Храбрость знающих

Хошина Утау, солистка собственной группы Shine, была известна не только своим прекрасным голосом и яркой внешностью, но и своими романтическими отношениями, из которых она делала шоу. Впервые её известность приобрела оттенок скандальности, когда она рассказала, как соревнуется со своим мужем в поедании рамена. На обеденном перерыве Аму уютно устроилась в кресле в своём кабинете, открыла коробочку c бенто, которую ей вручил с утра Тадасе, и запустила запись последнего концерта Shine. На экране на сцену выезжала Утау в инвалидной коляске. С самого начала их совместной жизни властная Утау запретила Кукаю работать, поскольку хотела, чтобы он мог сопровождать её во время гастролей. Но, разумеется, и в таких условиях жизнерадостный Кукай, не умеющий сидеть на месте, нашёл себе занятие: стал волонтёром в организации, занимающейся поисково-спасательными работами. Полгода назад его товарищам по отряду пришлось спасать его самого, вместе со скейтбордом попавшего под лавину в горах. С тех пор он заново учился ходить, а Хошина Утау заявила, что будет выступать, прикованная к инвалидной коляске, пока не поправится её муж. В интервью она говорила, что это сложно, ведь песня — будто воздушный поток, который влечёт её за собой, и хочется ему поддаться, протянуть руки, расправить крылья. В интервью она говорила, что хочет быть доказательством того, что даже человек, который не может ходить, может летать. Прядь чужих волос пощекотала щёку Аму — кто-то склонился над её правым плечом, заглядывая в экран. — Кайри! — тихо и радостно воскликнула она, и больше не произнесла ничего, потому что этот самый кто-то снял с неё очки, ласкающим движением повернул её голову вправо и коснулся губами её губ. Поцелуй затянулся; публика встретила восторженными криками Хошину Утау, Хошина Утау поприветствовала публику; Хошина Утау уже начала петь, когда они наконец оторвались друг от друга. Расплывающаяся рука вернула на нос Аму очки и тут же перестала расплываться. Кайри, удостоверившись, что обе дужки оказались на нужных местах, отошёл и присел на краешек стола. Он улыбался блаженно и немного растерянно — как и всегда, когда неожиданно отвлекался от директорских обязанностей на любовь. — Почему ты всегда снимаешь с меня очки? — Потому что целоваться удобнее, когда хоть кто-то из нас не в очках. Я, конечно, могу снимать свои, но тогда искать их потом придётся тебе. — Договорились. В следующий раз так и сделаем. — А вот и нет. — Почему? — Мне... просто не нравится эта идея. Аму рассмеялась. — Признайся, Староста, что тебя просто пугает перспектива хоть на минуту остаться без контроля над ситуацией. — Так и есть, Джокер. — Не выйдет. — Что — не выйдет? — Даже если я перестану называть тебя Старостой, ты не перестанешь называть меня Джокером. Я пробовала, я знаю. — Как неудачно! Кажется, я лишился одной из своих козырных карт. — Ты обыграешь меня при любом раскладе. Видит небо, Королём-основателем должен был быть ты. — Я всего лишь Валет. А вот ты всегда остаёшься Джокером, моя Королева, — Кайри спрыгнул со стола, обошёл Аму и, оказавшись за её спиной, запустил пальцы в растрёпанные розовые волосы. — А ты всегда остаёшься Старостой. Кайри покачал головой, затем, не удержавшись, прыснул, прикрывая рукой улыбку. — Думаю, на этот раз ничья, Аму-тян. И ты ещё говоришь, что я тебя обыграю при любом раскладе! Аму на секунду замерла, дешифруя услышанное, затем захохотала в голос, искренне и заливисто, запрокинув голову и глядя на директора снизу вверх. — Это был нечестный ход, Кайри-кун. — Ты сама подставилась. Грех было не воспользоваться. Хошина Утау пела свою песню. Всё ещё ухмыляясь и качая головой, будто пытаясь сдержать в себе вырывающийся, но уже излишний смех, Аму махнула рукой в сторону стоявшего напротив стула. Кайри подхватил его; уселся рядом с возлюбленной, под столом взял её за руку, сжал и даже прикрыл глаза, чтобы замереть на секунду, не думая ни о чём и ни о ком, кроме неё. Он открыл глаза, когда оборвалась песня: это Аму отмотала запись назад, чтобы прослушать её с начала. — ...посвятить её человеку, который был со мной всю жизнь, который всегда поддерживал меня и приходил ко мне на помощь. Этому человеку я обязана не только тем, что стою здесь перед вами — я обязана ему жизнью. Это мой горячо любимый брат, Икуто! Публика взорвалась аплодисментами. — Икуто так популярен? — удивилась Аму. — Полагаю, это Утау так популярна. Мои данные говорят о том, что Икуто-кун по-прежнему предпочитает выступать инкогнито либо под различными псевдонимами. — Ты чёртов сталкер, — буркнула девушка. Неловко было признавать, что она этого не знала. — Я уже говорил тебе: никто из нас не Тсукаса-сан. Никто из нас не был в будущем. Мы не можем позволить себе недостаточную осведомлённость о судьбах наших друзей. — Чтобы прочитать все новостные газеты из всех городов, где они засветились, ты каждое утро выходишь на работу на два часа раньше, чем нужно. Кайри, — девушка взяла его за подбородок, развернула лицом к себе, — мы тебя видим реже, чем Икуто. Пожалуйста... возвращайся сегодня пораньше. Кайри резко вздохнул, затем опустил глаза. — Никто из нас не Тсукаса. Один только Тадасе-кун всё ещё может ходить по звёздному пути, но и он никогда не оказывается в будущем, только в прошлом. Мы взяли на себя большую работу, Джокер. И мы её выполним. Утау пела — о скрипке, о жертвенности, о чёрном цветке по имени Свобода, распускающемся в сердце. Сегодня она снова, как в детстве, заплела свои два хвоста; они соскользнули за ручки коляски и взлетали при каждом движении её головы. «Ты всё так же крылата, Утау, — думала Аму, одновременно пытаясь понять, нужно ли скрывать от Кайри увлажнившиеся глаза. — Крылата, и никто никогда не сможет забрать у тебя твои крылья». Вслух же она сказала: — Я горжусь ей. — У неё ведь уже есть песни, посвящённые Кукаю... и тебе. — Да, но написать песню для Икуто она смогла только теперь... осмелилась только теперь. И я горжусь её храбростью. — Потому что это ты научила её быть храброй? — Наверно... да. Надеюсь, теперь она научит меня. — Ты сияешь, как и раньше, Джокер. Как и всегда. — Кайри... — Да? — Из-за тебя я опять забыла про бенто. — Перестань уже сваливать свою забывчивость на меня. — Перестану на неделю, если сегодня вернёшься домой к ужину. Идёт?