Inferno

      Махариэль с трудом дышит.       Говорила она, говорила несносному Тамлену не соваться к тем руинам! И где он теперь, что с ним?       — Где Тамлен? — из последних сил выдавливает эльфийка, цепляясь рукой — влажной от пота, лихорадочной дрожью исходящей — за мантию Хранительницы. — Что с ним?       В ответ она слышит только какой-то успокаивающий бред, что-то ласковое в свой адрес и просьбу не говорить.       Махариэль горит изнутри. Меж ребёр — пожар, и она неслушающимися пальцами расчесывает себе грудь до ярко-розовых полос; до кровоподтеков. Словно надеясь — если разворотит себе кожу до мяса, до костей, то ядовитый огонь покинет её тело, прекратит сжигать.       Где Тамлен?       Что с Тамленом?       О себе бы подумала.       Где ты?       Что с тобой?       Вместе с пожаром внутри — голоса в голове, которые становятся всё громче и ярче. Выкрикивают что-то резко и страшно; разливаются по сосудам и венам.       Да-да, именно так: Махариэль слышит песню какого-то чудовища, слышит разноголосицу, словно вой каких-то первобытных, древних существ; и чувствует — эта какофония звуков течет по её телу, словно то не звуки, словно то — змея, что под кожу залезла, и ворошит теперь все изнутри, и растёт там, заполняя её собой.       Где Тамлен?       Где он?       Это скверна.       Вот что слышит Махариэль.       Это конец       Она пониимает.       Но где Тамлен?       Почему они ничего не говорят о нём?       Махариэль лихорадит. Кожа липкая, слюна вязкая, глотать её трудно, а сплюнуть нет сил. Голова как чугун, и с места не сдвинуться, суставы ломит. Иногда голоса в голове громко, истошно кричат, и их вопль острым лезвием бьёт куда-нибудь в грудь. Махариэль от боли не может сдержать болезненного стона, а голоса в голове, кажется, только этого и добивались, потому ехидно, радостно ухмыляются, вопят в первобытном экстазе.       Всё меняется, когда в лагерь приходит шемлен. Дункан, Серый Страж. Он говорит о надвигающемся Море, о своём ордене, о войне. О том, что, вступив в ряды Стражей, она сможет выжить. И долийская гордость гнёт спину под чудовищной болью, под крики и брань голосов в воспаленной голове.       И вот — Серый Страж. Вот Алистер, король Кайлан, ведьма из Диких земель. Потеря Остагара, пробуждение в хижине Флемет, резкий запах мабари.       Она среди шемов — подумать только! И дважды её спасли, нет, трижды. Она теперь в долгу у них всех.       — Это не важно, — серьёзно нахмурив брови, говорит Алистер и махает рукой, но она чувствует, знает — ему почему-то приятно, что она ценит их труды, он благодарностью это считает. — Нам Ферелден бы спасти.       И то верно. А Морриган чуть дальше от них сидит, делает вид, словно не слушает их, а сама причитает громко, чтобы Алистер слышал, мол, в чём же Ферелден так провинился, раз на помощь в подобную минуту его должен спасать такой глупый невежда. И снова — перепалка, а эльфийке смешно, она никогда не видела таких дружных и весёлых шемов. Те лишь с недоумением и смущением смотрят на неё и думают: что же творится в голове у долийцев?       Махариэль идёт вперёд смело, с луком на изготовку, прикрывая Зеврана и Стена, давая жестами знаки Винн. Её больше не так сильно пугают тихие голоса в голове, которые до сих пор что-то тихо нашёптывают, улюлюкают, пульсируют в крови. Она уже не одна. О голосах теперь можно тихими вечерами поговорить в лагере с Алистером, а песни, старые — Лелианы и застольные — Огрена, заглушают проклятые завывания скверны.       Сначала Махариэль боится Зеврана и его нескромных намёков, избегает эльфа, жалуется на него Винн и мабари, нервно грызёт травинку, которая неизменно у неё между зубами зажата. Но Зевран не отступает, и взгляд его мягче становится, а истории у костра — пронзительнее. Вот он ей рассказывает уже не про шлюх в борделях и окровавленные монеты, а про мать и сны о лесах. Вот он смотрит на неё не с наглым прищуром, а ласково, заинтересованно. Махариэль с ним спокойнее всего, потому что — сородич. Их клан не очень любил городских, впрочем, как и все долийцы, но всё же сызмальства их учили: кровь одна и предки одни, и взаимоуважение никто не отменял. Она познакомилась со многими хорошими шемленами — нет, всё же с людьми, — и даже пару раз замечала, что какая-то сила влекла её к Алистеру. Но эльфийская гордость топтала зарождающиеся чувства к нему, а когда появился Зевран в их отряде, когда его истории стали пронзительнее, а взгляд — мягче, кровь закипела сильнее.       А в груди скверна ворочается, но ей не страшно. В глазах Ворона она видит что-то такое, что есть только в эльфийских глазах, и вдруг страшные вопросы колят в грудь:       Где Тамлен?       Где же он?       Что с ним?       Еле ворочая языком, шепчет усталая, почти сгоревшая изнутри Махариэль. Хранительница и Мерриль рядом сидят, молчат.       Где Дункан?       Где Серый Страж?       Он ещё не пришёл? Вы его не пустили?       — Какой Дункан, дален? — измученно, с лаской и горечью спрашивает Хранительница и кладёт ладонь на горячий лоб Махариэль. — К нам никто не приходил.       — И Тамлен тоже… — тихим эхом откликается заплаканный голос Мерриль.       Махариэль с трудом сглатывает вязкую, горькую слюну и слышит, как Хранительница на эльфийском просит Мерриль закрыть дверь и никого не пускать к ним. Девушка всхлипывает и шепчет:       — Прощай, леталлан.       Махариэль дышит чаще, сердце тяжело, часто стучит.       Что вы задумали?       Что происходит?       Где Тамлен?       Где Дункан?       Где Зевран и мабари?       — Это всё из-за скверны, дален.       Махариэль чувствует острую, невыносимую боль в груди. Руки и ноги исходят судорогой, и что-то горячее струйкой течёт из области сердца.       — Это для твоего же блага.       Нет-нет, как же Дункан?       Как же Тамлен?       Там Мор за порогом!..       Маретари умеет убивать быстро. Махариэль мучается всего пару мгновений.       Дункан не помог бы тебе, дален.       Люди всегда приносили нам только боль.       Маретари наглоталась проблем от шемленов, она знала, что им верить нельзя. Очень давно, пару десятков лет назад она разрешила одному эльфу из своего клана стать Серым Стражем. Хотелось ему стать героем, улучшить жизнь своих сородичей. Через несколько дней ей сообщили, что он не прошёл ритуал. Поэтому, когда в их лагере объявился Дункан и стал говорить о скверне, о Море, о том, что только вступление Махариэль в их орден сможет её спасти, Маретари лишь ухмыльнулась. И отдала приказ охотникам убить незваного гостя.       А Махариэль?.. Махариэль могла и не выжить. Не пройти инициацию, скончаться по дороге к Остагару. Лучше уж ей умереть от руки сородича, от того, кто валласлин на лице гордо носит, у кого в венах кровь древних предков течёт. Лучше так, чем по вине шема. Нет-нет, Маретари наглоталась от них проблем за свою долгую жизнь.       И никакие их увещевания никогда больше не сломят её эльфийскую гордость.