****
Родился он в большом городе, где постоянно суетились люди и во всех возможных направлениях гоняли машины. Не то чтобы ему нравилась эта оживлённость, но ничего против неё он не имел. Есть города большие, а есть города маленькие. И тягаться между собой им незачем. Да и никому не нужно с кем-то тягаться. Это всегда бессмысленно. Что касается его родного города, спустя многие годы, он будет благодарен тому, что родился именно в мегаполисе. Куда проще родиться в большом городе, чем в маленьком. Сейчас объясню почему. Если в итоге тебе придётся переехать в какой-нибудь захудалый маленький городок, никаких особых проблем не возникнет. Скорее всего, будет скучно, но в том, что тебе скучно, виноват только ты сам. Не место, а ты. Но вот если ты родился в захудалом маленьком городке, а потом тебе пришлось переехать в мегаполис, будет очень сложно. Как разбираться в картах метро? Почему так легко заблудиться? Как это работает? А это как работает? А то для чего? А для чего это? Кошмар, одним словом. Светлоглазому мальчику очень повезло родиться в большом городе, но первое его воспоминание связано не с родным городом, а с дачей, которая находилась где-то в ста километрах от дома. Ему было три года или около того и он, забравшись на деревянный подоконник, смотрел на улицу. Тогда ещё не было всех этих высоких железных заборов, и у них, как и у всех вокруг, был низенький белый заборчик. Так вот, будучи маленьким мальчиком, ему нравилось смотреть, как Граф (то была его первая и последняя собака) зло гавкал на каждого, кто проходил мимо. Вот тогда он и узнал, что есть люди, которых боятся собаки. Даже собаки, вы только подумайте! Для маленького ребёнка это было настоящее открытие. Ни больше, ни меньше. Как только появился тот мужчина, Граф вдруг ощетинился, зарычал, а потом, тявкнув, бросился в свою конуру. А мужчина, спрятав руки в карманы полосатого пиджака, посмотрел в окно, прямо на маленького мальчика… и мальчик заплакал. Мужчина ему улыбнулся, а он заплакал. Потом он почему-то часто вспоминал этот случай. Ведь неловко вышло: ему улыбнулись, а он в ответ заревел. Это, как минимум, грубо. Наверное, из-за него у того человека испортилось настроение. Мальчик, вспоминая этот эпизод, всегда чувствовал свою вину. Кстати, иногда ему кажется, что это воспоминание всё-таки не было первым. Будучи совсем маленьким, он как-то перепутал зубную пасту с маминым кремом для ног, который та почему-то оставили на раковине. И, возможно, случай с зубной пастой произошёл раньше случая со странным улыбающимся гражданином. Тот гражданин, кажется, не только улыбнулся, но даже помахал ему. Но воспоминания так не надёжны, это было так давно, что уже кажется, будто этого никогда не было. Ту дачу вскоре продали. И зажили они скромнее. Маленькому мальчику это не было заметно, потому что маленькие мальчики (не капризные маленькие мальчики, а обычные) совсем не считают важным то, как живёшь. Живи скромно, живи на широкую ногу: какая разница? Главное — живи. Всё просто. Детям богатых родителей жизнь словно даёт фору, но фора эта весьма условная. Часто ей по глупости просто не пользуются. Богатые дети вообще получают слишком много, на мой взгляд. Им дают всё, что они захотят, но не всё, что им нужно. Так вот, мальчику с добрым лицом и светлыми глазами никто никогда ничего не давал, так что форы ему никто не дал тоже. Для большей честности, нужно всё-таки отметить, что изначально всё же были какие-то намёки на фору, но в один момент всё резко изменилось, и из лидеров он попал в аутсайдеры. Но пока ты ребёнок, тебя ничего не волнует. Единственное, что волновало маленького мальчика, — это то, что происходило с ним здесь и сейчас. Даже в столь юном и нежном возрасте он уже выдвигал для себя постулаты, которым неукоснительно следовал. И главный из них гласил: «Важно только то, что происходит сейчас. Всё, чего ещё не было, странно считать важным. А из того, что уже прошло, мы сами вправе выбирать то, что достойно считаться важным. Но прямо здесь и сейчас важно всё». Разумеется, мысль его была сформулирована немного иначе, хотя бы потому, что в том возрасте слово «вправе» было ему ещё не знакомо. В целом и общем его детство не отличалось от детства миллиона других детей. Что такого о нём можно сказать? Мальчик очень любил виноградный сок. Меня всегда тревожили дети, которым нравится виноградный сок. Они обречены на меланхолию, апатию и уныние. Лет через десять вместо виноградного сока в полдень они будут распивать бордо и с утра до ночи разлагаться внутри здорового и молодого тела. А ещё, как только маленький мальчик научился говорить, его невозможно было заставить замолчать, пока он сам не захочет тишины. Всякий раз, когда становилось тяжело, он находил кого-нибудь, с кем можно было поговорить. И становилось легче. Такие дети меня тоже беспокоят. Из них вырастут эти болтливые пьяные мужчины на остановках, обращающиеся к незнакомцам так, словно они всю жизнь были лучшими друзьями, и разговорчивые женщины, которые начинают говорить с тобой о ценах или налогах, когда ты стоишь в очереди у кассы. А потом как-то совершенно неожиданно маленький мальчик стал юношей. И ещё более неожиданно ему пришлось отправиться служить, отдавая долг (какой ещё долг?!) Родине. Именно тогда он понял, что детство закончилось. Таким несвободным он ещё никогда себя не чувствовал. Но в некоторой степени философское отношение к жизни помогло принять ему новый вариант событий без лишних драм. «Человек перестал быть свободным, как только стал человеком. Свобода закончилась, когда одна обезьяна стала выше другой», — так он думал. И почему-то становилось уже не так грустно и обидно. Или же он просто привык. Человек, знаете ли, такая скотина, которая ко всему привыкает. Служить парню не хотелось. Он до последнего был уверен, что станет студентом какого-нибудь захудалого университета. Но всё пошло не по плану, что даже не было удивительным. Буквально всё в жизни этого парня шло не по плану. Это уже стало чем-то вроде традиции. Но это совсем не страшно. Когда его жизнь рушилась и сбивалась с намеченного пути, он старательно убеждал себя в том, что изначально все так и было задумано. То, что сейчас происходит, — часть его плана. Своего рода иллюзия контроля. Смешно просто. Но что остаётся делать, когда всё идёт вопреки твоим ожиданиям и планам? Через несколько лет, повзрослев, он перестал строить планы и начал принимать всё таким, каким оно само к нему приходило. Он однажды осознал, что строить планы равносильно строительству воздушных замков. А строительством воздушных замков занимаются мечтатели, к рядам которых он никогда не относился. Даже если планы кажутся реальными и надёжными, легчайшее дуновение ветра может их полностью разрушить. Как можем мы строить планы на будущее, если даже не знаем, есть ли у нас это самое будущее? Но вернёмся к парню с добродушным лицом. Обрив свои гладкие волосы, он пришёл в часть со словами «вот он я, забирайте!». И его забрали. Но почему-то не служить, а в карантин. Не переживайте, парнишка не был болен. Дело в том, что пока не присягнул Родине, находиться в части у тебя нет права. В карантине его отправили со всем в душ, обули-одели, и все стали похожи на него, а он стал похож на всех. Стайка парней в одинаковой форме с одинаковыми лысыми (3 миллиметра по уставу) головами. В тот момент парня даже охватил ужас. Армия клонов, не иначе. И он точно такой же, как и все остальные. Здесь все одинаковые. Здесь все равные. Армия — мечта коммуниста. Однажды, когда он немного освоился с новой жизнью, ему пришло письмо. Это было, как минимум, странно. Кто до сих пор пишет письма? Но их пишут. И чаще всего ничего хорошего в неожиданных письмах нет. Сердце у юноши сразу болезненно сжалось, и он присел на лавочку, чувствуя, что прочесть письмо нужно сидя. Он не ошибся. Оказалось, что отец парня с добродушным лицом и светлыми глазами умер. И не просто умер, а умер уже давно, но ему не сообщали, потому что переживали: эта новость не дала бы ему освоиться и адаптироваться на новом месте с новыми людьми. Лист был скомкан и вышвырнут в урну. Предварительно бумагу промыли солёной водой. Здесь была и боль, и злость. И ещё вопрос, чего именно было больше. Сложно было сообщить сразу?! Зачем нужно было тянуть?! Больше было злости. И это нормально. Пока сам не потеряешь близкого человека, тебе никогда не понять, что чувствует тот, кто потерял. Это больно. Больно на уровне сердца и даже чуть глубже. И поэтому парень предпочёл отдаться злости. Ему хотелось, чтобы факт о кончине его отца казался второстепенным и далёким. Посидев ещё немного на лавочке, юноша встал на ватные ноги и побрёл, не разбирая дороги. Он не смотрел перед собой. Только вспоминал. С отцом он никогда не был особо близок. Но между ними была связь. Столько всего объединяло их. Где-то до восьми лет, каждое первое апреля папа бежал к нему и говорил, что на балкон залетел аист. И где-то до восьми лет он верил. Парень научился играть на гитаре только благодаря своему отцу. Благодаря ему он научился ловить рыбу, различать грибы и травы. И, главное, он научился тому, что всё становится проще, когда делаешь это вместе с кем-то. А ещё именно от отца ему досталось его добродушное лицо и светлые лучистые глаза. — Куда прёшь?! — кто-то рявкнул парню на самое ухо. Юноша слишком ушёл в свои мысли и даже не заметил, как толкнул плечом здоровенного парня, шедшего ему навстречу. Что было потом? Ну, а что мог сделать юноша, лицо которого уже выражало боль и оттого злость, а не добродушие? Драка. Причём лютая драка. И, как ни странно, лютая драка совершенно без кровопролития. В нос никто никого бить, разумеется, не стал. Юноша никогда не с кем не дрался, поэтому для него самого показалось удивительным, что, пнув напоследок этого здоровяка (а ведь сам юноша был далеко не здоровяком), он зашагал дальше своей дорогой. И, знаете, ему полегчало. Уже не так болело на сердце. Хотя вот почки теперь болели довольно сильно. А на следующий день они заболели ещё сильней. Его побили. Тот здоровяк со своими дружками. Оказалось, что здоровяк этот — дед, а мероприятие, в которое юношу вовлекли, — та самая пресловутая дедовщина. Он уже думал, что умрёт, как собака, но тут кто-то вмешался, всех разогнали и заставили подметать листья. Причём юноша должен был подметать их ломом. С кровью во рту, с рваной шинелью, и телом, которое впервые в жизни заставили по-настоящему мучатся, он сгребал ломом листья. Держать себя на ногах, а лом в руках было невыносимо сложно. Он уже и не думал об отце. И это было хорошо. Хотя, если бы ему вспомнилась вчерашняя новость, считай, из-за которой его побили, ему бы стало стыдно за то, что он такой непутёвый сын: даже дня не погоревал по отцу. Через день, когда он стоял в столовой в очереди, размышляя о том, выбита у него челюсть или нет, кто-то стоящий перед ним сказал: — Чёрт возьми, опять будет овсянка! Так и загнуться можно! И так как парень наш был не столько общительный, сколько любопытный, он спросил: — А как ты понял, что будет овсянка? Он молился, чтобы ответ не был таким: «Ну ты ещё и зелёный! Здесь овсянка каждый день на завтрак, обед и ужин!» — Тебе просто нос набить надо, — сказал тот, кто стоял впереди, и обернулся. Если бы не улыбка, то юноша наш прикрыл бы лицо руками, ожидая, что ему сейчас врежут. Но тут была аналогия с «набить руку». Только про нос. Испуг светлоглазого парня был понятен. Он-то ожидал увидеть кого-нибудь из дедов. А перед ним был точно такой же парнишка, как он сам. Отражение. И потому перед ним стоял парень, яркий, как Бразилия: синий фингал под глазом, красный из-за лопнувшего капилляра глаз и фиолетовый синяк на острой скуле. — Я Славик, — улыбнулась юноше яркая Бразилия. — Ммм, — растерянно промчал юноша и, забыв назвать своё имя, улыбнулся в ответ: — Приятно познакомиться! Будем друзьями! Он только позже сообразил, что говорил так, когда был в школе или вообще в садике. И ему стало стыдно. Но Славик был очень даже не против стать его другом. Так они и познакомились. А потом стали закадычными друзьями. Светлоглазый юноша не так-то легко заводил друзей, но если их заводил, то они ему были верны, а он был верен им. Что-то вроде особой надёжности. Ему не нужны были тысячи, ему нужен был кто-то один. Но такой, на кого уверенно можно было бы положиться, и кто с такой же уверенностью мог бы положиться на него. И за всё время его службы таким человеком был только Славик. Они вместе красили свои шинели в котле с чаем, когда их поставили в столовую. А потом оба уверяли главнокомандующего, что шинели им такими выдали, и они лично здесь не при чём. Зачем варить в чае шинель? Чтобы хоть немного отличиться. Тяжело отличиться в месте, где все одеты совершенно одинаково. А чай, кстати, оказался отличным красителем. И поэтому юноша с добродушным лицом однажды вечером накалывал своему закадычному другу татуировку с помощью разбавленного (не скажу в чём) чая. Иногда Славик играл на гитаре и пел, завывая. А светлоглазому юноше всегда нравились песни, в которых больше воют, чем поют. Часто Славик играл по ночам, и поэтому их обоих отправляли на гауптвахту. Да, оба они были ещё сущими детьми, и обоим было скучно жить, несмотря на строевую подготовку, которая, как им тогда казалось, длилась целый день. Но иногда они оставляли ребячество и становились немного серьёзнее. Бывало, они выбирались ночью на улицу через окно туалета и, осев в своём тайном месте (всем друзьям полагается иметь тайное место), говорили о чём-нибудь важном и волнующем или курили травку, которую покупали у солдата, приехавшего из Таджикистана. (Хотя на Славика она действовала, только если он в дополнении к ней выпивал ещё и немного водки). Светлоглазый парень и Славик либо говорили о чём-то серьёзном, либо хихикали, глядя друг на друга, хотя никто из них ничего смешного не то что не делал, даже не говорил. Эти ночные вылазки очень много значили для юноши с добрыми лицом и светлыми глазами. Они делали его жизнь удивительно приятной и особенной. В месте, где он оказался, очень легко потерять себя и огрубеть душой. Но ночные разговоры, перебиваемые пением соловьёв, которые почему-то пели именно ночью, делали его счастливым. Но и без полуночных бесед парень бы не сломался. Славик научил его тому, что каждый день можно сделать лучше и удивительнее. Он научил его смотреть на запад. Говорят, что счастлив тот, кто идёт на восток. Но светлоглазый парень полюбил запад. Правда, полюбил он его благодаря Славику, но это уже неважно. В западе есть что-то особенное, что-то таинственное и мягкое. Поэтому на восток лучше смотреть утром, а на запад исключительно вечером. Минут за десять до восьми часов вечера цвет неба на западе успеет измениться раз пять, пока не наступит восемь. И ещё лучше, если небо рассекают чёрные силуэты зданий, ветки голых деревьев и линии электропередач. Со временем начинаешь видеть в западе неба особое обаяние. И тогда остальные стороны света уже никогда не будут казаться тебе привлекательными: теперь у тебя есть запад. На этот раз травы у них не было, а время давно перевалило за восемь вечера, так что запад было не отличить от востока. И поэтому они сидели на траве под высоким звёздным небом. Славик машинально рвал траву левой рукой, правой рукой держался за колено и внимательно слушал рассуждения парня с добрым лицом и светлыми глазами. — Меня всё устраивает, — говорил он, лёжа на холодной земле и заложив руки за голову. — Однажды почувствовав связь со Вселенной и целым миром, навсегда забудешь об одиночестве. Я даже не помню, когда мне в последний раз было одиноко. Я часть Вселенной, понимаешь? Я часть истории, которой миллиарды миллионов лет. И я верю, что вся эта история, вся Вселенная — часть меня тоже. И как мне может казаться, будто я не важен? — Нет, я не говорил, что не важен, — поправил его Славик. — Я просто не вижу во всём этом смысла, что ли. Дрессируют нас, как собак. И мы постепенно собаками становимся, дрессированными собаками. И бегаем по приказу, и лапу по приказу даём, даже хвостом машем — и то по приказу. Так в чём тут смысл? — Ты ещё спроси, в чём жизни смысл? — В чем? — всё ещё нервно щипля травку, спросил Славик. Юноша закатил свои светлые глаза и ответил почему-то устало: — В чём смысл искать смысл жизни? — Есть смысл, раз уж все ищут. — Все могут быть дураками, но это же не значит, что и ты должен быть дураком. В чём смысл жизни? Да ответа никогда не будет, потому что нет правильного вопроса. Все хотят знать смысл или все хотят знать суть? В чём? Ответ в мешке или там какой шкатулке им подойдёт? В чём смысл жизни для тебя или для всех? И кто вообще решил, что для всех он один и тот же? Подобные разговоры приносили удовольствие как Славику, так и юноше с добрым лицом и светлыми глазами. Огородившись тремя стенами, присев на пахнущую свежестью траву, они чувствовали, как весь мир исчезает, и под чистым звёздным небом остаются лишь они. И казалось, что всё хорошо. Может, только это и помогало переносить им тяжёлую службу, к которой оба ещё не были готовы. Однажды, за сто дней до дембеля у дедов, юноша и его лучший друг взяли на вооружение один трюк и решили, что повторят его, когда настанет их собственный дембель. За сто дней до этого праздника (именно что праздника), по старой традиции, солдаты бреются под ноль. Солдаты бреются, а прапорщики им запрещают и проверяют, чтобы никто против запрета не пошёл. Так вот, одного парня вызвали из строя. Пилотка сидела на лысой голове. Прапорщик, раскрасневшийся от злости, спрашивает, какого чёрта он побрился налысо. Тот отвечает, что не брился. — Снять пилотку! И он снял, показав всем зелёный ирокез. Виски сбрил и ирокез сделал, да ещё и зелёнкой выкрасил. Разумеется, ему приказали его сбрить. Вот так можно обрить голову за сто дней до дембеля, не нарушая правил. Приказ выполнял, что тут поделаешь, пришлось сбрить волосы. Что ни говори, а всё-таки хитро. И Славик с нашим юношей этот случай запомнили и решили непременно применить его в будущем. Прошло ещё немного времени. Перераспределение. Славик и опомниться не дал нашему юноше, как утащил его за собой в спецотряд. Юноше было ни горячо ни холодно, поэтому он, улыбнувшись, кивнул на получасовое восхищённое разглагольствование своего друга. Спецотряд. Хорошо звучит. Они думали, что их перевозят в другую часть, но привезли их в какой-то маленький аэропортик. Самолёт выглядел старым, но не пугающе старым, а просто старым. А вот пугающим было то, на что обратил внимание юноша, усаживаясь на свободное место. На стене висела карта, и красной точкой был отмечен Афганистан. Юноша побледнел, сглотнул, а потом резко дёрнулся, когда к его плечу прикоснулся Славик. — Ты чего это? Юноша мрачно кивнул на карту. Славик в ответ на секунду растерялся, а потом, приподняв бровь, произнёс неуверенно: — Так ведь ещё при СССР с Афганом было покончено. — Да, — растеряно отозвался юноша. — Тогда всё ясно! Просто самолёт реально старый. Понимаешь? А ты тут побледнел и раскис, боже мой! — рассмеялся Славик, и юноше от этого смеха сразу стало спокойно. Прилетели они не в Афганистан, а всего лишь в Польшу. Пробыли там без малого три недели, а потом нашего юношу отправили в командировку в Германию. Он расстроился, что поедет один, но в то же время обрадовался, что повидает Германию. Больше всего ему хотелось увидеть море. В Польше их база была далеко от моря, так что он рассчитывал на Германию. Но он не то что моря, он вообще ничего не повидал. Юноша и ещё трое незнакомых ему парней сидели с автоматами в руках на мешках с деньгами. Кузов был, разумеется, закрыт, поэтому ничего увидеть нельзя было. Единственное, что заставляло светлоглазого парня искренне наслаждаться ситуацией — это солёный запах моря, который, несмотря на все преграды, пробирался к нему сквозь бронированные стены кузова. Море было где-то рядом. И это придавало юноше сил. А потом он вернулся в Польшу, но Славика уже не было. За время его отсутствия в их часть приходили «купцы», и Славика куда-то перевили. На все расспросы юноши отвечали: «секретная информация». Вот вам и особый отряд! Тут вам ничего никогда не расскажут. Светлые глаза юноши оставались светлыми, но теперь в них читалась светлая грусть. Он ведь знал, что нельзя рассчитывать на то, что другой человек всегда будет рядом. Но он тайно рассчитывал. Он рассчитал, что настоящая дружба — это всегда легко. И он был прав. Дружить легко и просто. Но всегда приходит момент, когда дружба преподносит урок или объявляет экзамен. И, кажется, этот момент пришёл. Светлоглазый юноша знал, что если они со Славиком не рядом, это ещё не значит, что они больше не друзья. Всё, что их связывало, не исчезнет во времени. Нет, это навсегда останется с ними. Чего будет стоить дружба, если её так легко порвать? Да и вообще, чего стоят людские отношения, если они существуют только тогда, когда нет помех и ничего не мешает их существованию? Толстой говорил, что ничего в этом мире не длится вечно. Но светлоглазый юноша был светлоглазым юношей, а не Толстым. И юноша считал, что всё в этом мире вечное, всё в этом мире навсегда. В данной точке времени-пространства события растягиваются и длинным шлейфом тянутся за нами. Воспоминания же помогают нам путешествовать сквозь пространство-время. Воспоминания — своеобразная машина времени. И поэтому Славик и светлоглазый парень навсегда останутся друзьями и всегда будут рядом друг с другом. Как только появилась возможность вернуться домой, юноша вернулся и сразу же был направлен в его старую часть. Так прошёл первый год. Он многому научил юношу, помог обрести опыт, помог найти, а потом потерять друга. Все плохие привычки исчезли, остались только хорошие. На гражданке он курил, здесь бросил. На гражданке он пил зелёный чай, это с ним осталось. Всякий раз, когда можно было выпить чаю, он его пил. И юноша не жалел, что его планы в очередной раз пошли к собаке под хвост. Да, его ожидания никогда не оправдывались, но ничего плохого не случалось. Всё шло как бы само собой, без его собственного вмешательства. И он уже привык к такому ходу событий, он уже доверился ему. Потому что всегда оказывалось, что тот вариант событий, который пришёл сам, гораздо лучше того, который был заранее им запланирован.****
— И вот я здесь, — сказал молодой человек и, помолчав немного, добавил: — Время летит так быстро, а мы ничего не успеваем. Мороженщик, который изначально был совсем не заинтересован в этом разговоре, теперь уже чувствовал какую-то едва ли не отцовскую (хотя разница между их возрастом была меньше десяти лет) привязанность к светлоглазому парню с таким приятным и добродушным лицом. — Время летит быстро, а мы ничего не успеваем, — повторил мороженщик задумчиво. — Только эти утверждения никак между собой не связаны. Мы ничего не успеваем, потому что ничего не делаем. Наша вина. Не времени. И молодой человек был с ним согласен. В том, что он вояка, а не юрист (или кем ему там хотелось быть?) виноват только он. Ничего, чтобы стать юристом, он не делал. Но новый поворот событий ему нравится гораздо больше, чем жизнь юриста. Он ещё немного поговорил с мороженщиком, узнал у того, как добраться до главной площади, и, решив прогуляться, попрощался со своим случайным собеседником. Юноша ушёл, а мороженщик снова принял скучающий вид. Но скучно ему не было. Почему-то ему было очень радостно. Что-то в этом парне было до боли знакомое, но он всё не мог понять, что именно. Будто он уже видел эти лучистые, светлые, понимающие глаза. Но он не мог вспомнить, когда и где мог их видеть. А юноша тем временем забрался в автобус, номер которого так великодушно назвал ему мороженщик. Ноги ныли от долгой прогулки, поэтому он присел на свободное место, но после очередной остановки ему пришлось уступить место пожилому человеку с тростью и коричневой шляпой. И он уступил. Так ведь оно и делается: детям, инвалидам, пожилым людям уступают место в общественном транспорте. Но в реальной жизни такого правила нет. В реальной жизни никто никому своего места не уступит. И ещё неизвестно, аморально это или правильно. Автобус остановился у главной площади. Люди толпой хлынули из него. Словно органы выпали из распоротого живота. Юноша удивился такой ассоциации, убрал ладошкой пот со лба, и побрел в центр площади. Ничего особенного. Площадь, каких тысячи. В центре стояла большая серая статуя Ленина, спрятавшего руку в карман, левее находился фонтан, дающий прохладу и свежесть, и ещё левее — огромная парковка, разрезанная зелёными участками, высаженными разными красивыми цветами. Правда, названия этих цветов юноша не знал. Но это его ничуть не заботило. Он сел на лавочку поближе к фонтану, чтобы хоть как-то избавиться от назойливой полуденной жары, и неожиданно заметил, что площадь совершенно пуста. Он завертел головой, но нигде никого не было. Словно в городе он единственный, словно город пуст. И он… заулыбался широко и радостно. Как мороженщику казалось, что он знает светлоглазого юношу, так светлоглазому юноше казалось, что он знает, каково это жить в пустом городе. И он правда знал. Когда-то он очень хорошо это знал.