Армюр

      Мир погрузился во тьму. Небо заволокли чёрные тучи, а единственным светом, озаряющим улицу, были вспышки молний. Из-за грома грохотало так, что могло показаться, будто началась война. Мне очень жаль того, кого такая погода застала на улице.       Антону Лайману ещё повезло. С его приходом домой погода лишь ухудшилась, и он это чувствовал. И это было приятное чувство. В тёплой постели и сухой одежде приятно понимать, что непогода – это всего лишь что-то далёкое, что-то, тебя совсем не касающееся. Непогода – это что-то там, за окном, а ты находишься в тепле и уюте. Тебе хорошо.       Глаза Лаймана были открыты. Заложив руки за голову, он смотрел на белый потолок. Хорошо, что он не под дождём, хорошо, что по его лицу не хлещут ледяные потоки воды, а над головой не грохочет канонадой гром. Это, конечно, хорошо, только всё это не имеет никакого значения. Уж лучше гром, лучше молнии и ливень, чем то, что с ним сегодня случилось.       Он не мог спать, он думал. Много думал.       Изменилось ли что-то после его слов? Может ли он списать свои слова и поведение на действие сиропа от кашля? Ведь если он начал душу изливать, то ему конкретно так ударило в голову. Но если он начнёт оправдываться, не станет ли только хуже? А может, Орловский утром ничего не вспомнит? Вдруг сироп отобьёт ему всю память? Но разбитое на осколки зеркало и сломанная дверь напомнят ему о том, что было, обязательно напомнят.       А что было? Он разве признался в том, что гей? Нет, не признался. Мало ли что можно сказать. Он мог сказать, что он Бог, но это не сделало бы его Богом. Лайман понимал, что его слова ничего не значили, но он не знал, понимал ли это Орловский.       И всё было бы не так плохо, если бы не эта его дурацкая выходка. Почему он так взбесился? Почему выбежал из квартиры как ошпаренный? Почему он не посмеялся, как сделал бы в любом другом случае? Почему сейчас ему так тяжело? Ведь поистине ужасного ничего не случилось. Другой человек на его месте не переживал бы так, как он это делает. Но все мы разные. Что одного рвёт на части, другого лишь надрывает.       Лаймана пугал грядущий день. Парень не знал, чего ждать от будущего. Но он уже не волновался. Когда будущего нет, смысла волноваться о нём нет тоже. А будущего у Антона нет, это точно. Он всё загубил, он во всём виноват. Он просто жалок.       Это была война с самим собой. Парень не мог принять то, что узнал о себе сегодня. Сердцем и душой он чувствовал, что сказал Орловскому правду. Но вот разум принимать этого не хотел. Как так? Лайман всегда с презрением относился к педикам, он их даже геями не называл. Он считал себя сильным, он считал себя мужественным. Но сегодня всё перевернулось с ног на голову. Небо обрушилось на него ливнем, земля под ногами расползлась грязью, гнев разбил ему руку, а правда рвала на части душу. Не ищите правды, о, не ищите! Она никого не делает счастливым!       Лайман искал лазейки, Лайман пытался вспомнить, когда всё началось. Но у него не получалось думать. Разбитая рука болела, в горле драло и хотелось кашлять, голова гудела, будто ей только что ударили о бетонный пол. Его вымотал этот долгий, по-адски жаркий день, его вымотала эта безумная дождливая ночь. Антону хотелось уснуть, но спать сил не было. Думать сил не было тоже, но он всё равно пытался.       Нравятся ли ему парни? Нравятся. Они что, рыба или запах бензина, чтобы ему не нравиться? Нравятся ему девушки? Безусловно, нравятся. Но ведь у него никогда не было девушки. Так как он может быть в чём-то уверен? Но и парня, на худой конец, у него ведь тоже не было. А что, если он би? О, так только хуже!       Голова разрывалась от мыслей. Его друг, Ким Эсмонт, жил построениями разных теорий: от происхождения человека до существования секретного общества лесных белок. И теперь Лайман осознал, каково это - строить теории. Ты словно тонешь в море догадок. Тебе протянуты руки, тысячи рук, и все они оказываются фальшивыми, все ломаются, когда хватаешься за них. Тебе брошены спасательные круги, но стоит тебе до такого круга дотронуться, как тот превращается в камень и идёт ко дну. И ты барахтаешься, тонешь, осознавая, что среди фальшивых рук всё-таки есть одна настоящая. Вот только какая?       Кто он? Лишь один вариант ответа правильный. Но он не знает. Он хочет узнать, но он не знает. И от этого так плохо. Не оттого, что ему стыдно, не оттого, как глупо он повёл себя у Орловского. Ему плохо оттого, что даже он сам не знает, кто он такой. Он никогда не стремился понимать мир, но понимать себя ему всё же хотелось. Да и если уж на то пошло, то постижение мира начинается с постижения самого себя. Но как себя осмыслить, как себя постичь? И как понять, какова твоя роль в жизни других людей?       Мир не более чем пазл из семи миллиардов кусочков. Нужно понимать, что несёт в себе каждый кусочек, нужно поставить его именно на своё место – только тогда получим ясную и точную картину всего. И, согласитесь, очень любопытно было бы узнать, какая картинка выйдет из этих семи миллиардов кусочков.       Только вот никто этот паззл не складывает. Каждый кусочек сам, каким-то непонятным и загадочным образом должен понять, что на нём нарисовано, и найти своё место. А это нелегко. Это очень нелегко.       Антону было тяжело постигать то, что он несёт в себе. Ещё сложнее ему было искать своё место. Это и раньше было непросто, но сейчас… сейчас ему хотелось свернуться калачиком и плакать. Но он не плакал, он лежал, растянувшись во весь рост, и смотрел пустыми глазами на не менее пустой потолок. «Лежать ничком и плакать – это не решение проблемы, - твёрдо подумал он, а потом с болью в сердце добавил: - Но это единственная реакция, на которую я способен».       - Сахарный, я принесла тебе супчика, - отворила дверь в комнату Вики и впустила вместе с собой мягкий, приглушённый свет из коридора.       Лайман раскашлялся и сел в кровати, натянув повыше на голую грудь одеяло.       - Я не голоден.       - Да, но согреться тебе не помешает.       Лайман взял тарелку и лёжа съел одну ложку.       - Может, присядешь хотя бы?       - Нет, - Лайман опустил в рот ещё одну ложку горячего супа. – Мне грустно, поэтому я буду есть суп лёжа.       В их семье, кажется, никто не любил есть на кухне. Все хватали еду и утаскивали её к себе в комнату.       - Не захлебнись, детка, - Вики присела на компьютерный стул.       Лайман почему-то подумал о крови. Не захлебнись кровью. Не захлебнись своей кровью. Хорошо звучит. Наверное, в прошлой жизни он состоял в мафии и был каким-нибудь благородным и легендарным доном. Или он был донором. Или мясником. Или донором-мясником. Столько версий и ему никогда не узнать, какая из них правильная. Тысячи фальшивых рук и лишь одна настоящая.       - Расскажи, - Антон едва не сказал «сказку», но вовремя сообразил, что староват для этого,- что-нибудь. Как раньше.       Лайману никто не рассказывал сказок. Но когда он был маленький, тётя бывала у них дома чаще, она была чем-то вроде неоплачиваемой сиделки. И она, похлёбывая из бокала вино или мартини, рассказывала племянникам истории из своей молодости, рассказывала об её брате, то есть их отце.       - Ладно, сладкий, - Лайман закрыл глаза и прислушивался к глубокому, грудному голосу тёти. – Ты удивишься, но в этой истории я была трезвой.       Лайман глаз не открыл, но улыбнулся и сказал:       - Слабо верится, что у тебя есть абсолютно трезвые истории.       - Абсолютно трезвых нет. Есть трезвые наполовину. И это одна из них, - она помолчала немного и стала рассказывать, умолкая только тогда, когда за окном раздавался грохот грома или вспышка молнии. – Твой отец тогда ещё был холост, а я ещё работала. Я работала в санстанции. Приходилось ездить по всему району, проверять разные заведения. Было скучно. Но не всегда. Однажды, после веселой ночки – а ночки иногда бывают весёлыми и без выпивки – утром мне пришлось идти на работу. Даже и не представляю, как я раньше могла работать и не носить меха! Но утром мне хотелось спать, а вместо этого я отправилась на работу. У здания меня уже ждала машина: мы выезжали в тот день в какую-то деревушку на окраине района.       Спать я хотела дико. Поэтому и не обратила внимания на то, что водитель был под мухой. (А вот моя напарница из-за этого очень переживала). Кстати, водитель славный был парень! Но, понимаешь, когда за рулём сидит кто-то весь в табачном дыму и перегаре, то становится слегка не по себе. Только вот я очень хотела спать, поэтому махнула на всё рукой. Мы выехали, машину слегка трясло, так монотонно и приятно. Как коляску покачивают. И я приложилась головой к стеклу, сомкнула, прямо как ты сейчас, глаза и сказала: «Разбудите меня, когда приедем». А водитель в ответ: «И меня тоже разбудите».       Сам понимаешь, что после такого заявления спать мне уже не хотелось.       - И как вы доехали? – не открывая глаз, спросил Лайман.       - Судя по тому, что я живая и здоровая сижу перед тобой, мы не разбились.       Комнату на секунду осветила вспышка молнии, а потом раздался протяжный рокочущий гром. Казалось, будто от ветра даже крыша затряслась.       - Сахарный, как ты себя чувствуешь?       - Горло немного болит. Не знаю, помог ли твой суп, но спасибо.       - Я немного о другом интересовалась, - мягко заметила Вики.       - Это…       В комнате повисло молчание. Лайман не знал, что ответить тёте.       - Я напуган, - он сложил на груди руки, но глаз так и не открыл, потому что чувствовал, что они все в слезах. – Я не понимаю, что происходит. Что случилось? Разве из-за одной фразы можно всё потерять?       - Ты ничего не потерял, сахарный, - раздался ровный и уверенный голос тёти. – Всё в твоих руках.       - А из моих рук всё вечно вываливается.       - Не дури, дорогой.       Лайман почувствовал у себя на лбу лёгкую женскую руку.       - Засыпай, у тебя был тяжёлый день. Завтра всё решится само собой, а сейчас засыпай.       Рука с его лба исчезла, до слуха донеслись отдаляющиеся шаги, и он услышал, как Вики аккуратно закрыла за собой дверь. Парень повернулся на бок, поджал ноги, свернувшись в комочек, и расслабился. Какая к чёрту разница, кто он такой? Главное быть самим собой. А вот понимать, кто ты есть, уже не важно. Собой можно быть, не осознавая того, кто ты есть. Да.       Закрыв дверь Антона, Вики не ушла на кухню или в гостиную. Она заглянула в комнату к Саше. Мальчишка лежал на кровати и читал. Лампа была такой яркой, что освещала едва ли не всю комнату.       - Что читаешь? – ввалилась Вики в Сашин уголок спокойствия и тишины.       Очень уютно читать, когда за окном бушует гроза.       - Ужасы. И приключения. Здесь всё, чего в реальной жизни нет, - он завернул уголок страницы и отложил книгу в сторону.       Мальчик уставился на тётю: чего ей ещё надо? Если у Антона тёплые отношения были хотя бы с тётей, то Саша был совсем сам по себе. И Вики это замечала. Она видела, что семья её брата живёт неправильно, но в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Она ничего тут не изменит. Всё, что в её силах, она и так делает. Она появляется время от времени, узнаёт, как поживают племянники, напивается и начинает рассказывать истории.       Сейчас ей как раз хотелось рассказывать истории. Ей хотелось поговорить.       - А ведь в жизни бывают и ужасы, и приключения, - сказала задумчиво Вики. – Мистики, в любом случае, хватает.       - Сомневаюсь, - самоуверенно хмыкнул мальчишка.       Саша Лайман был в отличие от брата одарён замечательным и гибким умом. В школе он учился хорошо, но вёл себя плохо. Ему было скучно на уроках, все задания казались ему слишком простыми. Поэтому он постоянно что-нибудь вытворял, чтобы привлечь к себе внимания. И обычно его выходки переступали грани дозволенного. Хотя этому мальчишке, кажется, дозволено было всё.       - Думаешь, в мире всё познаваемо? – снисходительно поинтересовалась Вики.       - Да.       - И места загадочному и необъяснимому совсем нет?       - Нет.       - А хочешь, я расскажу о том, как твой отец в юности едва не погиб? – Вики прищурила глаз и на секунду стала похожей на пирата.       Мальчик кивнул.       - Ты не поверишь, но когда-то твой папа был водителем. И у него был грузовик, как и полагается водителям. Однажды он в том грузовике чуть не разбился насмерть. Вместе со своим другом. Его друга, кстати, тоже звали Олег, они были тёзки. Часто ездили вместе. И вот как-то раз, когда твой папа с Олегом выехал работать, мы с мамой затеяли генеральную уборку. И тогда, выбивая подушки, мама, то есть твоя бабушка, нащупала внутри подушки твоего отца что-то твёрдое. Любопытство взяло верх, и она распорола подушку. А там красной нитью в клубок были связаны перья. Понятное дело, что дело это было непонятное. И она пошла к нашей соседке, столетней бабке, которая, быть может, до сих пор ещё живёт. Эта бабка сказала, что клубок перьев с красной нитью – порча. И такой же клубок должен быть у кого-то из друзей твоего отца. И да, если порчу не снять, отец твой умрёт. Именно так она и сказала. А вот чтобы снять порчу, нужно сжечь этот клубок на перекрестке и уйти с него, не оглядываясь и ни с кем не разговаривая. Сказано – сделано.       Первым же делом мама позвонила домой к Олегу, другу отца. Мама Олега подняла телефон, выслушала всё и в итоге распорола подушку сына: и что ты думаешь?! Там тоже были перья, перевязанные красной нитью! Тогда обе матери засуетились, заволновались и решили идти жечь клубки перьев на перекрёстке вместе. Сделали всё так, как было сказано старухой-соседкой.       А в это же время твой отец (с Олегом на соседнем сидении) ехал по пустой дороге. Ехали они на большой скорости: молодые, хочется погонять. И на самом обычном повороте, который даже не был резким, их машину занесло, и она вылетела в кювет. А парни вылетели из машины через лобовое стекло. На капоте от спин остались огромные вмятины, парни здорово проехались по земле, содрав с себя всю кожу. Да-да, именно так! Это было лето, так что одежда была слишком лёгкой, чтобы хоть как-то им помочь. А ещё этой штукой, которую, знаешь, откидывают, чтобы солнце не светило, твоему папе порезало спину. Он сдуру установил эти штуки из сверхпрочного цветного стекла. А теперь на спине у него здоровенный шрам. А ведь всего лишь хотелось, чтобы в машине было красиво и необычно. Эти штуки был из зелёного стекла, очень красивого. А вот шрам на спине твоего папы совсем некрасивый.       Потом ему пришлось выходить на работу, не смотря на то, что он даже не оклемался. Нужно было отрабатывать казённую машину.       И Вики замолчала.       - Подожди-подожди! – Саша был возбуждён и захвачен этой историей о своём отце. – Мне всё понятно, только одна деталь слишком мутная!       - Какая?       - Кто наложил порчу? Как могли пробраться в дом, чтобы вшить красную нить внутрь подушки? У папы были враги? Кто-то желал ему смерти?       - Он любил кутить в молодости…       Это ровным счётом ничего не объяснило мальчишке.       - Девушек он кидал, - пояснила Вики и дала ему совет: – Бойся брошенных девушек, они хуже чумы и войны. Девушек вообще опасно злить.       - А ещё такие истории есть? – Саша укутался в одеяло и любопытными глазёнками смотрел на тётю.       Дождливая ночь, гром за окном и страшные истории. Чего ещё может хотеть мальчишка?       - Да. Тётя Вера, ваш семейный стоматолог, она мне тоже лечит зубы. И когда она однажды попросила меня отвезти её далеко за город, в соседнюю область, я согласилась. Блат в стоматологии никогда не помешает, так что нужно было помочь. А ехала она к бабке вроде той, что жила со мной по соседству, когда я была маленькой.       Я подъехала к стоматологии, подождала немного Веру, а когда та вышла и села в машину, хлынул дождь как из ведра. А до этого на небе было ни облачка. А дождь хлынул такой сильный, прямо как сейчас за окном. Конца капота не было видно. Но я поехала. И только мы пересекли знак города, как машина заглохла, стала как вкопанная. С километр нас протянул какой-то мужик, а дальше мы поехали сами. За весь путь машина ещё несколько раз ломалась. А она тогда ещё была новой.       Завезла я Веру к бабке, подождала, а потом она мне рассказала, как всё прошло. Эта бабка первым же делом спросила: «Под дождь попадали? Машина ломалась? Это всё черти мешали, не хотели, чтоб вы сюда добрались».       А сглаз она сняла. Муж Веры уехал в Россию на заработки, сначала приезжал иногда, потом стал всего лишь пересылать деньги, а потом и вовсе пропал. Он там остался жить с какой-то дамочкой в гражданском браке. И именно эта дамочка и наложила сглаз, боялась, что он вернётся к Вере.       Истории тёти увлекли Сашу. Он стал требовать ещё. А Вики только этого и надо было. Если Антону, когда его рассудок туманился, хотелось плакаться в жилетку и изливать душу, то Вики хотела рассказывать истории и быть в центре внимания. Ужасно интересно, что будет делать Саша, когда напьётся. Напьётся, ясное дело, не сейчас, а когда подрастёт. Почему-то мне кажется, что он будет сразу же засыпать.       На часах было уже далеко за полночь, глаза парнишки слипались, но ему хотелось услышать ещё несколько историй.       - А эта история будет про твоего прадедушку. Он сеял на своём участке рожь. Тогда сеяли совсем не так, как теперь. Через плечо у него висела сумка с семенами, и он ходил взад-вперёд, раскидывая эти семена по участку. И вот сеет он, а у забора останавливается какой-то бродяга, не то в плаще, не то в лохмотьях. Уже не помню. Но дело в том, что бродяга говорит: «Стой, можешь дальше не сеять». Твой прадедушка, конечно же, спрашивает, почему сеять не надо. «А дальше всё равно уже ничего не вырастет. Вот где посеял, там вырастет, а где собираешь – нет», - ответил бродяга и ушёл себе, как ни в чём не бывало. Но прадедушка твой к нему прислушиваться не стал. Не пропадать же семенам? Так что поле он всё же досеял. И ведь, когда рожь стала всходить, то взошла она именно там, где прадедушка твой сеял до прихода бродяги. Между рожью и голой землёй была ровная линия, будто под линейку вымеряли. Не знаю, что ты себе думаешь, а мне интересно, кем был тот проходимец.       Саша требовал больше историй.       - Ещё я верю, что есть плохие места. Ведь бывает такое: оказываешься где-то и чувствуешь, что на этом месте когда-то случилось что-то плохое. В заброшенных домах что-то подобное чувствуется. Однажды мы с твоим папой поехали на кладбище, навестить могилу нашего отца. Было очень холодно, поэтому я ушла в машину раньше твоего папы. Я сидела, смотрела в окно и слушала радио. Кроме нас тогда на кладбище был какой-то старик с внуком. И вот я вижу, что этот старик споткнулся на ровном месте и едва не упал. А внук шёл на каком-то расстоянии от него. Но когда мальчик оказался на том месте, где споткнулся дедушка, он сам едва не упал. И когда твой отец возвращался, он тоже споткнулся. А там была ровная песчаная дорожка. Не за что зацепится. Видишь? Что-то такое всё-таки есть. Мир непонятный и сложный.       А ещё меня всегда удивляло, как люди затылком могут чувствовать чей-то взгляд. Как это работает? Как это можно объяснить? Я как-то поехала с другом в лес осенью, собирать грибы. Но грибов было мало, поэтому я нарвала веток и села у дороги вязать веники. Я сидела спиной к лесу, лицом к дороге. И меня не отпускало какое-то жуткое чувство, будто кто-то за мной наблюдает. Оглянусь – никого нет. Начинаю вязать веники - спиной чувствую, что на меня глядят.       Тогда, когда вернулся мой друг, я решила вместе с ним посмотреть, что находится на той стороне леса, откуда я чувствовала взгляд. Мы пробрались сквозь кусты, посмотрели по сторонам, но ничего не было. Тогда я глянула вниз, там земля была мокрая, мох ведь появлялся дальше. И вот на земле чернели отпечатки волчьих лап. У меня волосы едва дыбом не встали. Сразу так жутко сделалось.       А ещё я верю в то, что человек несёт в себе энергетику. Ну, ауру, что ли. Вот как-то заметила на своём опыте, что если пьёшь с одним человеком, то на утра похмелья нет. А если с другим, то оно обязательно будет. И если пью с этими определёнными людьми, то всякий раз утром жить не хочется. Так что с такими людьми я стараюсь вовсе не пить. Ведь всё это тоже странно, согласись.       Но Саша Лайман не мог согласиться, потому что он спал. В какой-то момент он потерял нить повествования тёти и почувствовал, как его накрыло тёплой и мягкой волной. Вот тогда-то он и уснул.       Вики поправила мальчику одеяло и тихо вышла из комнаты. Она заглянула к Антону в комнату, но тот, судя по всему, уже спал. Вот теперь, когда оба племянника спят, когда их обоих уже ничего не тревожит, она может ложиться.       Женщина спустилась в гостиную, присела на диван рядом с Цербером и стала гладить пса по голове. Цербер открыл глаза, зевнул, показав длинный розовый язык, и посмотрел на Вики. В нём было что-то кошачье. Иногда он смотрел не на самого человека, а ему за спину, будто видел что-то такое, чего никто больше не видит. И от этого становилось не по себе. Но не Вики. Эта женщина повидала многое, её не так-то просто было напугать или хотя бы удивить.       Позвав за собой собаку, она ушла в гостевую комнату, легла на постель, пахнущую свежим бельём, и позволила Церберу лечь у себя в ногах. Она уснула практически моментально. Ей ничего не снилось. Ей ничего не снилось уже много лет. А если ей что-то и снилось, то на утро она сразу же обо всём забывала. С возрастом перестаёшь видеть и помнить сны. Наверное, потому что становится не до них.       Но Саше, разгорячённому рассказами тёти, сны снились яркие, и он их прекрасно помнил. Правда, на утро из пёстрого калейдоскопа снов он смог вспомнить лишь один маленький фрагментик. Фрагментик красивого, насыщенного зелёного цвета.       Ему снился заброшенный дом, который стоял в конце их улицы. Это был деревянный дом с чёрными из-за пожара стенами и разбитыми окнами. Саше Лайману снилось, что на подоконнике разбитых окон всегда стояли бутылки. Он проходил мимо того дома и любовался, как солнечный свет отражают зелёные бутылки. Они были самых разных форм, но все непременно были зелёными. Саша Лайман был прирождённым художником, он обращал внимание на цвета и замечал самые лучшие их оттенки. И его любимым оттенком зелёного был цвет винных бутылок. Поэтому не удивительно, что он остановился около заброшенного дома и стал смотреть в окно.       И тогда в окне появился мужчина с обожжённой кожей. Хозяин заброшенного дома. Он сгорел при пожаре, но, видимо, так и остался навсегда в своём доме. И он стал метать в Лаймана бутылками с подоконника.       Вот почему бутылки постоянно появляются на подоконнике. Их туда ставит сам хозяин дома. Ставит с определённой целью. Их судьба - это полететь в голову какому-нибудь невнимательному прохожему. И, кажется, целую ночь Саша уклонялся от стеклянных бутылок, которыми в него кидали. Лёжа в постели, он так ворочался, что в итоге упал с кровати на пол и проснулся.       А за окном уже было светло. Дождя на улице не было, о нём напоминали только большие лужи и запах сырой, влажной земли. День только начинался. Спать уже не хотелось, но и встать было тяжело. Поэтому, накрывшись одеялом с головой, мальчик остался лежать на полу.       А его брат в это время спал. Антону снился сон, который был совсем не похож на сон Саши. Сон Антона был светлыми, пропитанным летом, запахом сухих трав и тёплым приятным ветерком. Этот сон возвращал Антона в те времена, когда он был ещё мальчишкой, когда у него ещё не было никаких проблем с пониманием самого себя.       Ему снились его друзья. Они, как и он сам, были детьми. Беззаботными, а потому счастливыми детьми. Ким был усыпан веснушками (сейчас, когда Ким вырос, они почти исчезли), Орловский был таким, каким Антон запомнил его по фотографии, стоящей у Андрея на полке. И ещё там был какой-то незнакомый мальчик. Антон не понимал, кто это. У этого мальчика были голубые глаза и блестящие каштановые волосы. Но Антон не помнил, чтобы кто-то из его близких друзей был похож на этого мальчика.       Они вчетвером сидели на веранде Лаймана и наблюдали за тем, как по крышам дворовых построек ходила огромная кошка с жёлтыми глазами. Глаза у кошки были очень выразительными, они были похоже на два одуванчика, цветущих в июне. И ни Антона, ни его не удивляли размеры кошки, не удивляли её жёлтые глаза-одуванчики. Им было скучно, их прижимала к земле духота летнего вечера и поэтому они наблюдали за кошкой. Наблюдали за ней от скуки.       И Антону было хорошо. Рядом друзья. По телу разлита приятная сладкая истома, а лучах заходящего солнца по крышам прыгает огромных размеров кошка. Пахнет яблоками, сеном и, что очень странно, старыми книгами, которые много лет никто не открывал. Жара уже исходит не от солнца, а от накалившейся за день земли. А солнце стало оранжевым, и оно медленно опускается за горизонт. Оно такое огромное, что кажется, будто солнце заняло полнеба, никак не меньше.       И Антону хорошо. Очень хорошо. Его ничего не волнует, ему ничего не хочется. Поэтому, опираясь спиной на холодную кирпичную стену, он наблюдает за кошкой, грациозно прыгающей по крышам. А рядом Ким, Андрей и незнакомый мальчик с замечательными каштановыми волосами и выразительными для ребёнка скулами. Кто это?       Но Антону Лайману не суждено было узнать, кем был тот голубоглазый мальчик из его сна. Как только Лайман проснулся, он осознал, что заболел, что у него температура и насморк. А потом он в ярчайших подробностях вспомнил события вчерашнего дня. И светлый сон про детство как-то сам собою забылся.       Антон так и не узнал, кто ему снился. Да и Лайману было не до этого.       Но я-то знаю, кем был тот мальчик из сна. Голубоглазый парнишка – это…