Ведьма-сквиб

Перед поездкой в Китай Петунья серьезно озаботилась вопросом своего просвещения в области традиций принимающей страны: не хотелось выглядеть перед китайцами необразованной белой обезьяной. К сожалению, обычные справочники ее не вполне устраивали, а в тех, что для магов, была написана полная чушь. Например, при обсуждении вопроса, какими артефактами китайские маги пользуются, во всех справочниках был приведен анекдот: — Чем колдуют европейские маги? — Палочкой. — А китайские маги? — Двумя палочками. Корень всех бед лежал в непростых отношениях европейских магов с Поднебесной. В конце девятнадцатого века первые пытались разграбить некогда великую империю, переживавшую не лучшие времена. Воспользовавшись слабостью управления и упадком в военной сфере, европейские маги попытались особыми ритуалами подчинить себе исконную магию Китая, параллельно внося смуту в умы подрастающего поколения. Так что звериный оскал колонизаторских империй китайцы увидели во всей красе. Стоит ли удивляться их весьма настороженному отношению к гостям с запада, сохранившемуся и век спустя. Европейские маги в большинстве своем презрительно относились к своим коллегам из Китая: во-первых, долгое время те вели обособленный образ жизни, скрывая свои знания, во-вторых, использовали иные принципы магии, иные артефакты для колдовства, говорили и писали, исходя из совершенно иной логики. А поскольку многие маги Старого света весьма высокомерно полагали свою цивилизацию и свой уклад жизни самыми совершенными и правильными, то даже составители справочников часто позволяли себе пренебрежительно относиться к некогда великой стране и ее культуре. В итоге Петунья перемещалась в Китай специальным портключом, вооруженная слабеньким артефактом-переводчиком, письмом от наставника Цейгергоффера Мастеру Линю и весьма смутными представлениями как о китайской магии, так и о китайской культуре в целом. * * * Система обучения в Китае разительно отличалась от Европейской. Начать с того, что в Китае не существовало школ в смысле единого учебного заведения. Обучение проходило у мастеров, при этом ученики жили в их домах на правах младших членов семьи. От этой, неизменной на протяжении многих веков системы образования, следовало крайнее разнообразие способов общения с Магией. Колдовали кто во что горазд: от языческих обрядов жертвоприношения до сложных эфемерных плетений кисточками веера, от аскетичных медитаций кулачных борцов до опиумного дурмана, от магии меча и копья до нарочитого отказа от насилия. Если бы десятку мастеров из Китая довелось встретиться, они, вероятно, не признали бы друг в друге магов, настолько отличались их навыки колдовства. Мастер Линь являлся уважаемым в Китае человеком: его признанные таланты лежали не только в области рунной магии, но и в искусстве рукопашного боя и умении управлять своей деревней. Высокий статус позволял ему приглашать учеников не только из родной страны, но и делиться мудростью с избранными из других стран: китайцы не боялись приглашать иностранцев, полагая, что глубоко приобщиться мудрости Китая не будучи китайцем невозможно. Целью путешествия Петуньи была небольшая деревенька в провинции Шаньси, расположенной юго-западнее Пекина в гористой части страны. Именно там родился и жил всю свою жизнь мастер Линь. Точка прибытия оказалась живописной: небольшая беседка на рукотворной башенке с одной стороны была окружена буйной зеленью, а с другой открывался величественный вид на горную долину. По дну долины стелился густой туман, скалистые стены поросли мхом и деревьями; чистый и свежий воздух прояснял сознание. Завороженная видом, Петунья замерла и не сразу заметила встречающего. Это был невысокий тощий мальчишка лет десяти на вид с расцарапанным лицом и ободранными коленками. Он был замызган и узкоглаз, а из лохматой копны серых от грязи волос торчала… пара мохнатых звериных ушек. «Человек-кошка? Впрочем, у такого трубочиста можно только гадать». Наверное, Петунья не удержала лицо бесстрастным, и ее презрительно поджатые губы дали понять мальчику ее отношение: тот в ответ хмыкнул и скривился, от чего стали видны мелкие и острые зубы. — Меня зовут Фриллитуния Эванс, — переводчик превращал ее голос в мелодичные переливы диалекта цзинь. — Прибыла на обучение к мастеру Линю по протекции мастера Цейгергоффера. А как тебя зовут? По мере того, как она говорила, встречающий кривился все больше, но на вопрос молчать не стал. — Чи-лао, — скупо обронил он. — Ты проводишь меня к мастеру Линю? — подозрительно уточнила Петунья. «Великолепно, гостеприимство у них в крови». Мальчишка коротко зыркнул из-под челки, оглядел ее фигуру, задержался взглядом на сундуке с вещами. — Вещи сперва занести надо, — хмуро заявил он. — Негоже к мастеру с сундуком заходить. Петунья согласно кивнула. Она положила ладонь на символ на крышке сундука, и тот послушно воспарил над землей, покорно следуя за хозяйкой, подобно дрессированному псу. Крутая тропинка непрестанно виляла, под ноги коварно лезли камни и корни деревьев, поэтому спускалась девушка медленно и осторожно. Ее проводник ловкой белкой упрыгал вниз и издалека подзывал за собой гортанными выкриками, похожими на «кон-кон». Наконец, возвышенность кончилась, и тропа легла ровно под ноги. Еще несколько минут пути повеселевшая Петунья преодолела удивительно легко, и вот дорога вывела ее к роскошной ограде, за которой виднелась красочная пятиэтажная пагода. — Мастеру Линю принадлежит самая красивая пагода в деревне, — важно изрек Чи-лао, оказавшийся рядом. — Мастер Линь любит стоять на самом верхнем уровне и созерцать окрестности. Говорят, первое озарение пришло к нему именно там. Ворота отворились, и они вошли во внутренний дворик, тенистый и благоухающий. Дорога изящно огибала небольшое озерцо с лотосами и меланхоличными цаплями, и, пропуская под крутым мостком журчащий ручеек, выводила к центральному входу в пагоду. Высокие двери из резного красного дерева с мелодичным звуком растворились, приглашая в густую тень дома. Завороженная Петунья сделала шаг внутрь. Вдруг перед ее глазами потемнело, и она упала в обморок. * * * Очнулась она на лежанке в небольшой запертой комнате с плотно зашторенными окнами. Ее обиталище было тускло освещено красными китайскими фонариками, стены оклеены шелковыми обоями, с нарисованными стеблями бамбука, пол покрывали циновки. У стены стояла узкая и жесткая кровать, из мебели также имелись небольшой столик, перед которым можно были сидеть только на полу, и встроенный в стену шкаф с девственно чистыми полками, лишь на одной из них стояла небольшая клепсидра, зачарованная на бесконечный отсчет капель. В углу приютилась скромная рунная связка чистоты, заменявшая уборную. «То ли комфортная тюрьма, то ли убогая гостевая». «Гостеприимные» хозяева отобрали у нее все вещи: зачарованного сундука в комнате не было, одежда на ней была чужая — просторный и безликий балахон. Не было мелков, крыс, блокнота с карандашом для расчетов. Даже переводчиком не побрезговали. «Хотя с кем мне тут разговаривать?» Сначала Петунья пробовала постучать в дверь, покричать. Родной голос ей самой показался несколько истеричным, и она продолжила поиск выхода в молчании. Навалилась на дверь, но та оказалась вполне крепкой. За шторами окон обнаружился голый камень. При мысли о том, насколько надежно она замурована, ее замутило, и она торопливо задернула шторы. Петунья села на лежанку и задумалась. Из доступного инструмента руниста у нее остались только ногти и кровь. Самые действенные из рун чертили кровью: для защиты жизни себя и близких, для кровной мести и для создания Дела Жизни. «Смело считаю происходящее вопросом выживания. Срочно пора выбираться». Самый простой способ — портал к Маяку Фароса рядом с домом родителей. На рисунок она потратила больше обычного времени: писать кровью весьма неудобно с непривычки, да и ноготь все-таки не перо и не мелок. Все символы зловеще мерцали в полумраке: влитая сила не давала крови засохнуть. Петунья встала в центр пентаграммы, запитала ее силой. Точка фокуса на глазах наливалась светом. Девушка прикоснулась с ней ладонью, чувствуя токи, бегущие от руки по всему телу, и активировала импульс перемещения. Фокус разбух еще больше, а потом с оглушительным треском схлопнулся вместе с пентаграммой, оставив недоумевающую Петунью посреди пункта отправки, комнаты-темницы. О случаях невозможности рунного перемещения она, конечно, читала. Да что и говорить: банальный антиаппарационный барьер уже не пускал путешественников без специального доступа. Но крах надежд был эпичным! Требовалось время: отдохнуть, подумать, восстановиться… Поспав, Петунья обнаружила на столе трапезу — небольшие мешочки из теста с мясом и кувшин с водой. Подкрепившись и приободрившись, она принялась за планомерную осаду двери, а по мере роста неудачных попыток переключилась также на стены и камень фальш-окон. Руны взрыва, давления, пустоты, льда, старения были последовательно и безуспешно опробованы на всех доступных поверхностях. Под конец Петунью шатало от кровопотери, ногти были содраны под корень, а комната, не считая многочисленных бурых рисунков, сохраняла первоначальную крепость. Приходилось признавать очевидное — эта темница была ей не по зубам. * * * На голом упрямстве она в тот же день заставила себя нарисовать руны Часомера. Эта небольшая пентаграмма должна была работать по принципу секундомера, измеряя сколько часов прошло с момента ее активации. «Не могут же меня вечно продержать здесь. Меня хватятся, это всего лишь вопрос времени». К ее удивлению, связка не работала: то показывала, что прошла минута, а через миг — что прошел час. Ввиду непонятной нестабильности в работе от часомера пришлось отказаться. Без него время в узилище словно замерло: фальш-окна с плотными шторами не позволяли различить день и ночь, а появление еды и смены одежды было совершенно лишено регулярности. От этого Петунье, привыкшей к жесткому графику и строгой упорядоченности жизни, казалось, что она, как муха, застыла в сиропе. Первое время она злилась. Сначала на тюремщиков, ни одного из которых не видела со дня заточения, потом на Пражскую Академию и персонально на мастера Цейгергоффера, умудрившегося отправить ее во враждебную страну и все еще не интересующегося ее судьбой, потом, видимо, по привычке, на чертовых магов, потом на этого уклончивого змея Дамблдора, потом за компанию и на Снейпа… Бушевала она исключительно в душе: неистребимая аккуратность не позволяла эмоциям вырваться на волю. Когда злость поутихла, она поняла, что стержень, толкавший ее на войну со всем миром и старым новым временем, обмяк: пришли апатия, сонливость и безразличие. Она могла часами сидеть на кровати или полу, уставившись в одну точку. Сколько длилось это состояние, она не знала, но когда в очередной раз заставила себя встать в туалет и едва не упала от голодного головокружения, поняла, что так распускать себя нельзя. «Когда придет помощь, есть риск, что она мне уже не понадобится». Она снова и снова предпринимала попытки создать портал или часомер. Нужно было понимать, на сколько она застряла — на дни, на недели? «Как бы не на года» — мрачно думала Петунья. Однако все попытки нарисовать хоть что-либо из темпоральных рун или рун перемещения оканчивались феерическим провалом. Грешным делом девушка даже испугалась, что вновь стала сквибом, и от ее приобретенных знаний нет никакого толка. Однако другие руны чертились вполне успешно. Без книг и справочников проблему решить не представлялось возможным, поэтому Петунья смирилась с тем, что из всех способов измерить время ей доступна только клепсидра. Именно по ней, по гулкому и унылому звуку падающих капель, она отмеряла время, чтобы делать зарядку, которой пришлось уделить немало времени, поскольку вынужденное заточение значительно ограничило привычную подвижность. По ней определяла время, чтобы есть медленно и очень правильно, то, чем уже давно пренебрегала в погоне за шансом вернуться, по ней определяла время для занятий и тренировок в рунной магии, изрядно осложнявшееся отсутствием бумаги и ручки, от чего расчеты приходилось проводить в уме. Через непродолжительное время голова начинала болеть, мысли путались, и приходилось заставлять себя доделать работу до вчерченного результата, в противном случае все приходилось начинать сначала. Петунья остро осознавала, насколько убог доступный ее набор рун: она не знала ни одной, которая могла бы помочь ей преодолеть всепоглощающую скуку. Волшебники, правда, пользовались, своим радио, но приемники были сложными артефактами, да и не факт, что она поймала бы волну на знакомом языке. А так, что ей оставалось? Она не могла создать себе ничего интересного: ни связи с внешним миром, ни игр или книг, словно нет ничего за пределами ее комнаты. Наверное, от полной безнадежности из скудного арсенала она выбрала руну зеркала. * * * Первое время она корчила гримасы отражению и, что греха таить, любовалась, как очаровательно выглядят на чужом лице даже ее фирменные поджатые губы. «Все дело в молодости? Или это природное очарование?» Более десяти лет в каждодневную рутину входило тщательное рассматривание своего лица в зеркало. О, свое худое, как говорят — лошадиное лицо, она хорошо изучила! Немало трудов ей стоила безнадежная война с тяжкой поступью времени, старящей ее и без того неидеальную внешность. «Лили в этом смысле повезло: увядания и дряхления она не знала». Думать так было некрасиво, но банальная женская зависть путала мысли. Кажется, она проснулась в те времена, когда сестры отдалились друг от друга, и потихоньку грызла Петунью даже, когда судьба разделила сестер навсегда. А, может, дело в том, сколько усилий было вложено? Нелегко было соответствовать званию жены директора преуспевающей фирмы: фигура, лицо, костюм, макияж, манеры и образцово-показательный газон — все должно быть безупречно. И хотя по мере удаления от привычного круга общения, прежние идеалы и цели претерпевали крах, зависть осталась… От затянувшегося одиночества она заговорила с Лили в зеркале: — Тебе всегда все слишком легко давалось. Внешность, природное очарование, беззаветный рыцарь… Говорят, ты хорошо училась, легко успевала по магическим дисциплинам: ничего общего с моими ночными бдениями, от которых ломит спину, а в глаза как песка насыпали. Она еще долго говорила, изобличая реальные и надуманные недостатки младшей сестры, по ходу монолога все больше озлобляясь. Наверное, Петунья начала сходить с ума, ей казалось, что Лили в зеркале криво ухмыляется, слушая ее претензии: — А как легко это все получилось: одна ночь мучений — и ты всесветлая и навеки идеальная жена, мать, героиня. Ничего общего с каждодневной рутиной на фоне переживаний за родных. Ты оставила нас один на один со своим непослушным отпрыском, который восторгался каждым всплеском этой своей магии, не беря себе за труд подумать о разрушительных последствиях. Петунья перевела дух, свирепо вглядываясь в зеркало. Лили в отражении грустно вздохнула и тихо произнесла: — А я всегда завидовала тебе. Слишком удивленная признанием Туни поддержала разговор: — В чем же? — Ты всегда поступала правильно. Сколько я себя помню, в тех случаях, когда я сомневалась, колебалась или шла на поводу у других, ты знала, как правильно. И даже если тебе это было неудобно, выставляло тебя нелепой или смешной или подвергало опасности, ты все равно отстаивала свою позицию. Вопреки, — Лили серьезно и спокойно смотрела изумрудными глазами. Изумрудными… Но глаза Петуньи уже давно не становились такими. Когда она злилась, они чаще бывали черными, как у Снейпа, чем… — Лили? — севшим голосом переспросила Туни. Сестра медленно кивнула: — Привет, Туни. — Но Боргунн сказал… — Он прав, наверное. От меня осталось меньше чем память. Петунья протянула руку и положила ладонь на зеркало, надеясь, почувствовать чужое теплое прикосновение. Но под пальцами был только холод стекла. Лили покачала головой: — Я вижу, как настойчиво ты стремишься домой, — медленно проговорила она, — Я призываю тебя отказаться от этой идеи. — Почему? — вскинулась Петунья. — Ты просто не представляешь себе объем жертв, — тихо прошептала Лили, глядя влажными от непролитых слез глазами. — Ты не понимаешь, — выкрикнула та, — Там мой сын! Ты, уж ты-то должна меня понять. — Именно потому, что понимаю, я и призываю тебя одуматься. Он справится: вначале будет больно, но так и должно быть. Он достаточно взрослый, не то, что был мой Гарри, когда я его оставила. Одумайся, Туни! Петунья качала головой, остановившимся взглядом глядя на младшую сестру. — Оставим, — примирительно подняла ладони Лили, — Оставим пока этот разговор. Позови меня также через зеркало после разговора с хранительницей Маэв в Александрии. Туни медленно кивнула. — Тебе пора, — сказала Лили и кивнула в сторону двери. Петунья оглянулась — дверь была слегка приотворена. Это было нелогично, но девушка почувствовала безотчетный страх. Здесь в комнате все было так просто, так понятно, так прогнозируемо… — А ты? — спросила она сестру. — Я останусь здесь, — покачала та головой. — Иди, твой долг там. Петунья неуверенно встала, сделала несколько шагов к двери и обернулась: — Прощай, Лили. Я люблю тебя. Сестра в зеркале молча улыбалась, заставляя сомневаться, а не пригрезился ли ей этот разговор? И лишь когда дверь уже закрывалась, Лили тихо шепнула: — До свиданья, Туни. * * * За дверью Петунью ждали двое: старец с длинной окладистой седой бородой, настолько величественный и гармоничный, что Дамблдор казался его нелепой пародией. Рядом с поникшими лисьими ушами стоял отмытый Чи-лао: он втягивал голову в плечи и часто шмыгал носом. — Добро пожаловать в Китай, в деревню Фен-яй, — медленно и размеренно произнес старец. — Я, мастер Линь, приношу Фриллитунии Эванс искренние извинения за недостойное поведение моего младшего сына, — сжавшийся Чи-лао не оставлял сомнений, о ком идет речь. - Мы ожидали вас три дня назад, и все это время искали. — Три дня? — Сегодня 4 сентября 1975 года, _ подтвердил ее собеседник. — Время Жемчужной темницы течет по своим законам. В давние времена алчущие мудрости замыкались в ней, чтобы очистить тело и возвысить дух. И бывало, что выходящий выглядел дедом своего отца. "Будем считать, что мне повезло". — Примите ли вы мои извинения? — еще раз уточнил старец. Петунья была слишком растрогана недавним примирением с сестрой и обрадована своим освобождением, чтобы сердиться на негодного мальчишку всерьез, поэтому постаралась как можно искреннее и убедительнее уверить мастера Линь, что ничуточки не обижается. — Доброе сердце — редкость в наше время, — промолвил старец помедлив. — Если многие знания не пугают прекрасную чужеземку, желает ли она вкусить мудрости Китая? «Очень желает. И просто вкусить. А еще очень желает помыться». — Я много наслышана о вашей мудрости, мастер Линь. Я буду счастлива стать вашей ученицей. По округлившимся глазам и по мрачному виду мальчика Петунья сообразила, что сказала, что-то не то. Мастер же напротив, не выглядел расстроенным, он умиротворенно улыбнулся и промолвил: — Когда Небо путем испытаний приводит к нам ученика из дальних земель, вправе ли благородный муж противиться его воле? «Это риторический вопрос?» — Дочь моя, — торжественно начал старец… «Звучит, конечно, приятнее, чем девочка моя, но все же…» — Всякий ученик мастера становится ему родственником, и входит в семью как младший из детей. Такому юному и неопытному отпрыску прощаются многие проступки, ибо не ведает он, что творит. Сяо Люй, — он величественно взмахнул рукой в сторону сына, — теперь достаточно взрослый, чтобы уступить это звание тебе. И он счастлив, что входит во взрослую жизнь не последним из моих детей. Весь вид «Чи-лао» говорил, как он счастлив. Неземно! «Мне кажется, или я слишком стремительно обрастаю родственниками». — А вы каждому делаете такое предложение, мастер? — робко спросила девушка. — Небо привело тебя в Жемчужную темницу. Небо вывело тебя из нее. Ты говорила от сердца и просила моей мудрости, а не мудрости Китая. Кто я, скромный староста деревни, чтобы не слушать волю Неба? Петунья послушно кивнула. В конце концов, нечаянные испытания должны были окупиться. Пока что ее все очень радовало. Особенно оговоренная мастером Линь безнаказанность. И она предвкушающе улыбнулась, глядя на «Чи-лао».