. Говорят, этого властного строптивого мужика (ага, прозвище прям с русским уклоном) уважают даже колхозные алкозавры, а это о многом говорит. - Здравствуйте, - как всегда надменно бросил господин Экенедиличукву и стрельнул глазами в сторону игровой зоны, где дети играли в "перетяни канат". - Койот, Койот, за топой папя пишёл, - крикнула Василиса во всю силу своих возможностей. - Койот, папа! - гаркнул Дима и по-детски игриво толкнул темнокожего мальчика в плечо. - Папа, - подбежало эбеновое чудо в белых шортиках и белой футболке с рисунком жирафа к мужчине, заключая того в объятия, тряхнув своими тёмными, тонкими косичками на голове и тараща на отца свои невероятно голубые глазищи с огромными ресницами. Некрасиво так думать, но в мальчике видится порода. Ну, он же не конь какой-то, но всё равно - породистый. - Одевайся, - мягко и нежно сказал отец сыну, на что я лишь улыбнулся. Господин Экенедиличукву со своим мальчиком всегда был добрым и мягким, но стоило его карим глазам посмотреть на кого-то другого, как становилось ясно, что не будет пощады, даже если ты ни в чём не виноват. Господин Экенедиличукву был жестокой и жёсткой натурой, его боялись. Его боготворили. - Койот, а ты куда сейчас? - спросила Иришка, тряхнув своими медными хвостиками. - Его зовут не как какое-то животное. Моего сына зовут Кэйод, - гаркнул господин Экенедиличукву. Иришка надула губки, громко всхлипнула, но не позволила слезам пролиться. Лишь зло глянула на мужчину и, фыркнув, убежала к остальной группе детишек. - Господин Экенедиличукву, прошу вас, это же дети, - мягко, но настойчиво отозвался я, попадая под темнеющий взгляд. Мурашки. Большие и колючие набухли под кожей, царапая, кажется, саму душу. Заклокотало под сердцем, оставляя осадок внутри - тяжёлый и горький. - Не садик, а бардак какой-то, - привычно возмутился мужчина, подхватил сына на руки и пошёл, не позволив мальчику даже переодеться. Я верю в то, что он хороший человек, плохие не умеют с такой любовью смотреть в детские глаза. Но господин Экенедиличукву слишком привилегированный по характеру, с замашками конструктивного монарха. Пожалуй, в повседневной жизни это лишнее. Потому что, ну, нужно же отдыхать, нужно же быть проще. Нельзя всегда и везде "держать лицо". Под окнами стояла солидная машина бизнесмена, в которую он тут же усадил своего голубоглазого волчонка. Едкий хлопок двери. Миг - и тачка сорвалась с места, взвизгнув шинами. Зря он так, это ведь дети. Порой жестокие, но дети. Они видят мир по-своему.

***

Пятнадцать минут спустя, когда Иришку забрала бабушка, дверь вновь открылась. С ноги, сильно, громко, зло. Аж вздрогнул, резко оборачиваясь на внезапный звук. Кэйод, шмыгнув носом, бросился ко мне, тут же обнимая меня своими ручками. Вот же чудо. - Хэй, малыш, ты что здесь делаешь? - спросил я у ребёнка, заглядывая в пронзительные, влажные глаза. - Кэйод отказался ехать домой, все уши про Вас, - прошипел темнокожий мужчина, - прожужжал, мотивируя свои слёзы тем, что не успел попрощаться с Вами, Максим Владленович, - едко заметил он. Встретившись взглядом с мужчиной, пожалел, что не ношу очки, выносить агрессию через зрительный контакт - что-то невозможное, за гранью моих моральных барьеров. А они высоки. Вот сейчас его надменность раздражала, бесила и злила. Сейчас господин Экенедиличукву казался жестоким узурпатором, а не отцом. Вновь перевёл взгляд на дитя. Ясно. Малыш снова капризничает, просится ко мне, а господин Экенедиличукву бесится. Нехорошо это. У дяди "я-сгорел-в-солярии-и-чё?" своих дел много. - Кэйод, ты не должен так поступать, - спокойно говорю мальчику, чуть сжимая пальцами его ладошки. - Твой папа очень занятой человек, не стоит его отвлекать по таким пустякам, - мягко отзываюсь я, глядя в голубые озёра. - Но Масим Влаленивищ, я же не сказал вам "до свитания", - ещё по-детски коверкал слова мальчишка. - Хахаха, сказал? - добродушно рассмеялся я, вороша волосы парня на его маленькой головке. Кивок в ответ, и Кэй вновь сияет наивной, искренней улыбкой. - Да, - тут же светлея глазами. Дети, как мало им для счастья надо. Мне бы так. Детство, забери меня назад! - Тогда иди. И не плачь. Ты уже взрослый, - наставительно сказал я, чуть щуря глаза для театрального эффекта. Кэй залился смехом, так бы и затискал, но... Увы. Господин Экенедиличукву этого не оценит. - А можно я с вами останусь? Тётя Олеся мне не нравися. Она не касивая, на ней почти нет одежды, она ужасно пахнет каламелью и так гомко смеётся, даже когда папа не шутит, что мне больно становися. Уши гутят, - пожаловался мальчонка, заискивающе глядя мне в глаза. - А с вами холошо, тепло, уютно, как дома. Малыш так просиял после своих слов, так заулыбался, тут же обнял меня, тихо шмыгая носом в ухо, что я невольно содрогнулся от того, как больно стало за мальчика. Нехорошо, что ему в его-то годы приходится так страдать. Он ещё мало что понимает, не видит того, что лучше. А, может, наоборот? Как раз видит, да только малыша никто не понимает, не принимая доводы ребёнка всерьёз? Но ведь господин Экенедиличукву хочет как лучше. Разве нет? - Эмм... - я не нашёлся, что сказать, а господин Экенедиличукву явно был в шоке, судя по его глазам и тому, как он сколотил свои брови будкой. Ценное зрелище: господин Экенедиличукву без спеси на морде лица. Я запомню этот день. - Кэйод... - как-то тихо, неуверенно начал отец. - Я не хочу к ней! - капризно топнул ножкой мальчик, сильнее вжимаясь маленьким тельцем в меня. - Я хочу остася с Масимом, - законючил ребёнок. Не всем желаниям нужно потрафлять*, но... голос Кэя врезался в душу, ранил её, его тонкий голос и грустные нотки в нём. Стало тошно от того, что я бессилен. - Кэйод, - тихо начал я, - а давай так, я тебе сделаю оригами "от сердца к сердцу", ты его возьмёшь с собой и будешь знать, что таким образом я рядом? - отчаянно предложил я. - Давай, - засиял мальчишка. Мне показалось, или господин Экенедиличукву скрипнул своими жемчужными зубами, да так, что эмаль послетала? Кое-как схватив лист бумаги, я по возможности быстро стал складывать лебедя особенным образом, чтобы в сложенном виде оригами выглядело как сердце. Жаль, бумага не цветная, эффектнее было бы, у Кэйода больше бы радости было, но времени и так нет. Спешил, как мог, руки тряслись, и глупая мышца стучала внизу горла, мешая нормально дышать, пока горячий и колючий взгляд жёг затылок. Казалось, что чужие глаза меня откровенно плавят на месте, сжигают, испепеляют, блин, чтобы потом, собрав в совочек оставшуюся кучку саликора*, ссыпать её в горшок с во-о-он тем хер-его-знает-как-его-обозвали-флористы искусственно выведенным цветком и забыть к чертям собачьим, что такой дядя воспитатель вообще существовал. Кэй, как на зло, повис на мне, щебеча о том, какой я хороший, сильный, умный и красивый. Как сильно он меня любит и что с удовольствием бы забрал меня к себе домой, чтобы мы могли вместе играть в железную дорогу. Нет, я рад, конечно, что дети меня любят, я их тоже, но господин Экенедиличукву, попой чую, злится от этого. Он слишком строгий с окружающим миром, и по мужчине видно, что он не любит делиться тем, что ему дорого. Понятно, что мужчине не нравится, что Кэйод так сильно привязался ко мне, путая симпатию с любовью. А господин Экенедиличукву ясно же, что хочет быть для сына на первом месте, быть единственным, авторитетом. А тут такие финтиля. Но, с другой стороны, мужчина сейчас тупит так, что смахивает на макаку, которая ещё вчера кидалась бананами. Этот мумба-юмба должен уметь принимать действительность такой, какая она есть - разумно и по-взрослому. Не всё можно подчинить своей воле, не все вокруг будут танцевать вокруг мужчины, потакая его желаниям. Не всегда бывает так, как хочешь. В этом-то и проблема - не принимает господин Экенедиличукву "так, как надо". А Кэйоду нужна именно эта его детская симпатия, было бы хуже, если бы отторжение шло. Ещё бы понял суть своей проблемы господин Экенедиличукву. - Вот, - безумно улыбаясь, отдал я подарок. - Спасипо, Масим, - прощебетал малыш, вновь обнимая меня за шею. - Не за что, - тихо, ласково, улыбнулся я ему.- Беги к папе. - До свинания, - помахал мне ручкой Кэй. - До свидания, Кэйод, - вторил я мальчику. - Всего хорошего, господин Экенедиличукву. - Спасибо, - только и ответил бизнесмен, нахмурив брови, что-то рассматривая во мне. Бр-р-р, хищник. Когда Кэй и его отец ушли, в группе осталась лишь Маша. Но её всегда поздно забирают, мама одна и работает до упора. Играть с девочкой приятно, она хорошая, хоть и тихая слишком. Пока рисовали солнышко и травку, задумался о том, что не зря выбрал это направление, не зря закончил пед, не зря. Ничто не зря. Как ни странно, но отцом я себя не вижу. Может, потому что выгляжу, как чёртова трепетная фиалка. Не женственный, но определённо хрупкий, тонкий, звонкий, мелкий до ужаса и вечно улыбчивый. С растрёпанными волосами и курносым носом. И хоть на такую внешность люди падки, обоих полов, но... Не знаю. Мне самому ещё расти и расти с моим-то характером вечно-в-поиске-приключений. Наверное, я и сам ещё дитя. Что ж, тоже неплохо. Детство не вернуть, повзрослеть никогда не поздно, а вот дёрнуться к независимости и игривости после стадий взросления - нереально. Так что буду наслаждаться. Когда и Машу забрали, я всё проверил, убрал, собрал, прибрал - я ответственный, блин. И закрыв двери, оставив остальное на сторожа, пошёл домой. Выйдя на улицу, с силой втянул воздух, вечерняя мгла радовала глаз, спокойно вокруг, красиво. И такое чувство, что за спиной кто-то есть. Оборачиваюсь - пусто. Но ощущение того, что за мной наблюдают - не пропадает. Кто-то со злом, с посылом жжёт спину, да так, что больно меж лопаток. Не предчувствие, просто ощущение неправильности. Часто так бывает, когда кто-то пристально жрёт глазами, отрывая метафорически по куску, словно физический на коже оставляя след.