Когда космос говорил со мной

После первой бури на Марсе вновь воцарилась звенящая, объемная тишина. Мартин помнил, как они с Сильвией летели, вспарывая упругий, густой воздух, пахнущий незнакомыми цветами. Внизу их были целые поля — кобальтово-синие, бесчисленные, похожие на волнующееся поутру море. Они еще не носили никакого имени; только этот аромат, терпкий и свежий одновременно — яблочное дыханье лета, которое вдруг наступило после долгой осени. Цветы на Марсе — целые поколения мечтали о том, что сейчас видел под собой Мартин. Но эта фантазия оставалась такой же недостижимой, как в самый первый день колонизации. Путь в тысячу миль, по которому не сделано ни шага, только устремлены исполненные тоски и надежды взоры. Сильвия спала в пассажирской корзине — глаза зажмурены, тяжелая морда упрятана под длинный хвост. Металлическая шерстка лежала так гладко, что напоминала дымное зеркало. В нем отражался алый отблеск неба. Юпитер стоял в зените — высокая сфера матово мерцала, заливая Марс потоками опалового термоядерного сияния. Таким было утро нового мира. Мартин летел туда, где горизонт закрывала шелестящая тень кристаллического дерева. Иггдрасиль все еще оставался там; никогда его космическая красота не казалась такой желанной, такой притягательной. Мартин знал, что он изменился — и Сильвия изменилась тоже. Потом они изменятся еще сильнее. Геликоптер опустился на землю возле моря Апатии — лед и алая пыль в огромной чаше без берегов. Мартин не чувствовал усталости, но привычка взяла свое — они летели уже больше суток, и много часов подряд бушевал невиданный по силе марсианский шторм. По небу с бешеной скоростью неслись тяжелые тучи, их то и дело рвали исполинские электрические разряды. Они били в землю, и оттуда вырывался дым и огонь. В сухой, разреженной атмосфере каждый раскат грома оглушал — рокот чудовищных барабанов, от которых дрожали горы, сточенные временем и метеорами до остроты лезвий из самых прочных пород. Когда все закончилось, Мартин и Сильвия некоторое время висели в воздухе на тихо стрекочущей машине — оглушенные, встрепанные, мокрые насквозь, но переполненные странным ликованием. Ни один человек не повел бы геликоптер в небо в такую погоду, а если бы и отважился, то вернулся бы обратно перемолотый стихией в единое целое с неуправляемой, бесполезной машиной — искореженное, оплавленное предостережение для безрассудных. Мартин щурил кошачьи глаза на клубящиеся тучи, и прижимал уши к синеволосой голове. Двигатель сыто урчал. Он не нуждался в подзарядке — геликоптер предтеч мог летать вокруг Марса еще несколько лет, а потом просто упал бы в красный песок, а его пилот, похоже, теперь не нуждался в привычных мерах предосторожности. Полет сквозь сердце мирового урагана и обратно. Дыхание вечности, пахнущее грозой и перечной мятой. И ее поцелуй, дарующий бессмертные крылья. Иггдрасиль возвышался за морем Апатии — нежданный, не желанный никем, молчаливый сотворитель новых миров. Цветок предтеч, распускающийся во мгле эпох. Мартин не сводил глаз с горизонта. Уже совсем близко. Еще день, может быть, два. Им нужно пересечь алое море, полное льда и песка. Таким залив был всегда — но теперь что-то изменилось. Холодная, иссеченная ветрами поверхность медленно оплывала. Таяли и сглаживались очертания высоких ребристых торосов. К носкам сапог подступала темная вода. Мартин дотянулся до нее кончиками пальцев, и она оставила на них прохладные влажные капли. Он подумал о людях на станции. Они наверняка видели эту бурю. Зафиксировали ее десятком чувствительных приборов, записали ее гремящее дыханье и электрическое сердце, а потом, пораженные, будут еще долго пересматривать и вспоминать. А если на Марсе когда-то родятся дети, расскажут им об этом бессчетное множество раз. Мартин сможет рассказать еще больше: он видел, как оживало небо, а теперь наблюдал, как пробуждается от своих льдистых оков океан. Лед не ломался - он таял. Лучи Юпитера пронизывали стеклянистую мутную массу насквозь, превращая стылую твердь в ее противоположность. Никому не удавалось растопить марсианские озера, реки и моря. Гений человечества не признавал нанесенное ему поражение, но каждая следующая попытка была столь же бесплодна и беспомощна, как и предыдущие. И вот теперь море Апатии теплело прямо у ног сидящего на плато Мартина. Это продолжалось весь остаток дня и целую ночь, а ближе к бледному восходу звезды Солей Мартин услышал первый звук — долгий, шипящий вздох, с которым берегов коснулся пенный прибой. Он пах известью, железом, и солью.