Ничьи

Съеденное Глебом накануне мороженое, да еще и запитое газировкой из холодильника, дало о себе знать болью в горле и поднявшейся температурой. Глеб, кое-как расправившись с завтраком, снова забрался в постель и закутался в одеяло. Вадим сбегал в аптеку и, купив младшему полный арсенал средств от простуды, сидел сейчас на краю его кровати и внимательно изучал инструкции. - Это за час до еды, запивая большим количеством воды… Это после еды… - Бормотал он себе под нос. - Вот это лучше на ночь, ибо оно вызывает сонливость… Ага, а это независимо ни от еды, ни от времени суток, но не более двух таблеток в день. Вадик отложил лекарства и взглянул на брата: - Вообще, мне Наташка сказала, что лучше всего дать тебе горячего кипяченого молока с маслом и мёдом. Младший Самойлов лишь представив этот вкус, почувствовал тошноту и закрыл рот ладошками. - Вадь, не надо, - жалобно попросил он. - Дай мне лучше микстуру, она вкусная. - Ладно, - согласился старший и, принеся с кухни ложку, открыл пузырёк с коричневой, сладкой, приятно пахнущей жидкостью. Глебу нравился вкус аниса и солодки, поэтому он с удовольствием проглотил лекарство. Вадим укрыл младшего одеялом. - Поспишь? - Не знаю, - неуверенно отозвался Глеб. - Наверное. - Постарайся поспать, а я тебе пока куриный бульон сварю на обед. Глеб хотел было сказать, что не будет есть, но не стал, зная, что Вадик его или уговорит, или заставит есть в любом случае. Самойлов-старший прикрыл дверь в комнату брата, затем поставил на огонь кастрюлю с курицей, дождался, когда она закипит, и пошёл звонить Ваньке. Сегодня было второе августа, а Морозов накануне рассказал ему, что в этот день в тысяча девятьсот тридцатом году под Воронежем для выполнения тактической задачи впервые приземлилось на парашютах подразделение десантников. И с тех самых пор день второе августа отмечается среди них, как день воздушно-десантных войск. Ванька познакомился с несколькими ребятами, которые также, как и он отслужили в «крылатой пехоте», и они договорились собраться сегодня все вместе, чтобы отпраздновать свой профессиональный праздник. Морозов позвал с собой за компанию Вадика, а Вадик естественно собирался взять с собой Глеба. Но теперь, когда младший заболел, он позвонил другу, чтобы сказать, что не сможет пойти. Глеб, напрочь забывший о этом мероприятии в связи с последними событиями, связанными с Алиной, вспомнил о нём лишь когда случайно, сквозь дремоту, услышал разговор Вадима. - Вань, Глеб заболел и я не могу его оставить одного, мало ли что, - сказал Вадик и вздохнул. - Температура невысокая, его в основном горло беспокоит. - Ответил он на вопрос Морозова. В этот момент младший, одетый в клетчатую пижаму, появился в дверном проёме. Вадим вскинул на него глаза. - Пить хочешь? - спросил он, прикрывая трубку рукой. Глеб отрицательно помотал головой. - Вань, я перезвоню, - сказал Вадик в трубку и положил ее на рычаг. Глеб подошел к старшему: - Вадик, не надо из-за меня оставаться дома, - прохрипел он и облизал губы. - Я могу и один побыть. - Ты уверен? - обеспокоенно поинтересовался Вадим, трогая тыльной стороной ладони лоб брата. - Уверен, - кивнул тот. - Иди с Ванькой, как и собирался. Со мной ничего не случится. Старший ненадолго задумался. - Иди, Вадик, - продолжал упорствовать младший. - Ну, правда. - Ладно, - в конце концов проговорил Вадим. - Если ты настаиваешь… - Настаиваю, - уверенно ответил Глеб. - Но прежде, чем я уйду, я накормлю тебя обедом. Глеб скривил губы и, обреченно кивнув, поплелся обратно в свою комнату. *** Вадим увидел Ваньку, облаченного в тельняшку и форменный голубой берет, издалека. Он махнул ему рукой и Морозов, заметив друга, приложил правую руку к голове в знак приветствия. С несколькими ребятами-десантниками Ваня договорился встретиться у городского пруда. А с остальными - в центральном парке у памятника Маяковскому. Стоял субботний жаркий день, площадь Маяковского была омыта лучами полуденного солнца, и большинство лавочек, находившихся в тени были уже заняты, наслаждающимися хорошей погодой, отдыхающими. Поэтому компания вдвшников прошла к центральной аллее и расположилась прямо на парапете фонтана, от которого периодически долетали лёгкие брызги, дарующие желанную свежесть. К слову сказать, не один Морозов пришёл с другом. Кто-то привёл с собой девушек, некоторые, также, как и Ванька пришли с друзьями, а один пацан был со своим младшим, семнадцатилетним братом, грезившим попасть в воздушно-десантные войска. Едва все перезнакомились друг с другом, как на парапете стали появляться бутылки с водкой и портвейном, походные стаканчики, а также лёгкая закуска в основном в виде фруктов - яблок, груш и абрикосов, а кроме того бутербродов, о которых позаботились девушки. - Ну что, братишки, - произнес высокий, крепкого телосложения молодой человек с загорелой кожей и черными, торчащими из под берета волосами. - Никто кроме нас! - Звучно провозгласил он. Парни единодушно загудели в ответ на девиз ВДВ, в трёх словах которого были заложены патриотизм, мужество, сила, надёжность и верность воинскому долгу. Затем дружно чокнулись и выпили. Дальше полились различные истории из армейской жизни, перемежавшиеся тостами, а, чуть погодя, один из парней расчехлил гитару и запел: «…И ведь недаром люди говорят, что ВДВ куёт стальных ребят, и пусть любимые их крепко спят - они покой их сохранят…». Следующую же песню с первых аккордов подхватили остальные: «Внизу пехота залегла, ребят прижали снайпера, прицельно бьют. А мы который час в обход, идём под самый небосвод. Нас там не ждут. Пусть руки просятся стрелять, но права нет нам раскрывать себя пока. И молча держит путь вперёд, по скалам наш десантный взвод, под облака...». Худощавое лицо гитариста с близко посаженными серо-зелеными глазами привлекло внимание Вадима своей непроницаемостью и в то же время кристальной честностью. В его хрипловатом голосе слышалась несгибаемая воля вперемешку с нескрываемым сожалением. Вадик перевёл внимательный взгляд на парня, расположившегося рядом с ним, затем на следующего… И в глазах каждого из них он видел тени прошлого и безысходную боль, которую не в силах залечить время. Все они были связаны друг с другом невидимыми, но прочными нитями пережитой войны. Их души требовали лечения, но в СССР не делалось ничего, чтобы помочь воинам-интернационалистам справиться с «афганским синдромом». По сути их дальнейшие судьбы никого не волновали. «…И ты ушел вперёд, в дозор, ты верен долгу и присяге, и целиком Афганистан застыл в твоём последнем шаге. Посмотрите, ребята, посмотрите, девчата, память лица поставила в ряд. Это парни, которым будет вечно по двадцать, это те, кто прославил десант!». Пацаны стянули с голов береты, отдавая дань памяти погибшим сослуживцам. Сердце у Ваньки заныло, к горлу подступил ком, перед глазами стоял образ Стаса. На душе сделалось тяжело. Прикурив сигарету, он нервно затянулся. «…В людском потоке улицы мелькнет лицо знакомое - обветренные губы, коричневый загар. Быть может был в Кабуле он, в Шинданте иль Баграме, а может сердце дрогнет при слове Кандагар. Но мне не так уж важно, откуда этот парень, мне важно, что оттуда, мне важно, что был там. И не пройду я мимо, а лишь скажу тихонько единственное слово, пароль один: "Афган"». Вадик смотрел на друга и понимал, что война так его и не отпустила, впрочем, как и остальных. Что уже никогда он не станет прежним веселым балагуром. Что тоска в глазах носит не временный характер, она навсегда вросла в его взгляд. «…Пришёл приказ, и по приказу мы встаём. Взяв АКМ, садимся ночью в самолёт. В тот ранний час, когда земля вокруг спала, в Афганистан приказом воля занесла. Афганистан - красивый горный тихий край. Приказ простой - вставай, иди и умирай. Но как же так, ведь на земле весна давно, а сердце режет, мечты и горести полно. Афганистан - грохочет где-то пулемёт. Афганистан - вчера погиб мальчишек взвод. Их командир, когда на белый снег упал, «Россия-мать» он перед смертью прошептал…» Улица замерла. Гуляющие в парке люди, которые поначалу косо посматривали на лихих ребят в тельняшках, прониклась незамысловатыми текстами песен, чувствуя, что они идут из души. Радио и телевидение мало что сообщало о войне в Афганистане. Все подробности держались в тайне, но чем дольше она сохранялась, тем больше правды всплывало наружу от самих солдат, вернувшихся с афганской земли. И не верить им смысла не было. Такое нельзя придумать, такое можно только пережить. Родители, которые через окольные пути узнавали о том, где служат их сыновья пытались достучаться до властей, донести им, что неприемлемо оказывать афганскому народу помощь ценой жизней их собственных детей. Да только властям до этого дела не было. Это не их же сыновья рисковали жизнями. Страна у нас большая, а эти парни всего лишь пушечное мясо. - За тех, кого с нами нет, - произнес тост Пашка, отложив гитару. Самойлов тряхнул головой, прогоняя мысли, но успел подумать о том, что в прошлом году, когда Глеб проходил очередную диспансеризацию, Инна Борисовна ему передала слова врача-офтальмолога о том, что астигматизм младшего с вероятностью девяносто девять и девять десятых процента будет причиной, по которой его не возьмут в армию. И Вадима это несомненно обрадовало, ибо он знал, что в институт Глеб не собирается, а значит, отделаться от армии с помощью военной кафедры у него не получится. И если бы не проблемы с глазами, его бы стопудово забрали в армию. А учитывая, что он детдомовец, то с большой вероятностью попал бы он в Афганистан. Вот только характер у младшего не тот, чтобы выжить в военной мясорубке. Иногда Вадику казалось, что Глеб всегда будет мальчишкой. И через пять, десять, пятнадцать, двадцать лет. Он всегда будет тем, о ком нужно заботиться. - Помянем каждого, кто не вернулся из Афгана, - дополнил Пашины слова Ванька. - Помянем наших боевых друзей, которые всегда будут с нами в наших сердцах. - Нам не всем ракетой алой высветят право на посадку и на жизнь… - процитировал чьи-то слова Толик, самый старший среди присутствующих десантников. - Спите спокойно, братишки, - подхватили остальные. - Земля пухом… - Была бы земля ласкова, а небо десантника не обидит… Выпили молча. Неведомо откуда появились ещё бутылки. Компания стала больше за счёт присоединившихся ребят с улицы. Ванька, прихватив бутылку, сел на освободившуюся лавку по диагонали от фонтана, пока Вадик о чём-то разговаривал с Пашкой-гитаристом. Морозов тушил огонь тоски водкой, а тот, как назло разгорался лишь сильнее. Алкоголь ослабил оборону защитных функций души, и демоны, похожие на сгустки тьмы, снова полезли наружу. - Ты как, бача*? - услышал он у себя над ухом голос одного из пацанов. - Порядок, - произнёс Ваня. Парень кивнул, немного помолчал, будто что-то обдумывая, а потом сказал, забирая у него из рук бутылку: - Слушай, брат, не пей больше. У меня есть кое-что получше водки. Ванька вопросительно взглянул на него. - Шмаль. Морозов моментально вспомнил терпкий запах марихуаны. Вспомнил, как курили её с пацанами на войне, чтобы снять напряжение и расслабиться. - Угостишь? - обратился он к парню. - Само собой, - улыбнулся тот. - Только не здесь. Ваня понимающе кивнул. - Я с другом, - сказал он, находя взглядом Вадима. - И друга угощу. Без проблем. Ванька, не теряя времени, подошёл к Вадику и, отведя его в сторонку, предложил пойти с ним и Матвеем Фроловым, так звали парня, у которого имелась трава. В двух словах он объяснил, зачем, но тут же добавил, что ему курить не обязательно. - А ты сам… уже давно, да? - спросил удивленный Самойлов. - Здесь нет. А в Афгане покуривали, чтобы не свихнуться. Там ведь этого добра навалом. Морозов не стал говорить другу, что помимо марихуаны там ещё и героин без особых проблем можно было приобрести. Что они с сослуживцами иногда и делали, уходя в увольнение. Но не кололись, всего лишь вдыхали или курили. Афганцы героин в основном курят. Ваня не считал себя наркоманом. Он знал, что когда вернётся домой, ничего этого не будет, хотя бы потому, что необходимость в этом отпадёт. Это там, на войне, все средства хороши, чтобы не двинуться от происходящего вокруг безумия. Ванька, Вадим и Матвей вышли из парка и направились в сторону новостроек через дорогу от которых был заброшенный пустырь. Там-то они и уединились. Вадик от косяка не отказался, сделал несколько неспешных вдохов, но Морозов предупредил его, что в первый раз можно вообще ничего не почувствовать. Сам же он, едва поймав приятные ощущения лёгкости и невесомости, с радостью отдался им. Самойлов смотрел на друга, который казалось бы погрузился в дремоту, но сам, как и предупреждал Ваня, ничего особенного не чувствовал. Матвей, скрутив ещё один косяк, протянул ему. Вадим затянулся в этот раз смелее и глубже, и опустился спиной на траву. Летний вечер в плеяде замысловатых облаков приобрёл розовый оттенок, а воздух заблагоухал пьянящим ароматом. Вадик наслаждался моментом. Смаковал его. Фролов стал рассказывать анекдоты, большую часть из которых Вадим хорошо знал, но почему-то сейчас каждый из них вызывал приступ безудержного смеха. Ваня с улыбкой смотрел на друга. Наконец-то всё было хорошо. Всё было так, как раньше. До войны. *** - Глеб, я так есть хочу! - громко произнёс Вадик, обнимая младшего и целуя его в губы. - Ты готовил что-нибудь? - Нет, - Глеб пожал плечами. - Но там курица есть, которую ты на обед варил. - О, точно! - Самойлов-старший скинул кроссовки и, не надевая тапочек, в носках прошлёпал на кухню. Глеб стоял в дверях и недоуменно смотрел на старшего брата, который, вытащив из холодильника курицу и даже не думая ее подогреть, с жадностью впился зубами в мясо. - Ничего вкуснее в жизни не ел, - с набитым ртом проговорил он. - Но это всего лишь курица, она даже не поджареная, - возразил младший, не понимавший, что может быть вкусного в вареной курице, так как сам больше всего любил жареные на сковородке куриные ножки. - Она бесподобна. Разделавшись с мясом, Вадим снова заглянул в холодильник и извлёк из него банку сгущенки. - Вадик, вы что весь день не ели? - Неа, - старший пробил консервным ножом в банке две дырки и поднес ее ко рту. Глаза Глеба стали еще круглее. - Вадь, ты же говорил, что если так пить сгущенку, то кое-что слипнется, - напомнил он брату его же слова. - В самом деле? - Вадим посмотрел на Глеба. - Наверное, я ошибался. Насытившись, он отставил банку и подошёл к младшему. - Как горло? - Уже лучше, - признался Глеб. Вадик поцеловал его в шею. - Тогда пойдём в постель. На губах Глеба мелькнула улыбка. Он знал, что старший звал его не спать. Для младшего Самойлова не существовало более безопасного места, чем объятия брата, но сегодня что-то было не так. Поцелуи Вадима были совсем другие, не такие как обычно. Резкие. Кусающие. Руки Вадима жадно блуждали по телу младшего, губы становились всё ненасытнее. Возбужденный член, упираясь в штаны, причинял боль. Он раздел брата и принялся покрывать поцелуями всё его тело. Глеб возбудился мгновенно, и как только рот Вадика накрыл его член, стал ритмично двигать бедрами, погружаясь во влажную глубину. Старший скользил по члену Глеба вверх-вниз, упиваясь его вкусом, но желая большего. Чувствуя сумасшедшую потребность в нём. Оторвавшись от брата, прежде чем тот успел излиться ему рот, Вадим перевернул младшего на живот, ставя на четвереньки. - Вадик… Сегодня, да? Сделаем это сейчас? - прошептал Глеб, шире раскрываясь перед старшим. - Да, - выдохнул Вадим. - Я до одури хочу тебя трахнуть. - Добавил он, облизывая палец и внедряясь им в узкий вход брата. Глеб, который не мог дождаться, когда уже Вадик решится на этот шаг, неожиданно ощутил беспокойный страх. А член старшего, упругий и влажный, тем временем уже елозил между его ягодиц, норовя в любой момент оказаться внутри. Самойлов-младший сжался. Степень возбуждения Вадима пугала его. - Расслабься, Глебка… - попросил Вадик, увлажняя брата вазелином, который уже давно ждал своего часа. - Вадь, не надо, - Глеба накрыла волна паники, и он попытался вывернуться из-под старшего. - Малыш, я осторожно. - Нет… Нет, пожалуйста. - На глазах младшего выступили слёзы и он всхлипнул. Вадим замер, а через секунду отстранился от брата. На уровне врожденного инстинкта он понял, что делает что-то не то. Он с трудом сглотнул, перевернулся на спину и натянул одеяло до подбородка. - Ты… ты какой-то не такой, Вадь, - тихо сказал Глеб, медленно втягивая в себя воздух. - Прости. Вадик откинулся на подушку и с минуту рассматривал пространство мутным взглядом. - Ты меня, - ответил он и закрыл глаза. Глеб, успокоившись, накрыл брата одеялом, надел пижаму, выключил в комнате свет, и сам нырнул ему под бок. Страшно больше не было.