.Будь моим мамой.

Утро выдалось солнечным. Завтрак был вкусным. Дорога интересной, хотя и стандартной. А я вообще позитивная личность. Выкурил одну на ход ноги, зажевал фруктовой липкой дрянью и вошёл в сад, где скоро будут беситься дети. Группа небольшая, всего десять человек. Садик элитный, с аквариумом в холле, сиреневыми коврами повсюду, странно, но даже в туалете (вот уж тупая идея), стены и отделка в кремово-оранжевых тонах - пафосно-красиво, еду подают деткам только в фарфоре с серебряной патетичной каёмкой. Мне здесь нравится. Попал не по блату, просто лучше всех сдал тест, и меня распределили именно в это место. Нормально же. Я сам, всё сам. Но главное, что я без ума от деток, а они - любят меня. Остальное совершенно не имеет значения, ведь, когда Ирочка, плача, цепляется за рукав моей кофты - это слишком нежный, слишком сильный момент. Или когда Иван просит, по секрету, помочь ему помирить папу с мамой, и мне приходится придумывать задания детям на дом, да так, чтобы вся семья участвовала. Мне не трудно, мне приятно, а Ваня... Ему просто больше не к кому обратиться, и мне чертовски здорово от того, что маленький человечек мне настолько доверяет. Садик - второй дом. А разве нет? Я не хочу своих детей, потому что у меня есть они - мои птенцы. И этого для моего счастья достаточно. Дети, гомонящие, активные, плаксивые и смеющиеся, заполнили раздевалку, стремясь переодеться в форму - сейчас зарядка. Пока дёргались в зале, Кэй мне усиленно улыбался, стараясь быть ближе. Мальчик чуть подавлен - отец у него хороший, но слишком давит на молодой организм. Здесь не Кения, здесь не нужно выслуживаться перед сильными мира сего - племенем, чтобы показать, что ты чего-то стоишь - завоевать статус. Здесь достаточно просто быть, чтобы тебя любили и дорожили тобой. - Что такое, малыш? - спросил я у мальчишки, когда мы шли назад, в группу. Кэй забавно тряхнул головой, от чего его косички хлестнули мальчонку по лицу и шее, зафыркал от ощущений. Забавный такой. - Папа сказал, что мне нужа мама, - пожаловался Кэйод. И столько боли, столько печали было в детском голосе, что захотелось затискать мальчишку, прямо тут, на месте, лишь бы не пустил слезу. - Так это же хорошо, - улыбнулся я ребёнку, пытаясь подбодрить того, приобняв за плечи. Вот в таких ситуациях я рад, что мелкий ростом, не нужно изгибаться в три погибели. - Плохё, - пискляво выдало голубоглазое чудо, - потому что тётя Света, она назвала меня вчела йод-какь-тебя-там, пока папа был на кухне, - скуксился Кэй. - Даже имя выговолить не смогла. Ох-х, впечатлительность на лицо. Но и мне на его месте было бы обидно. - Хахаха, потому что ты особенный, - зашептал я, словно это тайна. - И имя у тебя необычное. Не переживай, она обязательно скажет его правильно, - поддержал я мальчишку. Не первый раз сталкиваюсь с таким. Хуже бывает только когда навороченные родители приходят за ребёнком в сад после корпоратива. И бывает так, что пытаются увести домой не своё чадо. Вот тут точно для детей удар. - Не скашет, - фыркнул мальчишка. - Почему? - удивился я. - Потому што я случано, - тут его глаза блеснули и ни капли раскаяния на ехидной мордашке, - вылил сок на её белое патье. Гордый весь, светится. Шкодливый. - Нехорошо так поступать, Кэй, - сочувственно произнёс я, но тоже улыбнулся в ответ. Ну вот что с ним делать? Это уже хрен знает какая пассия господина Экенедиличукву по счёту, которая "слу-чай-но" во что-то встревает не без помощи сына оного. - Папа сказал так ше, - опустил голову Кэй и сухо шмыгнул носом. Не рассмеяться бы. - А Света? - тут же уточнил я. Ну, должна же была девушка нормально отреагировать. Дитё же. - А тётя Света тут ше сташила с себя патье, сказав, что его нушно постиать, а потом посушить и вообще, она голодная, а знасит, у нас на нощь осанется, - фыркнул мальчик и часто-часто задышал. О, как. Я аж запнулся. Лихая деваха, надо сказать. - А папа что? - осторожно уточнил я, трепетно заглядывая в циан Кэя, просто чтобы убедиться, что глаза не на мокром месте. - А папа заклыл тётю собой, сказав, что мне рано это видеть, - нахмурил бровки Кэй. - А что рано-то? Я же здесь девочек в трусах вишу, когда мы спать лошимся, - задумчиво протянул он. - Павда у тёти станные тлусы были. Я подавился воздухом. - Большие? - вырвалось у меня со смешком. - Нет, наоболот, ма-аленькие, - нахмурился мальчишка, протянув гласную. И как с ним не заржать? - Кхм, - прочистил горло. - Папа для тебя старается. Так что... не мешай ему, - тихо-тихо, не настаивая, но с упором на значение сказанного, можно сказать, что это я так дал мальчику совет. - Но я не хочу такую маму, - законючил он. - Она непавильная. Упрямство в голосе напополам с верой в себя во взгляде. Вкупе выглядит сильно. А Кэй всегда был развит не по годам. - Чем? - удивился я. - Она меня пукает, - тихо-тихо ответил он, закусив пухлую губу. Полуголая тётя. За спиной отца. Да ещё и пукает. Ужас! Ржу - молча и про себя. Понятно, все эти женщины так жаждут оказаться в постели и под венцом с господином Экенедиличукву, что абсолютно не думают о том, что сначала нужно понравится сыну, а уж потом отцу. Глупые создания. Таких только достаток бизнесмена и интересует, таким заводить семью противопоказано. И что господин Экенедиличукву не найдёт себе какую-нибудь пусть не эффектную, мышеватую, зато заботливую и хорошую женщину? - Всё будет хорошо, - попытался я поддержать Кэя и подтолкнул его в сторону группы. Сейчас завтрак. Пусть ест и не забивает себе голову взрослыми проблемами. Может, мне как-то осторожно поговорить с господином Экенедиличукву? Хотя... этот баран не станет меня слушать. Я же всего лишь сторонняя личность. Но так тоже нельзя. После завтрака играли, гуляли и спали. Дети хоть и резвые, но послушные. Их просто нужно уметь слушать-слЫшать и не за всё ругать. Маша запнулась и разбила коленку, надрывно плача. Успокаивал её, таская на руках по кругу. А девочка тянулась ко мне, обнимала сильно-сильно и шептала, что я самый лучший, потому что заботливый. От таких слов всегда ёкает сердце. Дети слишком откровенны в выражении своих эмоций. Когда стали играть в прятки, нас неотвратимо захлестнуло весельем, отчего мы дурачились и визжали, бегали и скрывались друг от друга. Дима со своей непоседливостью пытался заныкать меня в свой шкафчик. Пришлось подыграть. Влез лишь наполовину, но и от этого Димочка был горд, что его идею восприняли всерьёз. Меня и нашли первым. Но я не в обиде, зато детям хорошо. - Скорую, скорую, - прервал крик нянечки наше веселье. Кровь разом ухнула в голову, взревев внутри черепной визгом, раня мозг острой, колкой болью. Кажется, что через тело пропустили ток, отчего всего перетряхнуло. Слабость - лишь миг, но она заполнила меня собой без остатка. - Господи, - мышца пропустила удар-другой, и я рванул в детский туалет, откуда был слышен зов нянечки. Ноги спотыкались, так боялся увидеть то, что случилось. Так страшился, что произошло что-то непоправимое. Так надеялся, что там на самом деле глупость и все отделаются лишь испугом. - Да вызовите же скорую, - кричала Ольга Павловна, женщина в годах, хрипя голосовыми. Ворвался в комнату и обомлел. На полу лежал Кэй. Малыш. Посиневший, даже под его кожей было видно, что мальчик отдаёт в васильковый. Мальчик корчился, судорога дёргала тело, губы побелели, кожа иссохла от частого дыхания. Рядом валялась дымящая смрадом сигарета, а Кэя рвало сухими спазмами. Глаза закатились, конвульсии, хрипы. Боль. Пронзило насквозь, брызнув слезами ужаса от представшей картины. Ольга Павловна растерялась, как истукан стояла, прижав ладони ко рту, и не знала, что делать. Дрожала и что-то причитала. А я бросился к мальчишке, схватил на руки и понёс его к медсестре под оглушающий набат в голове. Быстро-быстро, не чувствуя души внутри, переживая за мальчонку, вперёд через группу, не видя ничего перед глазами - лишь бы добраться. Успеть. Вперёд, по лестнице вниз, коридор, направо и кабинет, открыл с ноги. - Помоги, - взмолился я, укладывая Кэйода на кушетку. Дарья тут же засуетилась, стала ощупывать, осматривать ребёнка. Что-то спрашивала, что-то отвечал и никак не мог оторваться от мальчишки. Ему было плохо, так плохо, так плохо. Не знал, куда себя деть, мешался, тихо выл, кусая губы и дрожал, так чертовски сильно дрожал, переживая. - Асфиксия из-за табачного дыма. Организм слабый, аллергия на никотин, - резюмировала Дарья, с жалостью глядя на меня. Ужас вспорол грудную. Обомлел. Кэй всхлипнул, затихнув. Вошли медики. Осмотрели Кэя, тут же госпитализировали. Я поехал с ним, оставив группу на нянечку. Всё равно скоро родители придут. Господи, господин Экенедиличукву... - Отцу уже сообщили, - ответила мне на незаданный вопрос Ольга Павловна, пока я грузился в скорую. Её лицо было мёртвым, глаза не выражали ничего. Страшно. - Спасибо, - только и прохрипел. Двери закрылись с грохотом. Звук прозвучал оглушающе, как приговор. Всю дорогу меня трясло, зуб на зуб не попадал. Тупо сидел и молился, раненым зверем мечась душой в узком пространстве маленького тела. Казалось, что мир перестал быть миром. Казалось, что я кончился как личность. Много чего казалось. Под ключицей, справа, ломило тупой болью, да так, что хотелось выть. Но не за себя, за него - моего эбенового чуда с небесным взором нежности и доверчивости. Боже, боже, Господи, спаси! Я тихо плакал, подвывал и всё гладил, гладил по руке Кэя, что дышал через маску. Чистый кислород помогал. Но что дальше? Врач что-то рядом делал, снимал какие-то показания, измерял давление, проверял реакцию зрачков на свет. Кэй был без сознания. К чёрту Бога, я душу Дьяволу продать готов, лишь бы очнулся, лишь бы пришёл в норму, лишь бы... выжил. Пугало то, чем всё может обернуться. - Он придёт в себя? - робко спросил я, не узнавая свой шелестящий, скрипучий голос. Глаза резало, чёртовы слёзы не хотели останавливаться. - Придёт, - сказал врач. Всё равно не отлегло. - Ког..да? - бросило в дрожь, вновь перетряхивая с силой. - От организма зависит. Для тела это шок, - слишком сухо, слишком наставительно, слишком! Хотелось заорать на него, заставить сделать что-то значимое, тупо сорвать злость. Но так нельзя. Нельзя же. - Господи, - взвыл я и уткнулся носом в маленькую ладошку. Из глаз хлынули крупные слёзы, сильнее и горючей. Кэй. В больнице меня оставили в холле. Рвался за Кэйодом, упрашивал пустить меня в палату, требовал личного присутствия при осмотре, понимая, разумеется, умом понимая, что не нужно мешать врачам делать их работу, но сердце было не на месте, оно требовало быть с мальчиком, рвалось к нему, стремилось. Санитар не пустил. Оттеснил к стене, предупредил, что воткнёт мне в шею успокоительное, если не перестану истерить. Угроза не подействовала, но мышление поймало рациональность. Лишь кивнул и обмер, прямо там, у стены, сполз по ней на пол, обхватив колени трясущимися руками. Кэйод. Усидеть не смог и двух ударов сердца. Вскочил. Заметался по коридору, считая противные шаги. Не успел и пяти раз ступить по прямой - от стены до стены, накручивая себя всё больше - как в коридор влетел господин Экенедиличукву. Злой, огромный, властный. Кажется, его кожа стала ещё чернее. Я чуть не присел, увидев его яростные глаза. Внушает опасение. Не зря. Удар пришёлся по скуле. С размаху. До звона в ушах. Упал на пол, ловя воздух израненными своими же зубами губами, по языку потянуло медью и солью, из глаз потекло сильнее, забивая нос. Скорчился эмбрионом от пинка под рёбра, затошнило, заштормило, желчь со слюной брызнула из глотки под громкие крики господина Экенедиличукву о том, что я сука, что я тварь и это я виноват в том, что его сыну плохо. Что меня не найдут и медленно будут разрушать, уничтожая, если с Кэем что-то случится. Лежу, харкаю кровью, ничего не понимаю и сквозь слёзы вижу, как разъярённого мужчину оттаскивают от меня три громилы медбрата. - Я не ви..ноф-фат, - прохрипел я, распухшим языком. Вышло сипло, тихо, но мужчина услышал. Сверкнул кинжалами глаз, зашипел и вновь бросился ко мне. Но его удержали. - Ольга Павловна сказала, всё сказала! - орал мужчина. - Поведала, что только ты изо всего садика куришь бабские сигареты. Это из-за тебя мой сын отравился, - кричал мужчина, ярясь сильнее. Меня как перемкнуло. Я бы никогда... Никогда бы! Сигарета. Пол туалета. Кэй рядом. Сигарета. Тонкая. Дамская. Бля! Кое-как сел, держась за пострадавшие рёбра. Дышу через раз, с носа течёт, кто-то протянул полотенце, кажется, влажное, кажется, холодное. Может, и не кажется. Не знаю. Только и делаю, что подвываю от обиды за себя, от страха за Кэйода, от боли за то, что мне не верят. - Оль..ка Пав..лофна? - просипел я, вновь срываясь на плачь. Как же так-то? А! Ну как?! - И не дави на жалость. Тебя не жаль, ублюдок, - плевался слюной господин Экенедиличукву. Да меня не жаль. Самому себе тоже не жаль. Но это не я. Кэйод...