Храбрость знающих

Ты не можешь меня отпустить, а я не могу — вас всех. Flёur — Легион

— Доброе утро, солнце. За прошедшие два месяца Аму приучилась просыпаться в одно и то же время, за несколько минут до того, как в её комнате появлялся Тадасе и ставил на столик возле кровати маленький поднос с хрустящими тостами и двумя чашками свежесваренного кофе. Тогда Аму сонно потягивалась, непроизвольно улыбаясь утру, Тадасе, лучикам солнца и запаху кофе; нашаривала очки; садилась, обхватив колени. Тадасе присаживался рядом с ней, она ненадолго утыкалась головой в его плечо, и они завтракали прямо в кровати, молча, наслаждаясь теплом и светом. В этом ритуале было так много лета, что Аму уже не терпелось узнать, сохранится ли он, когда придёт осень, а если изменится, то как. Три с половиной часа от пробуждения до момента, когда Аму Хинамори, официально — школьный психолог, по её словам — массовик-затейник, а на самом деле — Королева-основательница должна была появиться в Академии. Из этих трёх с половиной часов она, за время обучения в университете успевшая оценить все прелести подробного планирования, тратила сорок минут на медленный молчаливый завтрак и быстрый утренний душ; двадцать — на то, чтобы проглядеть записи, сделанные предыдущим вечером, пятнадцать на торопливые сборы и пятнадцать же на дорогу до школы. Оставшиеся два часа, затесавшиеся где-то между душем и чтением заметок, оставались на разговоры. Их с Тадасе разлука, прерывавшаяся только короткими визитами во время каникул, длилась шесть лет. И в эти два часа в день, исключая выходные, они будто бы пытались вместить все слова, за шесть лет не попавшие от нехватки времени ни в телефонные звонки, ни в письма. Они по-настоящему не могли друг без друга, и этим их любовь отличалась от всех остальных любовей. Впрочем, ни от одной из них Аму не смогла бы отказаться. — Надесико и Нагихико ещё не встали? Так она называла их, Надесико и Нагихико, когда никого из них не было рядом. При встрече же отличить Надесико от Нагихико было просто: Надесико всегда перевязывала волосы. Они, эти волосы, так никогда и не узнали ножниц, длинные, жёсткие, тяжёлые и чёрные до какого-то холодного отлива — не то синевы, не то фиолетового. «Наверно, ты устаёшь от заколки?» — спрашивала Аму, сама не любившая делать высокий хвост. «Это бывает прекрасно — распустить волосы, — соглашался Нагихико, — и бывает прекрасно перевязать их и надеть туфли на высоком каблуке. Прекрасно отправляться в путешествие, выходить в мир, где столько простора и свободы; но все, даже Икуто, хотели бы иногда возвращаться домой». Аму кивала, чувствуя, что ей вряд ли удастся понять эти метафоры, но в дни, когда это долго была Надесико, ближе к вечеру приходила в её комнату перебирать её волосы и осторожно массировать гибкую шею. Иногда, если он становился Нагихико, Аму оставалась в его кровати на ночь, и тогда пробуждение начиналось по-другому: Тадасе прокрадывался в комнату тихо, не произнося ни слова, гладил Аму по плечу; она выскальзывала из постели, и они вместе возвращались в её комнату. — Ещё нет. Они всегда долго спят после концерта Нагихико-куна. А Икуто не звонил? — У него сейчас ночь, — после секундного раздумья ответила Аму. — И ты думаешь, этот бесстыжий кот спит ночью? — Всякое бывает. К тому же он мог найти себе симпатичную фанатку... — Аму... тян. Тебя это действительно не беспокоит? — спросил Тадасе отчего-то шёпотом. — Я не понимаю, — негромко, но не переходя на шёпот, откликнулась Аму, — почему этот вопрос задаю не я, а мне. — И прибавила, подумав: — Я не знаю, что будет дальше, но вот уже два месяца я счастлива. И, — тут она умолкла и порозовела. — Я люблю тебя, Аму-тян. («Раньше я говорил это за все дни, когда мы не были знакомы, а теперь буду говорить за все дни, что мы не были рядом». — «Но ты каждый день говорил мне это по телефону», — на это он не ответил, только улыбнулся.) Она взяла его за руку, взглянула в глаза, — в старших классах Аму быстро выросла, и теперь они снова были одного роста. — Я тоже люблю тебя, Тадасе. Всех вас... люблю. — Я знаю, Аму. И я верю тебе. Это была его идея. Ещё раньше, чем Аму закончила магистратуру, все они поселились в одном доме в том городе, где Кайри стал директором школы. После возвращения из Германии Аму стала жить с ними. И пусть комната Икуто почти всегда пустовала, да и Надесико с Нагихико иногда уезжали на гастроли, всё-таки она наконец осознала, как ей хорошо и спокойно, когда рядом не кто-то один из них, а они все. Пусть и символически, но всё-таки рядом. И буквально на днях они с Тадасе поженились. — Это очень глупо, но я рад, что ты не выбрала Икуто. — Икуто? С чего бы? Ты что, полагаешь, его перестали бы донимать фанатки? — Это не я, это он так полагал... — Почему-то мне так не кажется... На самом деле, я больше думала о Кайри. — Да? — Ага. Мне казалось, что моя должность выглядит сомнительно. Ну что это за психолог, который организует кружок Защитников?.. Будучи его женой, я могла бы приходить просто так, а иначе.. ещё подумают, что я ставлю над детьми эксперименты. — Но ведь ты и ставишь эксперименты. Оба захихикали. Получить согласия родителей и самих детей оказалось относительно нетрудно, а вот битва за одобрение этической комиссии была долгой и кровавой. Однако оно того стоило. — Вот будет весело, когда результатом твоего эксперимента станет резкое уменьшение количества людей, отказавшихся от мечты. — Надеюсь... Надеюсь, в этом городе не найдётся своего Годзена. Они помолчали. Денег, которые платила Пасха всем участникам истории с Годзеном, хватило бы на ежегодные кругосветные путешествия в лучших условиях. Но были вещи, которые нельзя было купить за деньги. Бродячий и свободный кот Икуто теперь вынужден был бродить вместе с врачом и сумкой медикаментов. В своё время камертон приказал этой струне натянуться до предела, а затем выйти за этот предел. И сейчас, спустя одиннадцать лет, этот невозможно высокий звук вернулся эхом, вернулся страшными болями и кровавым кашлем по ночам. Одной из таких ночей лопнул сосуд в его правом глазу, и глаз ослеп, — как будто обличьем пирата семи морей семнадцатилетний Икуто предсказал себе судьбу. «Не плачь, — ласково шептал тогда Икуто рыдающей Аму, — даже если я стану слепым на оба глаза, я буду играть наощупь». Он нашёл себя, этот скрипач, нашёл давным-давно, и было даже странно, что Йору так долго оставался снаружи, а не внутри него, — должно быть, потому что слишком долго он не мог поверить в свою свободу, впустить её в себя. Йору был последним. Сейчас все чара-хранители их семьи жили в них самих, в их сердцах; в Колыбели. Чара-хранители... — Тадасе... — Да? — Можно мне поговорить с тобой о своей работе? — Но ведь ты всегда говоришь со мной о своей работе. И каждый раз спрашиваешь разрешения. — И ты каждый раз разрешаешь. — Конечно. Почему ты продолжаешь спрашивать? — Я знаю, что я... увлекаюсь. В конце концов, это не должно быть интересно всем... — Мне интересно всё, о чём ты захочешь рассказать мне. Потому что я люблю тебя. — И всё-таки... — И особенно мне интересна загадка чара-хранителей.