Голодные Игры. Искры пламени

Мои золотисто-русые волосы развеваются на ветру. Приятная прохлада мурашками бежит по коже. Свежесть переполняет душу легкостью. Аромат трав витает в воздухе, кружа голову разнообразием. Так, стою с подветренной стороны. Заяц не чувствует запах. Отлично. Нет-нет, не думайте, что я не люблю животных! Просто, когда в твоем родном дистрикте еды очень мало, приходится добывать пропитание охотой. Натягиваю тетиву. На счет три выстрелю. Раз… Заяц увлеченно жует травинку. Он не обращает на меня никакого внимания, ведь я не издаю ни малейшего звука. Два… Он поднимает голову. Еще мгновение - и сорвется с места. Три! Стрела летит и попадает прямо в сердце зверьку. Облегченно вздыхаю - хотя бы умер без мучений. В моем случае, наверное, не надо дрожать после очередной выпущенной стрелы, которая непременно попадет в цель - стреляю я отлично. Но жалость защемляет сердце холодной рукой, и я начинаю задумываться о несправедливости жизни, ведь звери ни в чем не виноваты, но тут же себе осаживаю. Я убиваю только для того, чтобы выжить. Охота для меня не забава, а способ поддерживания жизней. Своей и не только. — Добрая охота! Я поворачиваюсь и вижу Лисохвоста. Он старше меня всего на год, но с ним рядом я чувствую себя в безопасности, будто меня защищает несколько человек. — Спасибо, — улыбаюсь я. Хотя, сегодня не до улыбок. Сегодня жатва. Сегодня одна девушка и один юноша распрощаются со своей семьей и уйдут бороться за свою жизнь на Голодных Играх. Может, распрощаются навсегда, ведь в нашем дистрикте очень мало победителей. Одна из них — моя бабушка Яролика. Она выиграла, но ценой одного глаза и уха. Огромный шрам на щеке оставили собаки и лишили ее былой красоты. Хоть она и выиграла, но ее жизнь была разрушена, ведь тот, кого она любила погиб на Арене. Его звали Быстролап, но скорость не помогла ему выиграть. Ужасные переродки догнали его и прикончили, а Яролика еле выжила. Сначала бабушка жила в Деревне Победителей, но потом ее дом сгорел из-за поджога, а новый предоставлять не захотели, поэтому мы живем в небольшом старом домике, который построил дед с отцом. Наша семья чисто женская. Я, мама и сестра. И выживать сложнее, чем при жизни отца. Но как-то перебиваемся и, не смотря на выпирающие ребра, чрезмерную худобу и ужасную усталость в конце дня, из-за которой мы спим ночью словно убитые, мы живем. Мышцы хоть чуть-чуть скрывают мои кости, и я не выгляжу так ужасно. Мои одноклассницы такие же костлявые, но выглядят вполне симпатично. Их лица пытаются излучать теплые притворные и ненастоящие улыбки, никак не сравнимые с моей вечно угрюмой физиономией. Хотя иногда на меня нападает озорство, и я улыбаюсь лучистой улыбкой, но я не очень люблю вести себя так в школе. Только на охоте я могу позволить себе быть собой. Деревья шелестят зеленой листвой, будто перешептываясь между собой. Через их ветви видны кусочки голубого неба. Такого близкого, но в то же время и недосягаемого. Трава мягкая, и хочется лечь на нее, не двигаться и помечтать о чем-нибудь самого сокровенном, которому, увы, не сбыться. Печаль обволакивает траурной пеленой, но я отмахиваюсь от мыслей про беззаботное будущее. — Волнуешься? — участливо спрашивает Лисохвост, вырывая меня из мыслей. От него не скрылись мое обеспокоенное лицо и полные страха глаза. Я молча киваю. Он подходит, обнимает меня и шепчет, поглаживая по спине: — Все будет в порядке. Ничего не бойся. На душе сразу же теплеет. Хоть я и знаю, что он лжет. Лисохвост меня успокаивает, но вряд ли он прав. К сожалению, мы должны бояться всю жизнь участи погибнуть на Арене, а не своей смертью. И этот постоянный страх раздражает. Иногда хочется забыть обо всем, что получается у меня только в лесу. Я могу с гордостью сказать, что мое имя — Искра. Я переживаю из-за жатвы, но больше всего боюсь за сестру. Ее имя Голубка. И хоть мы с ней одинакового возраста, она не умеет драться — только собирает полезные травы и коренья, изучив сборник, который мне подарила Ромашка — добрая женщина, мать Лисохвоста и просто наша соседка. Голубка готовит еду вместе с мамой из дичи, которую я приношу. Лисохвост пытался отговорить меня от охоты, ведь это опасно. В любой момент могут публично казнить за нелегальную добычу мяса. Но я была неумолима, ведь Лисохвосту было бы сложно охотиться сразу на две семьи. С ним мы продаем лишнюю дичь на Котле — нашем черном рынке. Мой отец был коренным жителем Шлака, района, где мы сейчас проживаем, поэтому он был шатеном, а карие глаза были темными, будто горький шоколад. Только, к сожалению, был. Он погиб в шахте шесть лет назад. У мамы светлые волосы и голубые глаза, и из-за этого она совсем непохожа на остальных жителей. Со своими золотистыми волосами и темно-синими глазами я тоже не очень сливаюсь с другими, а сестра со своими пепельно-русыми локонами и ярко-голубыми глазами не вписывается в толпу, как и мы. Когда проходила среди людей бабушка, то среди темноволосых вспыхивает яркое пламя ее огненно-рыжих прядей, в которых можно было уловить несколько седых, которые уже отгорели свое и превратились в пепел. Она умерла от старости пять лет назад. Дедушка был неместным. Он вообще из другого дистрикта, но бежал и нечаянно встретил Яролику, которая охотилась в лесу. Она тоже была из другого дистрикта, но не бежала, хотя ее ничего не удерживало, ведь ее отец мог добыть пропитание сам. Они влюбились в друг друга и начали путешествовать, но потом обнаружили дистрикт 12 и, устав от скитаний, решили поселиться в нем, поэтому мама была блондинкой, пойдя в своего отца Белохвоста. Я боюсь за сестру. Может быть, напрасно, ведь ее имя впишут всего пять раз. А вот Лисохвоста, в его семнадцать лет, впишут аж тридцать шесть раз из-за того, что он выкупает лишними листиками со своим именем тессеры — гарантию того, что целый год будут давать на одного человека масла и зерен. На себя он их не покупал, а только на свою мать Ромашку — добрую блондинку, которая умела лишь готовить и следить за детьми, чем и зарабатывала на пропитание, и Ледосветик — свою сестру, обладательницу длинных светлых волос и милого личика с холодными голубыми глазами, которая была такого же возраста, что и он, но не умела охотиться да и боялась, что ее могут поймать. Я отстраняюсь от Лисохвоста и, потрепав его по его мягким густым рыжим волосам, говорю твердо, смотря ему прямо в глаза: — Я боюсь только за Голубку. Он знает, что мы с ней в ссоре, но я все равно ее очень сильно люблю и не смогу разрешить себе отпустить ее на верную смерть. Лучше погибну я, а не она. А еще я боюсь за Лисохвоста. Его могут выбрать. Тогда я буду очень переживать за него. Меня тоже могут забрать, но это не так страшно. Если что, Лисохвост позаботится о моей семье. Только больно осознавать то, что я могу умереть просто так. Из-за какого-то человека, который придумал Голодные Игры. Даже не больно — обидно. Хотя власти убеждают нас, что эта традиция помогает напомнить людям о том бунте, когда Дистрикт 13 был стерт с лица Земли. В этот раз я тоже собираюсь выкупить тессеры, поэтому меня впишут двадцать шесть раз из-за того, что я выкупала этими листками с моим именем еду несколько лет. Когда мама узнавала о моих проделках, она долго пыталась меня отговорить, но зная, что я слишком упряма, чтобы уступать, она смирилась, и в этот раз я смогу выкупить тессеры, не скрывая свои действия от семьи. Я брала паек на четверых человек из-за Лисохвоста, он узнал это чуть позже, когда я чаще угощала его пресными лепешками. Тогда мой друг решил покупать на себя тессеры, лишь бы этого не делала я, но я отказалась и сказала, что вероятность того, что его выберут итак велика. На Голодные Игры выбирают с двенадцати лет. Сначала тебя вписывают один раз, а с каждым годом это число увеличивается. Когда человеку исполняется восемнадцать, уже семь раз вписывают его имя на листки, который бросают в стеклянный шар, решающий судьбу. Из-за голода люди в Шлаке очень худы, а их лица, покрытые морщинами, глядят устало на других отрешенным взглядом. Молодое поколение растет в такой атмосфере, и веселые глаза постепенно превращаются в печальные, а народ на улице не шастает с радостным видом, а еле передвигается, понурый, осунувшийся, с печалью, словно въевшейся в глаза, как угольная пыль, и отчаяньем, скрытым в глубине сердца. Дети, бывает, веселятся, но редко. Бывает, все-таки звучат веселые крики людей в Котле. Наш черный рынок, построенный на месте старого угольного предприятия, часто выручал нас в трудные времена. Мы живем впроголодь и выживаем каким-то чудом. Хотя не чудом, а умением добывать еду, которой катастрофически не хватает. Сейчас мы сидим с Лисохвостом и едим хлеб. Не обычный хлеб, который мы печем из зерен, кое-как добытых. Нет, эти пресные лепешки не сравнятся с ароматным теплым хлебом прямо из пекарни. Я иногда покупала его, но Лисохвост решил побаловать себя да и меня тоже в день жатвы, ведь кто знает — может, мы так сидим с ним в последний раз. Я вынимаю припасенный козий сыр. Этот кусочек очень мал, но это не важно. Важно то, что он есть и лежит сейчас на куске белого хлеба, приправленный листиком базилика. Мы молча едим и наслаждаемся пением птиц. Солнце поднимается на верхушку неба, а мы смотрим на друг друга, прямо в глаза, и жуем ягоды, сочные ягоды, брызжущие соком во рту. Я рассматриваю Лисохвоста, хоть и его внешность прочно засела в памяти, ведь я вспоминаю его перед сном, предвкушая нашу встречу и беспокоясь о том, чтобы нас не поймали на охоте. Прямой нос, усыпанный веснушками. Щеки тоже в этих золотистых маленьких пятнышках. Цвета весенней листвы глаза глядят тепло, хоть и тень былой печали, так прочно въевшейся в глаза местных жителей, выдает его обеспокоенность. Он тоже рассматривает меня, особенно вглядываясь в мои глаза. Мой друг всегда видел в них слишком мало печали для жителя Шлака. Мой взгляд не был отрешенным, он был решительным, хоть и иногда отчаянным. Я пыталась не терять надежды и не падать духом. С Лисохвостом мы мечтали о побеге, но знали, что не сможем оставить свои семьи. Я пыталась научить Голубку охоте и боевым искусствам, которые сама знала не так хорошо, но она и думать не хотела о причинении кому-то вреда. Я тоже не хотела бы убивать людей, но нужно же уметь защищаться! Лисохвост тоже пытался научить сестру хоть чему-нибудь, но она боялась идти в лес, который отгораживался забором. Провода, натянутые на полугнилые доски, защищали нас от хищников, которые в прошлом очень часто захаживали в наш район и чувствовали себя как дома. Но сейчас ток включали только по вечерам и всего-навсего на несколько часов. Дикие животные боялись этой преграды на пути к людским домам, но мы с Лисохвостом да и другие люди, которые осмелились охотиться в лесу, знали про то, что раздается тихий гудящий звук, когда включен ток, поэтому я ни капельки не боялась пролазить под забором. Было несколько ходов, но я не хотела ходить далеко, поэтому выбирала самый близкий к моему дому. Миротворцы не замечали этих лазов или просто не хотели замечать. Из-за этого ходы были всегда открыты, никто их не закапывал и не ставил охранников. Наверное, это из-за того, что миротворцы тоже любят полакомиться мясом, хотя ввозить оружие в дистрикт запрещено какими-то очень важными людьми из Капитолия — столицы нашей страны Панем. Свой лук и стрелы я хранила в дупле старого дуба. Когда-то их сделала моя бабушка, которая не так сильно боялась за меня. Отец работал на угольном предприятии, но денег ему выдавали мало. А теперь мы лишены и этого дохода. Голубка собирала целебные травы. Она научилась лечить людей, хоть и не все болезни, но головную боль могла снять или помочь с простудой. В нашем дистрикте встречалось очень мало лекарей, поэтому целительством моя сестра тоже могла подзаработать, хоть и иногда приходилось лечить бесплатно, когда у людей не было совсем ничего, чтобы отдать взамен. А мама пыталась где-нибудь подзаработать. Например, сейчас она работает в пекарне, помогая выпекать хлеб.

***

В комнате светло. Лучи солнца пробиваются сквозь полупрозрачные занавески и освещают помещение. Кровать стоит у стены, рядом шкаф, в котором находится мой скудный гардероб. Я стою перед зеркалом и смотрю на свою грустную улыбку. Я не люблю платья, но сегодня мне пришлось надеть эту ненавистную мне одежду из-за жатвы. Ведь, по словам капитолийки Кленовницы, которая всегда приезжала к нам и выбирала участников, Голодные Игры — это «праздник». Платье было темно-синего цвета, идеально подходя к моим глазам. Оно было легким и воздушным и доходило до колена. Обувшись в балетки серого цвета, специально припасенные матерью для этого дня, я решительно вышла на улицу. Было еще рано, но мне хотелось прогуляться перед жатвой. На улице было пустынно и тихо. Люди с отчаяньем ждали момент, когда их детей могут забрать на верную погибель, надеясь, что их близких все-таки не выберут. В два часа все соберутся на главной площади и выберут тех несчастных, кто будет обречен прощаться с родными на долгое время или же вообще в последний раз видеть свою семью и друзей. Мне не нравилась эта традиция, эта жизнь и люди, которые обрекли нас на нее. В детстве я высказывала свое мнение прямо, но мама попросила меня не говорить о голоде, о миротворцах, о Голодных Играх и Капитолии. Я послушалась ее. Теперь никто, кроме Лисохвоста, не слышал из моих уст ни слова об этой жизни, в которой голод, страх, печаль и отчаяние стали незаменимыми спутниками людей. Иногда отчаяние захватывало мой разум, и я понимала, насколько мне осточертело жить в такой атмосфере, но приходилось сдерживать эмоции. Я поправила волосы, заделанные в высокий хвост и пошла к дому Лисохвоста. Он был уже готов и, увидев меня, очень обрадовался. Я же снова ему улыбнулась, может быть, в последний раз. Он взял меня за руку, и я сначала хотела отстраниться, но вдруг это желание пропало. Мы шли молча, пока Лисохвост не остановился, повернулся ко мне и посмотрел мне прямо в глаза. Я впервые видела страх, шелестящий, словно ветер, в весенней листве его зеленых глаз. Он боялся за меня, а не за себя, и от этого на душе потеплело. — Не волнуйся, все будет в порядке, — сказал он. Это застало меня врасплох, ведь я задумалась о несправедливости жизни. Все время, которое мы провели с ним вместе сегодня, он произносил эту фразу: «Не волнуйся, все будет в порядке», но я знала, что ничего не будет в порядке. Могут выбрать меня или мою сестру. А еще могут выбрать Лисохвоста. Наконец, пришло время. Тревога, словно птица, билась в груди, как в клетке. Я видела в глазах собравшихся страх и такую же гулкую тревогу. На сцене находилось трое человек. Сидел на стуле мэр и с интересом наблюдал за тем, как люди боялись дышать в надежде, что из-за этого их не выберут. Рядом стоял ментор Коршун. Говорят, он один из лучших менторов во всех дистриктах. Капитолийка Кленовница подошла к микрофону со своей неизменной слащавой улыбкой, которая вызывала у меня отвращение. Она поздоровалась и попросила мэра произнести речь. Он говорил что-то про эту традицию, которая напоминает нам о восстании дистриктов и по сей день, но я не слушала. Все люди знали эту речь, наверное, наизусть. Кленовница снова подошла к микрофону. Ее разноцветные волосы, в которых мелькали и рыжие, и каштановые, и белые, и русые пряди, были заделаны в какую-то замысловатую прическу. Оранжевое платье хорошо смотрелось на ее стройном теле. Она была высокой, ведь ее туфли представляли собой ничто иное, как каблуки. Кленовница посмотрела на нас своими неестественно янтарными глазами, поздравила с «праздником» и произнесла фразу, которую всегда говорила: — И пусть удача всегда будет с вами! Сопроводив это своей улыбкой, которая на миг показалась мне грустной, она маленькими шажками пошла к стеклянному шару. — Сначала дамы! — Наконец она дошла и, снова улыбнувшись, произнесла. — Пора выбрать ту счастливицу, которая будет участвовать в 74-их Голодных Играх! О да, конечно же, та девушка, которую выберут будет счастливой! Еще скажите, ежи полетят, и Голодные Игры отменят! — Голубка Мирайт! Сердце пропустило удар, время будто остановилось. Я не могла в это поверить. Что? Они выбрали мою сестру? Нет! Они не могут забрать ее. Я устремляю невидящий взор на Голубку. Взгляд проясняется, и я вижу ужас в ее голубых глазах. Она потеряла дар речи и сделала робкий шаг вперед на негнущихся ногах. Голубка отчаянно смотрела на приближающихся к ней людей. Миротворцы решили «помочь» ей добраться до сцены. Ее пепельно-русые волосы померкли, а глаза потемнели. К ней подошли «помощники», но вдруг она наконец смогла крикнуть: — Нет! Не надо! Пожалуйста! Но миротворцам было все равно. Они уже тащили ее к сцене, как вдруг из моего горла вырвался крик: — Я — доброволец! Все сразу же обернулись на меня. Хотелось сжаться в комок от такого внимания. Изумленные взоры были устремлены на мое лицо, вглядываясь в глаза и ища в них благоразумие. Мама тоже смотрела на меня. В глазах ее застыли слезы. Она не могла поверить. Сначала ее дочь выбрали, а потом вторая вызвалась в добровольцы! В этот момент мне было ее так жалко, что сердце разрывалось от боли. Я знала, что могу не вернуться, но у меня больше шансов, чем у моей сестры. Сестра не верила. Она знала, что я ее люблю, но мы поссорились накануне жатвы. В ее глазах был страх за меня и благодарность. Но не смотря на решительность, ужас просачивался в душу словно песок сквозь пальцы. Я была первым добровольцем в нашем дистрикте. — Поднимайся на сцену! — улыбнулась Кленовница, нарушив тишину, воцарившуюся из-за меня. Ноги подкашивались и стали, словно ватными, Голубка вцепилась в меня своими руками. Она что-то кричала и не хотела меня отпускать. Все словно потонуло в тумане печали. Я оторвала руки сестры, раздраженно взглянув на нее, что было явно лишним. Ноги не держали меня, но я дошла к сцене без посторонней помощи. Люди провожали меня сочувствующими взглядами. Поднявшись, я спрятала свой страх за решительностью и посмотрела на толпу. Глазами я нашла Лисохвоста. Вид его был удручающим. Наши глаза встретились, и он печально улыбнулся. Я понимала его отчаянье. Лисохвост любил меня, а я - его, но вряд ли мы сможем быть вместе. — Поаплодируем добровольцу! — торжественно произнесла Кленовница, но люди просто стояли, глядя на меня. Вдруг они начали прикладывать к губам три пальца и поднимать вверх. Этот жест существовал только в нашем дистрикте и был очень древним. Он обозначал прощание и восхищение, и я была растрогана их поступком, что чуть не пустила слезу, но вовремя опомнившись, я просто благодарно посмотрела на них, улыбнулась и кивнула, как бы говоря, что я увидела их поддержку. Но тепло вмиг превратилось в холод. Я вспоминаю, что парня, который будет участвовать в Голодных Играх еще не выбрали! Вдруг им станет Лисохвост? И мои догадки оправдались. Кленовница произнесла его имя: — Лисохвост Картер! По моей щеке покатилась слеза. Я хотела зарыдать, но вовремя взяла себя в руки. Нельзя. Только не сейчас, Искра. Я не должна показывать слабость. Но было чертовски больно. Я знала, что выживет только один, но не смогла бы его убить. А если погибну я, то моя семья падет духом и погибнет вместе со мной. Как я все ненавижу… Ненавижу! Эта чертова безысходность. Нет, мне придется бороться. А потом уже будет видно, кто останется в живых. Лучше я пожертвую собой, чем увижу мертвое тело Лисохвоста. Он улыбается и пытается вселить в меня надежду. Его зеленые глаза напоминают мне молодую весеннюю листву… Как хочется раствориться в их доброте без остатка… Но суровая реальность не позволит мне сделать это. Я молча киваю ему головой и снова обвожу толпу глазами. Мама плачет, сестра ее утешает. Хотя, Голубка сама ошеломлена моим поступком, и помощь ей тоже нужна. Сестра поднимает голову и смотрит на меня. В ее глазах читается горькое сожаление, боль, и слезы текут по ее щекам, оставляя дорожки соли. Как мне хотелось в этот момент утереть ее слезы, утешить ее, ведь я знаю, что она наверняка считает себя виноватой. — Ну что ж, наши счастливчики выбраны! И пусть удача всегда будет на Вашей стороне! — Кленовница улыбается, но теперь я вижу, что ей самой хочется плакать. Неужели сцена, разыгравшаяся сегодня, заставила ее испытать печаль? Тогда я даже рада, что вызвалась быть добровольцем. Только огорчает то, что Лисохвост выбран участником тоже.

***

Мы заходим в помещение. Лисохвоста ведут куда-то дальше, а меня оставляют здесь. Поправив волосы, я осматриваюсь. Посередине стоит диван черного цвета, обитый бархатом. Это очень дорогая ткань, мне о ней рассказала Яролика и даже показала маленький клочок, который она кое-как добыла и пустила на очередное платье для дочери мэра. Это было давно, но я очень хорошо помню, ведь я ее очень любила. Кремовые стены разрисованы каким-то золотистым узором. На полу лежит мягкий белый ковер. С одной стороны окно на всю стену, а с другой — огромное зеркало. Подойдя к нему, я увидела жалкое зрелище. Бледное лицо, потухшие глаза, плотно сжатые губы, образующие тонкую линию. Похоже, от прежней меня ничего не осталось. Я пытаюсь улыбнуться, но выходит какая-то измученная улыбка, которая не прикрывает мою печаль. Да, Дом Правосудия слишком шикарен для нашего дистрикта. В таких комнатах я никогда не бывала до этого момента. Вдруг дверь открывается. Заходит моя семья. Мама бежит ко мне и душит в объятиях. Слезы бегут по ее щекам, глаза покраснели, блондинка не обращает внимания на свои растрепанные волосы. Сестра стоит в стороне. Она смотрит на меня виноватым взглядом, ожидая укора. Словно загнанный зверек, она поднимает на меня свои глаза, которые только что рассматривали пол. В них застыли слезы, отражающие ее безмерную печаль, которая может через минуту затопить меня и унести в пучину горя, словно морская волна. Меня пронзает боль. Хочется плакать, и я плачу, не скрывая своих слез. Я обнимаю мать, которая рыдает еще сильнее. Наконец она отходит. Голубка осмеливается сделать шаг в мою сторону и робко смотрит на меня. Я киваю и улыбаюсь. Она не верит моей улыбке, но все же подходит и горячо шепчет, глотая слезы: — Спасибо. Я никогда не забуду то, что ты сделала. Я верю, что ты вернешься, но… — тут она осеклась. Голос ее задрожал, но она нашла в себе силы закончить. — Если ты погибнешь, я буду помнить тебя всегда и то, что ты сделала ради меня. Она не смогла остановить слезы, хлынувшие из глаз, как не могла остановить свои я. Мы обнялись и зарыдали. Теперь я поняла, как сильно ее люблю, но было поздно. Мы часто с ней ссорились, но только сейчас я осознала, что не смогла бы без нее жить, если бы не стала добровольцем. Я поняла то, что чувствует она сейчас. Получается, что я переложила всю эту тяжесть на ее хрупкие плечи. Горько усмехнувшись про себя, я посмотрела в ее голубые глаза и прошептала, пытаясь передать хоть малую частичку того, что я сейчас чувствовала: — Я всегда тебя любила. Прости меня за все. — И ты меня прости, — выдавила она, а потом отошла в сторону. Мама и сестра одновременно посмотрели на меня. Они ждали, что я что-то скажу, но я не могла выдавить из себя ни слова. Наконец, собравшись с мыслями и эмоциями, я произнесла: — Вы всегда были для меня самыми дорогими людьми на свете, я очень сильно вас люблю. Простите за все. За то, что я заставила испытать вас боль, отчаянье, печаль. Простите за все ваши слезы. Простите, если я не вернусь. Простите за то, что я могу погибнуть. Простите… Они смотрели на меня и ничего не говорили, но я поняла: они простили. Нас прервали миротворцы. Они начали оттеснять моих родственников к двери. Хотелось броситься и помочь маме и сестре, но будет только хуже. Тем более, я не могла сдвинуться с места. Ком подкатил к горлу, а в носу предательски защипало. В сердце образовалась какая-то пустота, но я вспомнила о том, что люди не уходят, а остаются. Остаются в сердцах их родных, и было приятно, когда я почувствовала, что пустота начала заполняться теплом воспоминаний. Из раздумий меня вырвал звук открывающейся двери. В комнату вошла Саша. Да уж, не ожидала ее увидеть. Видимо, она все-таки привязалась ко мне. Дело в том, что Саша работала учителем в нашей школе и сначала была просто частью моей жизни, обычным наставником, на которого я не часто обращала внимание. Но после того, как я подралась с одним парнем из класса, наши отношения изменились. Тогда меня вызвали к директору и хотели заставить дежурить в классе месяц, но Саша вступилась за меня, и мне не досталось. Она объяснила всем, что парень сам меня спровоцировал, хотя я вообще не хотела оправдываться. Мрачная удовлетворенность вызвала ухмылку, когда передо мной стоял одноклассник, проигравший драку, со сломанным носом и кровоточащей губой. Да, я была жестока, но он оскорблял мою сестру, которая была слишком робкой, чтобы дать отпор. Пришлось заступиться, и я не чувствовала себя виноватой. Но после этого случая мы с Сашей сблизились и стали словно подругами, а не учительницей и ученицей. — Мне очень жаль, что ты участвуешь в Голодных Играх, — серьезно произнесла она. Ага, жаль, а мне, может быть, вообще на верную смерть идти! Это просто слова, а она бы попробовала стать добровольцем? Хотя у нее нет сестры… Неважно. Я не виновата, что у меня есть люди, которых я люблю! Кое-как успокоив разгорающееся пламя гнева в себе, я поняла, что она невиновата в моих бедах. Наоборот, она пытается поддержать меня, и я еще не забыла про ее помощь в прошлом. — Держи, — прошептала она и протянула кулон с цепочкой. Красивая цифра двенадцать переливалась на солнечном свете, обвитая стеблями растений и украшенная цветами. Все это сделано было, наверное, из дорогого металла, и я даже не могла подумать, сколько пришлось работать ей, чтобы купить такую вещь. — Спасибо, но лучше… Она, словно прочитав мои мысли, перебила меня: — Я попробую хоть чуть-чуть помочь твоей семье. Сейчас мне кажется, что меня разорвет от благодарности к этой девушке. Я впервые смотрю на нее теплым взглядом, а она улыбается и говорит: — Я всегда знала, что ты очень смелая. Я улавливаю намек на прошлые драки в школе, хотя училась я нормально. Но поведение было не лучшим. На уроках я была спокойна, но на переменах могла подраться с одноклассниками из-за сестры, в которой они нашли объект для своих издевательств. Одноклассницы были терпимы, и были парни, с которыми я спокойно общалась. Они часто усмиряли своих друзей, за что я была им очень благодарна, ведь не каждый же день мне ходить к директору! Друзей было немного, но мне их хватало. Они поддерживали меня всегда. И пусть мои мысли сейчас звучат очень пафосно, но я очень благодарна им за все, что они сделали для меня. Они не пришли, наверное, из-за того, что если я увижу их, то расплачусь сильнее, и мне будет только хуже. Лучше я перед смертью увижу только родных. — Спасибо, — теперь это слово, только что сорвавшееся с моих уст, звучит громче и увереннее. Она снова улыбается и уходит, оставив в моих воспоминаниях свою улыбку навечно. Я запоминаю ее аккуратные черты, небольшой нос, тонкие губы, темно-русые волосы, доходящие до плеч и теплые карие глаза. Все таки она мне дорога. Эта добрая женщина останется в моей памяти до самой смерти. Вырвав меня из задумчивости, в комнату вошел Лисохвост в сопровождении Кленовницы и Коршуна. Все они молча смотрели на меня в ожидании того, что я что-то скажу, но мне не хотелось утруждать их своей речью. Иногда молчание лучше передает то, что ты чувствуешь, чем слова. Во взгляде можно прочитать все эмоции и чувства. Впервые я видела Кленовницу такой подавленной. Видимо, она видела часть моего прощания с родными. Женщина подошла ко мне и обняла, прошептав: — Прости… Прости за то, что вынула имя твоей сестры. Я не хотела, правда. Мне так жаль тебя. Она вытерла слезы и посмотрела на меня, ободряюще улыбнувшись. Эта улыбка не была похожа на ту слащавую, которой одаряла Кленовница толпу на жатве. Эта улыбка не вызывала у меня отвращения. Эта улыбка была настоящей. Лисохвост не плакал. Он стоял и смотрел на меня. Было такое чувство, словно он сейчас же бросится из окна, лишь бы я смогла выиграть в Голодных Играх. Мне стало страшно при мысли о том, что Лисохвост специально умрет в конце, чтобы я выжила. Я знала, что он будет защищать меня до последней капли крови, до последнего вздоха. Пока жизнь не покинет его тело. Было больно, но я знала, что теперь я могу не вернуться сюда. Но если придется пожертвовать собой ради Лисохвоста, я сделаю это, не задумавшись. Его всегда теплые зеленые глаза глядят в мои. Кажется, будто сейчас темно-синий смешается с их цветом весенней листвы. А он просто тонул в моих глазах. Лисохвост всегда считал, что мой взгляд равносилен не морю. Нет, не морю, а океану. Настолько мои глаза были глубоки. Я же просто растворялась в его взоре, будто греясь в лучах весеннего теплого солнца. Но сейчас тепло затмила печаль. Коршун посмотрел на меня своими льдисто-голубыми глазами. Они были так холодны, что захватывало дух. — Я верю в вас, — серьезно сказал шатен, посмотрев на нас. Мы с Лисохвостом синхронно кивнули. Рыжий взял меня за руку, и от этого стало как-то спокойнее. Я сжала его ладонь, надеясь на то, что мы пройдем все испытания. Вместе мы справимся. — Я верю, что удача всегда будет на вашей стороне, — прошептала свою обычную фразу Кленовница, но сейчас она звучала, как напутствие. В ее янтарных глазах застыла глубокая печаль. Я вдруг поняла, что эта женщина не всегда прячется за маской радости. Она — обычный человек, что для жителя Капитолия большая редкость. Я посмотрела на Коршуна и вспомнила, что он был победителем Голодных Игр. Я не помнила, в каких по счету Играх он участвовал, но это было не главным. Главным было то, что он — наш ментор, а значит, шансы на победу повышаются, ведь он сможет научить нас многому. Тревога потихоньку уходила, на ее место пришла решимость. Все равно уже ничего не изменить. Остается только бороться. Лисохвост обнял меня и прошептал на ухо свою неизменную в этот день фразу: — Не волнуйся. Все будет в порядке. Стало спокойнее, тепло разлилось по телу, заполняя каждую его клеточку. Я знала, что его слова реальность не оправдает, но так хотелось раствориться в его любви, и я была признательна ему за поддержку. Я вдруг почувствовала, что рада его присутствию. Без него мне было бы еще хуже. Мы отстранились друг от друга, и я сказала: — Мы справимся. Он радостно посмотрел на меня. От него не скрылось то, что я стала более уверенна в наших шансах на победу. На миг печаль тенью радости скрылась из его глаз, но тут же появилась снова, омрачив свет и охладив тепло. Тут раздался стук в дверь. Все разом повернулись к двери. — Не опоздал? — донесся до меня до боли знакомый голос.