***
— Китнисс? — произносит врач, медленно приподнимая бровь. — Вы живы? — Как видите, — она пожимает плечами. — Так Вы поможете мне? Вопрос её зависает в воздухе. Финник Одэйр поднимается со своего места и берёт в руки одну из папок, прижимая к себе и рассеяно глядя в стену за спиной Китнисс. — Мне нужно подумать. Вы же понимаете, что его за Ваше убийство расстреляют? — говорит он, чувствуя подступающий к горлу комок. — А если правда раскроется, то нас с Вами казнят? — Недавно у нас умерла служанка. Какая-то вирусная инфекция, а она женщина пожилая, видимо её организм не выдержал. Были похороны. Но этой же ночью я и ещё один слуга вырыли её тело и сожгли, а урну в мешке, испачканном моей кровью, зарыли в клумбе. В его этой игрушке — что-то вроде пекарни, но маленькой и открытой, мы оставили немного пепла и несколько моих прядей, которые якобы были пропущены. Вся моя комната несла следы борьбы. Поверьте, я потратила кучу времени на то, чтобы узнать, как это сделать. Всё, что нужно для большего шума и наказания, которое непременно должно его настигнуть, это отправить мой дневник и участвовать, как независимый психиатр, в экспертизе о его вменяемости. Она молчит несколько мгновений, чувствуя на себе его прожигающий взгляд. — Так Вы поможете мне? — она будто бы вернулась на несколько лет назад, когда ей было семнадцать, а ему двадцать. — Финник, прошу. Ты же знаешь, что он заслуживает этого. В ответ доктор лишь кивает.Оранжевый
23 июня 2016 г. в 13:38
Она помнит его любимый цвет. Он часто заставлял надевать его: на ночь, по вечерам, за обедом, утром. Он был деспотом, который не давал ей выбора, решал всё за неё, даже не спрашивая — хочет ли она этого. Китнисс давно не смеялась. Её губы очень долго не трогала улыбка, лишь зажатая ухмылочка вперемешку с диким страхом перед ним.
Муж постоянно повторял ей ещё до беременности, до измен, в самом начале их семейной жизни и до конца, что она похожа на слониху: такая же большая, неуклюжая, забитая укротившим её. Ему не хватало огня, страсти. Он требовал, а не просил, большего. Он не уважал её, размазывая с грязью, когда они оставались наедине.
Его грубые усмешки, подколы, шуточки, все слова, причиняющие боль кружились в её голове, выливаясь на бумагу стройным клином. Все его оскорбления. Все, до единого. Столько обиды и боли, унижения и грязи она никогда не чувствовала раньше, а сейчас это её постоянная жизнь.
Возле плиты, рядом с детьми его братьев вместо няньки, выклянчивая деньги себе на… колготки или бельё, потому что старое порвано им же или сношено.
Несколько раз просить о том, чтобы он позволил ей работать. Пытаться делать что-то, а потом продавать: вышивку, комнатные цветы, выращенные ею и что-то ещё, о чём она и вспомнить уже не может. Как-то раз кто-то из его знакомых по работе или, быть может, очередная любовница — кто его знает? — сообщил, что она продаёт и зарабатывает, спросил, просто из-за вежливости, возможно, им нужна помощь?
Наверное, тогда она была уверена, что он её задушит, но нет, он промолчал, а на следующее утро подошёл к ней, когда она сидела за столом, и молча ударил по лицу. Одна пощёчина. Десять лет позора.
Именно столько она была его женой и терпела-терпела-терпела, потому-что-так-надо, так-живут-все! Потому что мать от него безума, потому что родители не примут её обратно, потому что её все осудят, а он найдёт способ выкрутиться. Потому что она его боялась до смерти, вздрагивая и подпрыгивая на месте, когда слышала, как открывается, а потом закрывается дверь. Когда звучали его шаги, по её телу бежали мурашки, пробирая до костей от ужаса, что предстоит ещё одна ночь с ним, а она не может ему отказать.
Любви не осталось, только страх и слепое подчинение. А поздней ночью несколько глотков крепкого виски, чтобы заснуть, не дрожа от его близости. И так до тошноты противно от себя, а не от него. Та девушка, правда, была предлогом для скандала. Китнисс давно была в курсе, что он ей изменял на протяжении нескольких лет, но ей не удавалось поймать его с поличным. Видимо, всё проходило не в людных местах и своих новых жертв, а по-другому назвать тех девушек она не могла, он не выставлял их знакомым напоказ.
Когда он вернулся, она потребовала только одного — развода. Причин для него много, но главные — фотографии на её телефоне, сброшенные куда-то ещё, но они есть. Его измена. Он сначала просил, потом перестал, как только она начала упрекать его, говорить всё, что накопилось, о том, что не то что не хочет — боится забеременеть от него, что живёт в постоянном страхе, что заперта им в этом доме, как в клетке, что она человек и хочет соответствующего к ней отношения.
Он толкнул её, ударил по лицу, разодрал на ней одежду, взял её у лестницы на полу, врываясь в её тело с такой силы, что она потеряла сознание. Он ударил её ногой под правый бок, чтобы проверить — жива она или нет — и ушёл, молча хлопнув дверью.
Простить, как говорила её сестра, можно всё. На самом деле это не так. Есть страх неизвестности: когда ты уходишь из дома, непонятно что будет дальше и будет ли. Будто наступил конец и больше в её жизни точно ничего хорошего не будет. Снять с себя увечья, написать заявление о побоях, жить у старой школьной подруги, постоянно крича по ночам и вскакивая с постели. Понять: все родственники и «друзья» тебя предали и перешли на его строну. Знать: ты никому не нужна.
Он ходил возле старой квартирки её подруги с цветами, посылал ей открытки, молил о встречи, передавал деньги, умолял о прощении и клялся, что больше так никогда и ни за что не будет. Первый и последний раз. Он сожалеет об этом.
Она не поверила. Нет, она знала его как свои пять пальцев. Но влияние пресловутого окружения сделал своё. Она натянула фальшивую улыбку милосердия и согласилась вернуться и забрать заявление, но только с условиями. Их было несколько, которыми, как нам сейчас кажется, обладает каждая женщина: возможность работать и зарабатывать, тратить деньги на себя, иметь возможность быть наедине с собой.
Страх остался, конечно, но она поняла: не имея денег, она никогда не сможет вырваться из этой паутины, ведь после развода ей ничего не оставалось.
Так прошло несколько месяцев. Никто не нарушал условий. Как-то вечером она выпила вина, которое он ей дал. Грядет его предвыборная компания и ему, конечно, нужна беременная супруга. Раз уж она по собственной воле отказывается, почему нельзя её опоить, а потом взять на ложе, не предохраняясь, и так несколько недель, приковав её наручниками к супружеской кровати, пока доктор не скажет, что она беременна. Почему бы и нет?
Ужас пережитого нагоняет её каждую ночь, в криках, исцарапанных запястьях, сжатых до синяков ногах. В каждой минуте её существования, пропитанной к нему ненавистью и отвращением.
Уехать к родителям и попытаться сделать искусственные роды, убить своего ребёнка в череве. Умереть, но освободиться. Всё безуспешно. Её спасают. Отправляют в клинику, где она лежит в палате с другими беременными женщинами. Они радуются, у неё горе.
Вернуться без предупреждения, увидеть его с той же девушкой. Закричать, наброситься на него, вцепиться в его лицо и разодрать, а потом почувствовать толчок и удар, скатиться по лестнице и очнуться на больничной койки с пустым животом и рядом с ним. Кричать, ненавидеть, желать его убить, чувствуя потерю. Как бы она не желала этого ребёнка, но уже смирилась с этим и полюбила его. Она приняла эту участь. Она хотела быть матерью.
И вот сейчас чувствовать, что уже нет ничего. Всё умерло вместе со словами врача, что детей больше не будет. Кричать во весь голос до хрипа. Быть раздавленной горем. Обещать себе отомстить.
Он запер её в Двенадцатом. Ушло полгода на то, чтобы уговорить слуг помочь ей. И они помогли.
Сейчас она едет в поезде к Капитолию, прижимая к себе сумку и боясь, что ей откажут в помощи, но она знает к кому обращаться. Она уверена: ему тоже больше нечего терять благодаря её мужу.
Месть. Ей нужна только месть. Она ею дышит. Она ею живёт.
Небо за окном раскрашивается в розово-золотисто-оранжевые оттенки заката. Ей хочется выключить солнце, чтобы больше никогда не видеть его любимый цвет.
Примечания:
3/2