***
О своей жизни Милкович трепаться не любил. Нико перепали рассказы о сеструхе и о русской прошмандовке, которая по совместительству является женой Микки и инкубатором плода, которого результатом любви язык не повернётся назвать, – Евгения. Ещё в бухом ностальгическом угаре, Милкович поведал итальяшке о детстве, когда его дико вставляло с пальбы из рогатки по толстым тёткам из супермаркета, о подглядывании за голыми девками в общественной раздевалке бассейна, о ворованных чупа-чупсах, которые потом были щедро сбагрены Мэнди со словами: «Тренируйся – тебе пригодится». Прогноз оказался достоверным: сосалка выросла ещё та. Только это больше не казалось Микки забавным. Несмотря на всю свою ублюдочность, он желал мелкой только лучшего. Но если Галлагер – это диагноз, то Милкович – это судьба. Или карма. Засранная как в прошлой, так и в этой жизни. О рыжем лобке Микк рассказывать не собирался. Но Нико всегда был умнее и наблюдательнее, чем Милкович мог себе представить. Неужели можно не взять во внимание того, кто заточкой кромсает грудь с неказистой надписью? Чьё-то имя или, может, фамилия – итальянец не разобрал – превратилось в кровавое месиво. Милкович сидел сгорбленно, прижавшись к стене. Он молча плакал, держа окровавленную руку с заточкой, занесённой для нового пореза. Тогда Нико по-страшному ломало: он знал, что если сейчас кинется к Микки, то огребёт сам, хуже того – лишится ушей или получит остриём в шею. Попробовать поговорить об этом впоследствии тоже не получилось – Милкович послал макаронника: «Ты мне, сука, в душу лезть будешь? Пиздуй отсюда, пока зубы не пересчитал».***
В доме Дебборы Галлагерами и не пахло. Зато пахло пирогом, жареным мясом и чем-то пряным. Но Милкович всё равно хуй по ветру держал. Даже когда выяснилось, что у Дебби целых два спиногрыза. Той, что постарше, было около десяти. Девочка держалась стойко, глядя гостю прямо в глаза. Микку сделалось совсем не по себе. Он хоть и сидел, расслабленно развалившись на стуле, а нервишки щекотало изрядно. – Это тебе, – елейным голоском сообщила младшая из дочерей, протянув Милковичу рисунок. На белом листе цветными карандашами был намалёван бровастый человечек с поднятой над головой красной машиной. Человечек поменьше – девочка, по всей видимости – счастливо улыбалась. Над ними плыли облака, смешно накаляканные вьющимися клубами. Ниже была подпись: «Моему герою». В слове «герой» была ошибка, но это ничего, ведь Микк бы и сам сделал точно такую же. Ужин проходил спокойно. Мясо с картошкой оказалось на удивление вкусным. Дебби втирала пургу о материнстве, о том, как она боролась за своего первого ребёнка, когда Фиона пошла против. «Я всего добилась сама», - кичилась она. Спустя минут пять самозабвенного трёпа горделивой пизды, она опомнилась: – А ты, Микки, чем занимаешься? – с неподдельными интересом спрашивала она, вилкой поддевая кусочек мяса. – С бизнесом другу помогаю, – соврал Милкович, про себя подумав: «А то ж, бля, типа деловой дохуя». – После тюряги нахрен сдался, сама понимаешь. Дебби понимающе качала головой. Пиздецки, блять, сопереживает она. – Пирог? – слишком по-домашнему поинтересовалась мамаша. Девочки радостно вскрикнули, помчавшись на кухню. Микк размышлял о том, как скоро эта хуёмбола закончится. Ему ещё залупу рвать перед Ником: макаронник работёнку подкинул дня два назад, а Микк до сих пор в хуй не дует, с кого бабосы трясти, где должника откопать и где его потом, в случае чего, закопать. Звонок в дверь. У Милковича от плохого предчувствия яйца поджались. Деббора пошла открывать дверь, крикнув: «Иду я, иду». С кухни хуй разглядишь, кто притащился. От сердца отлегло: никакую галлагерскую рожу Милковичу видеть не придётся. Вдруг притащился бы, скажем, Фрэнк? Наверняка этот ебучий старый плебей не подох ещё. А если подох – хер с ним, дерьма и так навалом. – Но мне нужна маска для подводного плавания, - настойчиво гнул мужской голос, - мы завтра летим на Сейшелы! – Свали, я занята, давай потом поговорим, - устало отпиралась Деббс, ногой придерживая дверь. – Я оставил её у вас в ванной, - напирал гость, - пусти, Деббс, я заберу её и уберусь. Милкович активно прислушивался к разговору, силясь разобрать, что за поебень там происходит. Забывшись, он снёс со стола стакан. Послышался громкий лязг битого стекла. – Сука, ну обосраться теперь! С поёбаной видухой Милкович полез под стол – собирать осколки. Тут ж, бля, эти пиздогрызы носятся, не хватало ещё херануться им чем-нибудь острым по его вине. – Микк? Сука. Финиш. Приехали. Теперь главная задача – не ебануть никого. Однако с этим Милкович не справляется. Силясь выползти из-под стола (как это, блять, тупо смотрится со стороны), он умудряется хорошенько жахнуться башкой о стол. Ебанько ссаное ты, Милкович, возьми себя в руки! Микки исподлобья смотрит на Галлагера, выдавив из себя «Здарова». Всю злость он сосредотачивает в руках, сжимая осколки до тех пор, пока те не впиваются в ладонь. По кулакам вьются алые змейки – тоненькие ручейки крови. – Я, блять, представить себе не мог, что, придя за маской для плавания, обнаружу здесь Милковича, – вещает рыжий, светя усмешкой, – вот это сюрприз, а? Микки бросает встревоженный взгляд на Дебби. Та опускает глаза и едва заметно кивает. Последний раз Микк видел Йена ещё в тюряге. Через стекло сидел зачуханный рыжий пидор с завсегдатыми синяками под глазами. Губы обветренные, взгляд похуистичный, одёжка мятая, как и всё ебало в целом. Вот таким Йен запомнился. Милкович к херам успел забыть, что такое маниакальная стадия Галлагера под биполяркой. – Я это, пойду, лады? – для приличия обращается Милкович к хозяйке. – Дел дохрена. – А как же ужин? – чересчур живо интересуется Йен, скидывая куртку в руки остолбеневшей Дебби. – Мы же так давно не виделись! Можно заебашить в рожу прямо здесь. Вот только не хочется портить психику детям, что палят происходящее из-за двери. Наверняка племяшки не обрадуются отмудоханному рыжему дядьке-обмудку. Милковича спасла Дебби, заметившая, что творится у того с руками. Под предлогом «Поможешь мне открыть банку», она увела раненого на кухню, где резво захуярила перекисью, буквально искупав в ней ручищи Милковича. Потом профессионально обернула ладони бинтом. – Прости за него, – она, действительно, раскаивалась, – я не думала, что Йен объявится. Он… Редко участвует в делах семьи. То есть, съёбывает куда-нибудь на несколько месяцев, а потом объявляется, как ни в чём не бывало. Потухший, но спокойный. С его болезнью… – Я вкурил, – обрывает её Микк. За столом молчали все, кроме Йена, громко вещавшего о недавних приключениях в Канаде. К счастью, рыжему мудаку хватило ума не трепаться о грязных штучках, которые он вытворял, ведь судя по «Мы опустошили бар, а потом, вы же понимаете, что было?», которое он говорил с неебически самодовольной улыбкой, их было дохуища. За время, что Микк слушал Йена, он понял одно: потребуется нахуяриться вхлам, чтобы смыть дерьмовые впечатления после встречи. Пойти к Нико и ебануть по самому крепкому пойлу, что им удастся раздобыть. Для сына босса мафии раздобыть что-то – это, ясен хер, как два пальца обоссать.***
Только Нико, кажется, пить не собирался вообще. Милкович застал его не в лучшем расположении духа. В воздухе висело напряжение. – Я тут, блять, долго буду стоять аки хуй надроченный? – Che cazzo vuoi*? – Сука, опять базаришь на своём, – Микк терпеть не мог, когда с ним говорили о том, в чём он не сёк (а тем было дохрена), тем более, его выбешивало, когда итальяшка парил на родном языке. Однако «cazzo»** было знакомо и, кажется, как-то связано с хуем. Нико, блять, что, предложил отсосать сейчас или как? – Тебе приспичило поебаться? – Scemo***. Милковича выставили за дверь как нашкодившего щенка. Вот говорят, типа: «Мы с тобой общаемся на разных языках» как бы в переносном значении, а тут, блять, всё очень даже в прямом значении! Херов макаронник, сложно ему, что ли, нормально выражаться? Позже к Микки на хату подвалил чувак, презентовав корзину с большим красным бантом. Вино и куча хавки – всевозможные сладости. Милкович впервые видел конфеты в обёртке, что выглядела так, словно стоила дороже его футболки. Походу, так оно и было. Сладость притупила обиду. На дне корзине обнаружилась записка, в которой Нико извинялся за своё поведение и нелестные высказывания. Однако косяк был, действительно, на совести Милковича. А всё из-за того мудохера, что бабки зажал, которые Микк должен был стрясти.***
Нико вштыривало со всяких светских раудов. Итальяшка в процессе подготовки даже укладку делал, что уж говорить о белоснежных рубашках и костюмах с иголочки. И это было, сука, заразно. Однажды Милкович, лицезря выданный ему ролекс, поймал себя на мысли, что выглядит неебически клёвым. Это всё, конечно, чистые выебоны, на понтах далеко не уедешь, но чувствовать себя важной персоной ему нравилось. На одном из таких раудов, Нико, уладив дела клана, нарисовался рядом с Милковичем, всучив тому бокал с шампанским. – Хули празднуем? – С повышением, солдат. Тебя рекомендовал сам капитан****. Вот тебе на! Косячишь, а тебя повышают! Милкович, охуев, влил шампанское в глотку залпом, на радостях чуть не рыгнув. Хер там, он же в приличном обществе, а не пивас хлыщет перед телевизором. Подняться по иерархической лестнице для члена семьи – это всегда событие. Особенно, если ты иностранец, а мафиози до пизды любят свою кровь. Затем Нико приспичило перетереть с очередной важной шишкой, поэтому Микк принялся пожирать закуски. Он лихо отправлял в рот всякие фуа-гра, по вкусу похожие на обычный паштет, а потом взялся за мясную нарезку, коей было просто дохренища. – Вытащи, пожалуйста, «зад поросёнка» изо рта. Микки ошалел, со страху выплюнув кусок мяса, который тут же замёл носком ботинка под стол. Он же воспитанный мальчик, знает, куда ныкать. – Еб твою мать, что?! – Полный рот кулателло*****. Я намерен представить тебя важному другу семьи. Желательно сделать это с пустым ртом. Нико, сучара, куда столько гонора? Это ж, блять, где такое видано, чтобы выходца Саут-Сайда представляли «важному другу семьи». Подвалил очередной итальяшка. Их Микк научился определять почти безошибочно. Сияющая традиционная лыба, открытость и чрезмерная жестикуляция (серьёзно, Микк так даже в глаз получил разок), а также природная обольстительность, ведь не зря итальянцы признаны роковыми любовниками. А итальянские женщины… В компании некоторых из них, Милкович забыл о своей принадлежности к пидорскому братству. – Дон Марио, – обратился Нико, – это Микки Милкович, солдат капо. Микки сообразил, что вот сейчас ему нужно протянуть руку, чтобы предстать перед серьёзным мужиком не в хлам тупым обмудком, коим он так явственно себя ощущал. У дона Марио оказалась очень горячая рука и крепкое рукопожатие. А ещё у дона Марио за спиной нарисовался самый настоящий пиздец. Этот пиздец носил блядскую фамилию, был рыж и пиздливенько улыбался. В момент, когда Нико с доном отвлеклись, Йен, улыбаясь, наклонился, чтобы шепнуть Милковичу: «Хочешь сидеть на чьей-то шее – раздвинь ноги». – Йен Галлагер, – Марио жадно облизал губы, – мой помощник. «Сосалка это твоя, сука», – поправил его Милкович, рожей чуть не выдав свою осведомлённость о пидорских наклонностях итальяшки. – Мы… – замялся Микк. – Учились в одной школе, – уверенно закончил за него Йен. «Ебались за стадионом». «Вытаскивали друг друга из дерьма». «Были влюблены по самые яйца».