Вкус мести

      Пит один мазок накладывал на другой, поверх, чтобы грань между оттенками красного была размытой, незаметной. Он писал на холсте медленно, слушая как сестра его жены музицирует в соседней комнате. Иногда он останавливался и проходил от одного окна к другому, но снова возвращался к будущей картине.       Долгое время он не знал, что ему писать, не мог подойти к картине и найти палитру, которая удовлетворяла его потребности, эти «вижу-так-как-хочу» художника. Он долгое время пребывал в нескончаемом поиске и отчаянье творческого человека, когда тот не находит вдохновения или желания. И тут, когда этим ранним утром его затуманенный взгляд от пережитого горя и страха за свою больную и ненужную жену упал на её старое бордовое платье из атласного шёлка, которое она надевала исключительно с фамильными рубинами семьи Мелларк, он тут же вспомнил один из последних вечеров, проведённых с ней. Перед его глазами родилась завораживающая своей изящностью и безумством картина: красивое женское лицо, исполосованное кухонным ножом, но так, чтобы из ран кровь вытекала медленно и равномерно, лишь подчёркивая изящество и совершенство женских черт. Пунцовый, сангрия, кармин.       Он рисовал её исполосованное лицо, будто хотел стереть из памяти все дни и ночи, которые провёл с ней. И он сейчас понимает, что все из них были напрасными. Он, конечно, помнит, как любовь к ней давала ему силу, а её поддержка не позволяла ему сдаваться, но сейчас, оглядываясь назад, он понимает, что это была иллюзия счастья.       — Она сумасшедшая, — шептал Мелларк, прорисовывая одну из царапин на щеке.       Последнее, что Пит помнит из их совместной семейной жизни — выпачканное в крови лицо Китнисс прямо над своим лицом. Её смех. То, как она говорит с ним. Свысока, величаво, будто бросая грош прокажённому.       — Она безумна, — повторяет он более уверенным тоном. Сангиновый, массака, коричнево-малиновый.       Он уверяет себя, что правильно поступил, раз отправил её подальше, в поместье. Чтобы никто и никогда не узнал, насколько его жена потеряла рассудок.       — Я поступаю верно. Мы не должны страдать. Моя политическая карьера не может трещать по швам из-за неё.       Она была поддержкой и опорой, а стала поломанной игрушкой, слабым звеном. Он ненавидел её за это, ведь она же обещала быть всегда рядом.       Изрезать её лицо хотя бы краской, чтобы почувствовать облегчение: её красоту и чистоту никто больше не увидит. Он раздумывает над тем, как легче изменить свою жизнь, но у него ничего не получается в сотый раз. Портрет он разворачивает к стене и стирает с рук масляную краску, пока девочка не закончила игру на фортепьяно, он выходит из мастерской, захлопывая за собою дверь. Незаконченный портрет так и останется лежать там, куда положили его руки творца.       Мелларк отправляется в Двенадцатый, забывая предупредить всех о своём отъезде. Конечно, это очередной наплыв ностальгии по прежнему счастью. Сейчас всё рассыпалось и исчезло, будто бы ничего и не было.       Он повиновался сиюминутному порыву. Ему так важно было быть именно сейчас с ней рядом, и не важно, что у него там была работа, семья, любовница. Сейчас он решился снова вернуться к ней, пусть будет всё гореть синем пламенем, если она хоть на миг придёт в себя.       — Мы потеряли нашего ребёнка, — твердил он, сидя за рулём. — Я в этом виноват: толкнул Китнисс, а она рухнула вниз.       Он в этом виноват, ведь не смог больше терпеть её упрёки, злость, замкнутость, холодность. Он тоже человек, имеющий слабости и желания. Стала ли она слабостью? Алый, красный, шарлах.       Он раскаивался, поэтому ехал к ней. Возможно, для того, чтобы спасти хотя бы осколки, а потом склеить из них их жизни заново. Эгоистично думать, что она согласится.       Почти сутки он не спал, сидя за рулём. А когда наконец-то приехал, первым делом выскочил из машины, даже не закрыв дверь. Он искал её в доме, но, поднявшись по лестнице, вдруг замер возле двери в её спальню. Мелларк так и не постучал, лишь опустился на пол рядом с дверью, ощущая свою беспомощность перед реальной Китнисс.       Если у той, что в его голове, он тысячи раз просил прощение, клялся в любви и верности, молил вернуться, то сейчас Пит не мог набраться сил и мужества, чтобы подняться на ноги и войти в комнату.       И всё же он надел на себя маску безучастности и непроницаемости, как всегда делал во время деловых переговоров, будто это даёт ему необходимое сейчас.       Стучит в дверь и сразу входит, не дожидаясь ответа жены. Перед ним его жена, лежащая на кровати и сжимающая в руках подушку. Она, кажется, спит. К лучшему.       Пит осторожно подходит к ней и касается холодными пальцами её бархатистого лица, ощущая при этом позабытый трепет. Пальцы рисуют на её щеках кровавые линии в его воображении, словно он продолжает писать ту картину, прислонённую у стены в мастерской.       Сольферино, рубиново-красный, адского пламени.       Она не просыпается, а если даже уже и проснулась, то не зовёт его к себе. Зачем ей это нужно? Она его ненавидит, и он, конечно, знает об этом, но надежда сильнее знания. Пит заснул на диване в гостиной, подложив под голову сложенный пиджак. И пусть был день, но он не спал больше суток и больше он терпеть не мог. Почему же Мелларк не заснул в постели рядом со своей женой?       Потом он будет мучиться этим вопросом, но сейчас ему снится сон о давно позабытом прошлом и давней конной прогулке по песчаному берегу северного моря, о белом, вырвавшемся из рук и летящем, шарфе, да о девушке морозной красоты, скачущей подле него.       В её волосах, будто плясали огни заходящего солнца, а взгляд пылал самым незабываемым пламенем.       Она была счастлива.       Коричнево-малиновый, фалунский красный, тёмно-бордовый.       Пит проснулся от испуганного крика служанки наверху, вскочил с дивана и помчался по лестнице. Женщина стояла в дверном проёме спальни его жены, и ему пришлось её подтолкнуть внутрь, чтобы зайти и увидеть самую страшную картину, написанную смертью: постельное бельё на кровати Китнисс было залито кровью, в комнате был бардак, будто здесь произошла драка, а посреди спальни, прямо на ковре, лежал окровавленный нож.       Его жизнь перестала быть серой. Она погрузилась во мрак.

***

      — Говорите, господин Мелларк, у Вашей жены не было врагов? — произнёс капитолийский следователь, прибывший в Двенадцатый через несколько часов после инцидента.       — По крайней мере, я о них не знал, — как можно более отрешённым голосом сказал он.       — Ваша жена давно не выходила в свет, хотя Вас можно встретить на приёмах, балах и прочих светских мероприятиях очень часто.       Пит вскинул бровь:       — На что Вы намекаете, мистер Бохарт?       Следователь не успел ответить на вопрос, так как к нему поднесли несколько листов гербовой бумаги. Николас Бохарт посмотрел их содержимое.       — Вы обвиняетесь в убийстве Вашей жены, мистер Мелларк. Вы имеете право хранить молчание. Всё сказанное Вами может использоваться против Вас.       На ноже были его отпечатки.