Шанс по-итальянски

Родиться на Саут-Сайд – это когда всё идёт по пизде. И в этом есть своя логика, не находите? Когда твой пропускной билет в эту жизнь – ни к чему не обязывающая ебля за углом кабака или быстрый трах на заднем сидении прокуренного авто. Далее, по списку, с этим билетом ты являешься на свет из шмоньки какой-нибудь сучки. А ими Саут-Сайд просто кишит. Милкович проебался по полной. Тот, кто чмырил говномесов и пиздил их битой за гаражами, развёлся рыжим ублюдошным пидором, который ебал Микка так, что за уши не оттащишь. Славное было времечко. Только потом пиздоган начался полный. Ебучая биполярка, грёбаная тюряга, почти выпрошенное у Йена обещание дождаться Милковича из тюрьмы. Надо было эту сучку, Сэмми, грохнуть напоследок. Пиздливая шмара. Как и, в общем-то, вся галлагерская стая. «Перемены к лучшему могут произойти всегда, в любой момент жизни», – говорилось в одной из тех немногих книг, что попались на глаза Милковичу. Тогда он просто показал средний палец, мол, херню не моли, жизнь каким дерьмищем была, таким и останется. А оказалось, это правда. Перемены происходят. И пускай для этого нужно попасть в тюрягу, закосить десяток человек, набить уродскую татуху, а потом скорефаниться с итальяшкой, чей батя – известный криминал, самый настоящий дон. Микки помог нерадивому сынишке поставить раком важных шишек, намеревавшихся опустить ссыкливого макаронника. Парень, действительно, ничем выдающимся не отличался: ни тебе мускулатуры, ни взгляда орлиного, да даже шрамиков на смуглой коже не наблюдалось. Только нелепые чёрные кудряхи торчали во все стороны. Но Милкович отчего-то пропитался симпатией к этому недомерку. Выражать свои чувства он никогда не умел, поэтому давал парню пиздюлей за робость, поднатаскивал, как щенка перед собачьим боем. И кто бы мог подумать, что Микк будет отличаться житейской мудростью? Спасло его, как всегда, умение выживать. Спасибо за иммунитет, Саут-Сайд. Микка выпустили, как он и говорил, через 8 лет. За хорошее поведение скосили срок. Понятное дело – его никто не ждал. Само «Галлагер» вязало язык, к горлу подступала блевота, в паху зудело, грудь рвало клокочущей болью. А ещё Милкович чётко для себя решил, что рыжий обмудок для него мёртв. Как и вся его мразотная семейка. Конечно, решить – это одно, а вот забыть – другое. Сперва было очень хуёво. Микк наводил, что называется, справки. А если по-простому – находил тех, кто сливал, с кем Йен якшался. Ещё в тюряге Микку донесли, что новая пассия рыжего – какой-то чёрный хер с пожарки. Тогда Милкович с психу уебашил жиду, открывшему хлебало, чтобы донести хуёвые вести. Потом у Йена был танцор, богатей, женатик и другие пидоры. Однажды Милкович перестал интересоваться галлагерским дерьмищем. Тогда-то он твёрдо решил для себя, что всё, баста, алес. Йен в хуй не дует, как там Милкович. Ему откровенно посрать. Рано или поздно Микк должен был вдуплить эту истину. Ни о каких перспективах речи не было. Особенно, когда у тебя две судимости за плечами, а 80% речи составляет отборный мат, подкрепляемый тюремным жаргоном. Так и скитался Микк от одной паршивой подработки к другой. Светлана в дом не пустила. Разжилась собственным баром, о котором давно грезила. Кстати, там были шлюхи, которые звали её «Русская мама». Из Евгения вырос смышленый пацанёнок. Видеть его довелось лишь пару раз – новоиспечённый ебырь Светы не разрешал. Спустя год, когда Нико, того самого итальяшку, выпустили, он первым делом разыскал Милковича. «Долг платежом красен», - сказал тот в своё оправдание. А после познакомил со своим отцом. Дон Валентино очень внимательно слушал сына, с прищуром поглядывая на Микки. Милкович до пизды стыдливо себя чувствовал, почти распятый перед важным макаронником. А Нико распинался перед отцом, рассказывая, как этот паренёк с Саут-Сайда пиздил обидчиков, а потом и самого Нико, можно сказать, снабдил бесценной истиной, позволившей выжить. Он трактовал это как «Либо ты выберешь путь, либо тебе укажут направление», однако в контексте говорилось: «Либо ебёшь ты, либо ебут тебя». Всё очень и очень просто. Но Микк никак не мог вкурить, чего итальяшке всралось выплатить хуев долг? Неужели у парня вообще нет такого понятия, как «пацанская помощь»? Как там, блять, эту? Солидарность хренова. Ан нет. Нико продолжал врубаться за незаменимого Милковича, призывая отца взять того на работу. «Ебанатик», - бескомпромиссно заключил Микк. Однако благодаря этому чудиле дальнейшая жизнь Милковича сложилась интересным образом. В итальянских кланах существует чёткая иерархия, подчиняться которой – святая обязанность всех членов семьи. Милкович, ясен пень, попал в эту семью не сразу. Ему, как американцу, светила мелкая роль сошки, которых ещё называли «соучастники». На его долю выпала лёгкая работёнка, вроде тёрок с барыгами, контрабанда алкоголя, промысел оружием, улаживание траблов с подельниками. Также ему иногда приходилось впариваться за шмаровозов, крышуемых кланом. Если американское дерьмо приходилось грести лопатой, то это – итальянское – Микк разгребал золотой ложечкой. Зато Нико, казалось, всем был доволен. Валентино, чуть погодя, убеждённый в грамотности сына, сделал его консильёри, что значит – правой рукой.

***

Негласный кодекс мафиози воспрещал членам семьи посещать бары, клубы и другие развлекательные места. Разумеется, это действовало на благо клана. Однако Микка такая ебурга не устраивала. Он, можно сказать, впервые за долгое время разжился хоть каким-то баблишком, которое намеревался спустить не на танец за двадцатку, а на полноценный стриптиз. Мужской, конечно же. В закрытом клубе. Всралось, знаете ли, Милковичу, присунуть хрустящую сотню баксов меж аппетитных поджарых булок какого-нибудь танцора. Но планам не удалось претвориться в жизнь. В клуб ввалился Нико, окружённый солдатами капо. Они скрутили Милковича и вытурили из заведения. Затем, когда все расселись по чёрным тонированным машинам, Микку завязали глаза. Он ехал в тишине. Макаронник предательски молчал. Высадка пришлась на загородную виллу, которой Валентино наградил сына за первую успешную сделку. Милкович недоверчиво озирался, не зная, какой подставы ожидать за свой косяк. Нико уже не был тем хлюпким цуциком, трясшимся, когда в душевой к нему подваливали чёрные бугаи, глазами пожиравшие не по-мужски стройные ножки мулата. Он, сын дона, буквально на глазах превратился в достойную правую руку босса, а также – заслуженного наследника клана. Чёрные вихры волос будто бы стали жёстче, карие глаза – темнее, опаснее, а само тело раздалось вширь, по своим параметрам приблизившись к канону мужской красоты. Микки не мог не заметить эти изменения, сделавшие Нико до пизды привлекательным. Но Милкович зарёкся во всю ебургу любовную больше не вляпываться, поэтому посылал подобные мысли к чёртовой матери. Ещё тогда, в тюряге, был шанс выебать макаронника по самые гланды, а потом засадить ему так, чтобы яйца звенели. Но что-то удерживало Микка. Что-то блядски рыжее, приходящие в дурных снах, пошло постанывающее, запускающее свои грабли под резинку трусов, крепко сжимающее пульсирующий хер, который потом заебенит прямо в цель – до слёз кайфово, унизительно и больно. – Otterro tutto cio che voglio*. – Ёбаный стос, Нико, я нихуя не поним… Договорить Милковичу не даёт холодный ствол, приставленный к виску. Он замирает, широко открыв глаза и рот, охуевший, силится поверить в действительность. Нико смотрит предательски равнодушно. Он могущественен, наделён властью, во всем его образе читается превосходство над ним, мусором с Саут-Сайда. За какие-то пару минут, что они стоят вот так, молча, Микки успевает прокрутить в голове всю свою ебучую жизнь. Отец – обмудок последний, школа – поганое стадо баранов, сеструха – дура, Светлана – хитрожопая шлюха, Евгений – сын, которого Микк, как и всё остальное, проебал. Первая любовь – припизднутый биполярный мудак. Одним словом, жизнь – беспросветная жопа. Так нахуй за неё цепляться? – Слышь, Му-му не еби, собрался стрелять – всади пулю в башку. Милкович закрывает глаза. Не жмурится. Никаких сил нет, чтоб зенки корячить. А Нико, кажется, упивается слабостью прижатого к стене Милковича. Да вот только начатое никак не закончит. Выстрел – поцелуй в губы. Милковича как ушатом холодной воды облили. Он, настроенный подохнуть, бывалый парень, хуём по сраке битый, чуть в штаны не наложил, ощутив прикосновение чужих губ. Почти забытое ощущение. Совершенно отличимое от того, что было с Галлагером. Не слюнявая мазня какой-нибудь шлюхи. И плевать, что эмоциональный диапазон Микки ограничивается примитивным удовлетворением от намотанной пизды на яйца или члена, засаженного глубоко в глотку. Это было глубже. Это как наглотаться битого стекла, а потом попрыгать на батуте. Как нахуяриться абсента, а потом закусить факелом. Они не разговаривали. Остервенело целовались, рвали друг на дружке одежду. Рубашка от Габбаны была варварски удалена с тела Нико, в процессе потеряв несколько пуговиц. Дешёвое тряпье Милковича пошло по швам. Это была долгая ночь. Отборная итальянская ругань шла вперемешку с американским матом под аккомпанемент стонов, толчков, вздохов и скрипа кровати. Мировую они закрепили крепким виски. Милкович почти привык хлыстать дорогущее бухло, изредка скучая по ворованному пиву из магазина Кэша. Нико не объяснил, что это было. А Микк не решился спросить. Да ну, блять, может, макаронник находился в эпицентре гормонального взрыва, а Милкович просто под руку попался? В пизду эти размышления. Получи, бля, хуй за щёку и медаль во всю жопу.

***

Наверняка ни один смельчак не рискнёт назвать Милковича супергероем. По крайней мере, так было до тех пор, пока Микк не рванул прямо под колёса огромной фуры, чтобы спасти зазевавшуюся девочку. Рыжая с широко раскрытыми глазами наблюдала за тем, как на неё несётся машина. – Эй, ты вконец слепая? – одёрнул мелкую Микк, когда оба откатились от дороги, миновав опасность. – Я её не заметила, - растерянно хлопала глазами девочка, распластавшись на газоне. – Я… А кто вы такой, чтобы ругать меня? Микки поразился наглости этого ребёнка. Её только что спасли, а она умудряется возмущаться. Но не успел он ответить, как подбежала молодая мамаша. Блестящие розовые серьги в виде колец, юбка в горошек, блуза, огромное декольте, копна волнистых медных волос… - Что я тебе сказала! Где надо было меня ждать?! – вопила мать, подымая ребёнка с травы. Она грубо отряхивала девочку, причитая что-то о несносном брате. – Мамаша, вы бы повнимательнее были. Кажется, этой молодухе Милкович только что поддал огонька. Мамаша вздыбилась, развернулась, приготовившись облить спасителя грязью, но вместо этого её глаза округлились и с пухлых губ сорвалось: – Микки? – Деббс?