Два дюйма влево от верхней пуговицы

0 Утро начинается с крепкого до ядовитости, до чёрных разводов на стенках кружки кофе и масштабной стирки - шутка ли, два пододеяльника, три наволочки, одна простыня, неисчислимое количество запачканных надежд и чернильный браслет на руке. Сара Магдалена Розенфельд, Сара-которая-всегда-всё-предусматривает, Сара с чешскими корнями и еврейским именем, Сара, чьё имя очень сложно произнести, сидит в маленькой душной ванной комнатке, трёт руку спиртом и горячей водой и продумывает, как объяснять родителям, что свадьбы не будет. Лавровый браслет на руке не оттирается, да и не должен бледнеть по крайней мере ещё года два, но она продолжает тереть раздражённую и идущую мелкими волдырями кожу. Вдруг, на сто первый, минуя предыдущие сто, татуировка ототрётся, тонкой струйкой, оставляя разводы, стечёт в водосток и доплывёт до какой-нибудь Атлантики, смешавшись там с солёной водой и осьминожьими чернилами. Его-её татуировка яркая, цветная, напоминающая картинки из детских жвачек. Её-его татуировка бледная и полуразмытая. Сара с самого начала видела, что её звезда, отражённая на теле Марка, не чёрная, а серая, в лучший момент - цвета мокрого асфальта. В последние дни была уже совсем невзрачной, как карандашом B2 по коже. На бедре у Марка расцветала незнакомая красная роза - пропорционально. Символ любви и страсти против колючей и траурной звезды. Проблема выбора не поднимается. Поэтому в один момент и три чашки чая с коньяком, хотя, сказать честно, коньяка было больше, они разошлись. Марк виновато улыбнулся, сердцу не прикажешь, а он ещё и фаталист, собрал чемоданы, оплатил свою часть квартплаты за этот месяц и в последний раз закрыл дверь. Сара вытерла глаза, умылась, вытащила из холодильника ведёрко мороженного, отключила телефон и села смотреть первый попавшийся боевик - лишь бы там не было любовной линии. Фатум - самая удобная вера. Не смог - обвиняй судьбу, шли ноты протеста в небесную канцелярию и переводи острые, норовящие уколоть стрелки. Отсутствие "мелодрама" в жанрах не помешало героям поцеловаться на фоне взрыва, игнорируя взрывную волну, шум и летящие осколки, но к тому моменту Сара уже спала, сжимая оплетённое лавром запястье. Картинка-мотиватор "занятые люди реже страдают от депрессий" попадается очень вовремя - Сара отчаянно ищет если не полезное, то хотя бы длительное дело. Из вариантов рассматривается: рассыпать по квартире банку пуговиц, почистить память на компьютере и попробовать перебрать антресоли. Бессмысленность превышает все неразумные пределы, если бы был её измеритель - он бы пищал и мигал лампочками. Пуговицы слишком мелкие, память слишком объёмная, антресоли слишком пыльные, Сара слишком ищет любой предлог, чтобы упасть на диван и зарыдать. Поэтому набирает ведро воды, натягивает канареечно-жёлтые перчатки, выволакивает стопку старых Марковых журналов, сдерживаясь, чтобы не сохранить их как память, потеснив с антресолей ноты, и лезет мыть окна. Ноты теоретически ей ещё пригодятся, хотя впихнуть пианино в однушке можно разве что на кухню, между плитой и холодильником, выкинув скрипящий обеденный стол. Окна не менялись уже лет пятнадцать, и поэтому из трещин рам можно извлечь конфетные фантики, достойные коллекции антиквариата, широчайший выбор насекомых для коллекции юного натуралиста и пыль всех видов и мастей. Сара стоит на подоконнике, держась за хлипкие, вибрирующие от ветра рамы, и с той же яростью, что и свою кожу, трёт разводы на стекле. Разводы сплетаются в знакомый лавр и не спешат исчезать, поэтому Сара опасно покачивается, иногда опирается ногой на узкий уличный карниз и трёт их ещё яростнее. Ветер пускает по коже мурашки, но из тёплого только куртки, колкие зимние свитера и фланелевая Маркова рубашка, которой позже она помоет пол. Внизу раздаётся какофония машин, и она краем глаза видит фигуру на дороге - какой-то ненормальный в распахнутой куртке не посчитал необходимым дождаться зелёного сигнала светофора и едва не перегородил движение на улочке, а у них... у неё, конечно же у неё под окнами и так две машины с трудом разъедутся. Сара фыркает, вытирает канареечно-жёлтым запястьем слезящиеся от моющих глаза и продолжает издеваться над окнами. Внизу постепенно утихает ругань, серый осенний ветер, хоть что-то хорошее, доносит запах свежей выпечки из булочной. Фигуру блюсти уже вроде незачем, поэтому Сара обещает себе домыть это окно и купить много-много булочек - отъедаться за год диеты. Когда громко хлопает входная дверь - это всегда неприятно, когда громко хлопает твоя входная дверь - это ещё и неожиданно. Достаточно неожиданно, чтобы дёрнуться, задеть ведро с водой и уронить с ноги тапочек. Лионель сдёргивает Сару с подоконника, попутно опрокинув ещё и моющее и едва не вырвав раму. Бутылка на память оставляет несколько зелёных капель на подоконнике и по красивой дуге улетает вниз. Сара сидит на полу в окружении порванных журналов, ощущает боль в бедре и абсолютно не воспринимает выдаваемый поток информации - когда Лионель нервничает, он говорит очень быстро. Когда Лионель говорит очень быстро, он заикается. Сары хватает на то, что бы аккуратно разомкнуть пальцы на своих плечах и попытаться встать. Снизу уже слышатся крики - получить стеклоочиститель на куртку - не лучший вариант. Но - во всём виноват фатум и скошенный подоконник. - Т-ты с-с ум-ма с-с-сошл-ла?! - слышать от спокойного, сдержанного и абсолютно невозмутимого Лионеля подобные интонации - сродни пению голубей. Голуби не выводят изысканных трелей, Лионель не повышает голос. А Сара не настолько эмоционально неуравновешенна, чтобы прыгать из окна из-за какой-то несчастной любви. Для прыжков из окон существуют чрезвычайные ситуации, удостоверения каскадёров и непосильные кредиты - причин, как считает Сара, и так достаточно. Лионеля всё ещё потряхивает, а Сара методично объясняет другу своего бывшего, что она мыла стёкла, только вот доказательства предъявить не может - они улетели наружу. На юг улетели, как птицы, только тряпка осталась. Летать в детстве не научилась. Методично несёт бред - только бы говорить. Ей всё-таки позволяют подняться с пола, чтобы закрыть окно - сквозняк носит по комнате обрывки журналов, а снизу всё ещё слышатся крики потерпевшего. На голову Сары призывается Божья кара, жандармы и такая-то матерь. Лионель молчит и нервничает, старается стать между ней и окном, ней и плитой, ней и лежащими на столе ножницами, но соглашается объяснить, что вообще происходит. История стара, как мир, и проста, как кубик Рубика в шесть лет. Лионель всегда покупает хлеб в булочной под окнами Сары. Марк всегда рассказывает Лионелю о своих новых девушках. Лионель никогда не снимает очки и прекрасно помнит, что Сара живёт рядом и у неё короткие тёмные волосы. Лионель видит знакомый силуэт в проёме открытого окна и выстраивает ожидаемую логическую цепочку. Сара не знает: смеяться или плакать. Лионель смущается, извиняется, нервно двигает оправу по переносице и собирается ретироваться в туман. Сара ловит его за рукав водолазки и предлагает чай, потому что оставаться одной в квартире непривычно и даже немного страшно. Лионель чувствует себя неловко на маленькой светлой кухне и непрерывно протирает очки, пока Сара заваривает чай и выбрасывает в урну марковы специи. - Серьёзно, из-звини, - Лионель греет руки о чашку и смотрит чуть правее головы Сары. Можно вымерять линейкой и транспортиром. Она улыбается, отмахивается от извинений и неискренне посмеивается. На душе воют кошки, цепляясь когтями за натянутые нити нервов. От неловкой ответной улыбки пара нитей чуть ослабляется, недостаточно, чтобы полностью выдохнуть, но хватит, чтобы немного вдохнуть. 1 Когда Сара появляется в университете, жизнь становится чуть привычнее - до Марка двенадцать кварталов, или восемь трамвайных остановок, или тридцать две минуты пешком, если спешить, а если зайти за кофе и свежими вафлями в магазин и прилипнуть к прилавку антикварки на углу - все пятьдесят. Тут почти никто не знает его в лицо, не знает количества остановок и кустов сирени по пути к его институту. Лионель обозначает на лице улыбку и кивает в знак приветствия, а Сара машет рукой и действительно улыбается - при этом по степени искренности они примерно равны. 2 Лионель устало и немного обречённо ругается с соседями по комнате, потому что телевизор один, их двое, уже большинство, у них полуфинал чемпионата, они не собираются уступать источник светящихся картинок ради какого-то фильма, который Лионель отслеживал с прошлой недели. Страстные, хоть и не произнесённые мольбы о неизменности сетки трансляции сработали, а вот уговоры, угрозы и лёгкий шантаж не помогли. Сара выводит последнюю буковку на листке бумаги, складывает записку в четыре, проглаживает ногтями сгибы и закидывает Лионелю в капюшон толстовки. Совершенно случайно она хочет посмотреть этот же фильм, а телевизор дома ловит нужный канал. Совершенно случайно она дружит с другом своего бывшего. Совершенно случайно друг её бывшего не переносит нынешнюю её бывшего, а её бывший совершенно случайно обладает привычкой всюду ходить с избранницей. А ещё Сара подозревает, что лимит друзей у Лионеля строго ограничен, подключить другой тариф не представляется возможным, с вопросами и предложениями обратитесь в компанию поставщика, но Лионель атеист и эта функция для него не существует. Лионель фантастически правильно всё понимает, не задаёт глупых вопросов и не строит лишних выводов. Поэтому вечером сидит на диване рядом с Сарой, обнимая длинный диванный валик, утыкаясь в него подбородком, и комментирует рекламу духов - пустить почти порнографию в эфире в восемь вчера - как-то слишком, не находите? Сара согласно хмыкает, поправляет сползающую с коленей тарелку и не очень смешно шутит про рекламу антивирусных лекарств. И в который раз отмечает, что рубашка у Лионеля застёгнута до последней пуговицы, давящей на горло. Сара бы спросила, но что-то подсказывает, что это вопрос из серии "я, конечно, отвечу, но ответ тебе самой не понравится или, того лучше, поставит нас обоих в неловкое положение, поэтому стоит промолчать". Сара смотрит на экран. Лионель смотрит на Сару, прикрывая глаза тенью от отросшей чёлки. 3 Сара обедает в кофейне при кондитерской на улице Карла Маркса. Лионель живёт на Карла Маркса. То, что они встречаются - совершенно не удивительно. Удивительнее то, что радость от встречи несколько чрезмерна - больше, чем принято при их уровне взаимоотношений. После семинара по психологии самое последнее, о чём Сара хочет думать - это о Фрейде и видах межгендерных отношений. Сара заканчивает кромсать многослойное пирожное, Лионель печально смотрит на дымящийся кофе, по телевизору пускают рекламу октябрьской ночной книжной ярмарки - новые книги, уникальные издания, коллекционные переиздания и широчайший выбор. - Что ты делаешь в субботу? - Видимо, иду с тобой на ярмарку. К чёрту Фрейда, хотя он и так в Аду. Вечером Сара смотрит на голубые линии у локтевого сгиба и хмурится - она ничего тяжёлого не поднимала, так почему же настолько сильно выступили вены? 4 Нет ничего сложнее, чем встать утром в пятницу, чтобы пойти на занятия. Нет ничего проще, чем встать ночью на воскресенье, чтобы поехать на книжную ярмарку. Будильник поёт "Time after time" и в любое другое время это стало бы лучшей колыбельной, потому что "лежу в кровати, слушаю тиканье и думаю о тебе"*. Сара любит не сразу вставать после пробуждения, а лежать, медленно осознавать себя, ещё находясь в молочно-белой туманной дымке, и это отражается на том, что будильник у неё на пять минут раньше, чем можно. Но сейчас она поднимается рывком, чувствуя кожей прохладу тёмной пустынной квартиры. Пять часов осеннего утра - действительно особое время, серое, беззвучное и не до конца реальное. Сара собирается под глухое тиканье часов и тёмно-серый полумрак за окном, тихо проходит на кухню, боясь разбудить тени на стенах. Загоревшаяся лампочка отпугивает мечущиеся тени в углы коридора, заставляет щурится от теплого шершавого света. Кружка холодного кофе, бутерброд из плавленного сыра и подсохшего хлеба, цветные витаминные капсулы - ранний и бесполезный завтрак. Сара прыгает по клавишам-прямоугольникам серого предрассветного света, вызывая скрипы половиц и пытаясь почти вслепую натянуть джинсы. Застёгивает браслет над лавром - с глаз долой, может, и из сердца удастся вытолкнуть? Путается в джемпере, когда экран телефона становится слепяще-белым от пришедшей СМСки. “Я у подъезда“. Сара закрывает тяжёлую дверь, осторожно, как отмычку, проворачивая ключ, и спускается по каменной лестнице, давя желание снять подкованные ботинки и идти в носках, чтобы тишина стала абсолютно всеобъемлющей. Лионель прячет руки в карманах, а нос в шарфе, ведь шарф осенью едва ли не самая главная вещь, сравнимая только с солевыми растворами от насморка и термосом с чаем. Сара воюет с заедающей молнией на кармане и готовит мелочь для грохочущего сквозь утренний покой трамвая - тёмная громада на фоне неба в сиреневых, как от кисточки в тёмной воде, разводах. Водитель смотрит на них почти с ненавистью - “как вы смеете быть такими бодрыми в такую несусветную рань?“. В салоне кроме них пара серых душ - сложно принять за людей. Сиденья бодряще холодные, а окна притягательно запотевающие от дыхания. Лионель засыпает, склоняясь на её плечо и почти роняя очки, а Сара не может до конца вывести своё имя на помутневшем окне, потому что для этого надо привстать и потревожить чужой сон. 5 Ярмарка - огромный павильон со стеклянной звёздной крышей - встречает их шорохом бумаги и гулом голосов, оплот жизни в картонных, мокрых и спящих декорациях города. Отдельный город. Лионель листает подшивки журналов с научными исследованиями, а Сара азартно выспрашивает дорогу к отделу детективов и ищет в плотных, лезвия не просунешь, книжных рядах на прилавке старые издания. Лионель тратит чуть больше, чем было крайней мерой, на переизданную серию Конан-Дойля, а Сара не может вместить третий томик Пратчетта в сумку. С ярмарки они возвращаются в час пик - наземный город залит рассветом, скачущим бликами по вымытым дождём машинам и прозрачно-обманчивым глазам окон, а подземная сеть трубок метро заполнена спешащими муравьями-людьми. Гекс Пратчетта*. Коллективное, бессознательное, условно разумное и само себя воспроизводящее. Сара неприлично-радостно улыбается и обещает несущему её пакет Лионелю самый крепкий чай во всём городе. Тот зевает, щурится и заявляет, что тогда ему можно просто пожевать заварки. Они сидят на той же кухне, вроде, и чай тот же, из той же пачки. Но в этот раз у Сары утренний дурман в голове и радостное предвкушение на сердце. Лионель вертит в пальцах верхнюю, воротниковую пуговицу и рассеянно, с трудом фокусируя сонный взгляд, смотрит за её плечо, на воронью стаю на проводах. В расстёгнутом воротнике, как в рамке с неоновой подсветкой, Сара видит категорически знакомый рисунок. Сара игнорирует заоконное карканье и недовольные гудки застрявшей машины. Её занимают только чёткие и полностью чёрные линии её татуировки на бледной коже Лионеля. Лионель ловит её взгляд. Через два дня тонкие голубые линии на сгибе локтя, так и не пропав, оформятся в ещё бледную, но упрямую терновую лозу. У Лионеля такая оплетает сердце. * Lying in my bed I hear the clock tick аnd think of you. Кто понял отсылку к Мобильной маргаритке, тому спасибо * Помесь магии и техники, условно разумная машина, дающая ответ на все вопросы. После трубок и муравьёв я не могла не написать!