Армюр

       Ершов вернулся домой раньше, чем планировал. Маленькой Анне он отдал коробку с коричневой лесной лягушкой, а Владе он преподнёс новость о своём отъезде в Питер. Она никак не отреагировала. Ни Максимилиан, ни Влада никогда не реагировали на подобные новости друг о друге. Им это было безразлично. Отъезд супруга ничуть не опечалил Ершову.        — Но к открытию выставки Вельца, надеюсь, ты вернёшься? — спросила она, не отрываясь от стопки бумаг. — Лиз придёт с Донатом, да и вообще все будут с мужьями.        У Максимилиана создалось впечатление, что он всего-навсего аксессуар для жены. Он нужен ей, чтобы дополнять платье и подчёркивать важность её собственной персоны. Но так как они уже почти десять лет женаты, негодовать слишком поздно.        — Я успею к выставке, — заверил Максимилиан. — Мне нужен всего день, может, два, и я вернусь.        — Да-да, хорошо, — отмахнулась она.        «Ну и славно», — подумал Ершов, вышел из дома на веранду и окинул двор скучающим взглядом.        Уже осень. Лето прошло незаметно, впрочем, как и всегда. Теперь приходится поднимать ворот пальто и постоянно носить с собой зонт. Дожди не проливные, нет, но они внезапные. И как назло они постоянно застают в тот момент, когда тебе не до них.        Но в тот вечер, когда Ершов вышел на веранду и оглядывал двор, дождя не было. Только тишина и спокойствие. Под голыми деревьями Анна выпускала из обувной коробки лягушку. Ио был рядом с ней. Уезжая на несколько дней, сердце Ершова было спокойно не потому, что дочь останется с Владой. Он спокоен, потому что рядом с Анной будет Ио. Владе нельзя доверять ребёнка. Да и ему, если честно, тоже нельзя доверять заботиться о ком-то.        Он — пример безалаберности. Он бестолковый и непутёвый отец. Муж из него ещё хуже. Да и человек он тоже так себе. Кто готов бросить всё, чтобы отправиться на поиски сомнительного счастья? Ему кажется, что он готов. Но так ли это?        Ему нужно скорее с кем-то поговорить. С Владой говорить не имеет смысла. Она никогда его не слушала и сейчас слушать не станет. Анна слишком мала, чтобы трезво судить. «А я разве трезв в своих суждениях? — горько усмехнулся он. — Просто смешно». Можно было бы поговорить с Вельцем, но его реакция слишком непредсказуема. Вельц до сих пор любит Надежду. Он слишком эмоциональный, слишком чувствительный, чтобы делить свою любовь к ней с кем-то ещё.        И поэтому остаётся Кашников. Боже мой, сколько лет прошло! Последний раз они с Ершовым виделись год назад. Кэшу тогда исполнилось тридцать. Они праздновали… Ершов не помнит, где они праздновали. Он напился и почти ничего теперь не помнит. В памяти осталось только то, как Кэш вёл его домой. А потом они оба упали на землю и долго-долго смеялись. Наверное, так и пролежали целую ночь под забором, вспоминая былое.        А им было что вспоминать. Два года они прожили под одной крышей, год проработали в одной канторе, и вот уже как десять лет напиваются в день рождения друг друга. На день рождения Ершова, Кашникову приходиться едва ли не тащить на спине пьяного в стельку друга. А на день рождения Кашникова, напивается Ершов и уже его тащат на спине. Своеобразная традиция, что уж тут скажешь.        Последнее время они редко видятся. У обоих появились семьи, дети. А ведь когда-то они божились, что не станут заводить семью. Когда-то у них была одна холостяцкая берлога на двоих. И такая жизнь Ершова устраивала. Тогда, кажется, он был счастливее, чем сейчас.        Они с Кэшем работали в офисе. Месяц работы — и хочется повеситься от тоски. Но они с Кэшем не вешались, они находили, чем себя занять в рабочее время. Кажется, они не работали совсем: делали что угодно кроме работы. Постоянно находили возможности откосить от своих прямых обязанностей. А дома, пускай их квартира была однокомнатной, но никто никому не мешал. Кэш был замечательным соседом, он вязал шарфы и смотрел сериалы. А ещё Кэш выращивал на подоконниках помидоры и зелень. Идеальный сосед.        У Ершова до сих пор в шкафу лежит свитер, который для него связал Кашников. Иногда, когда становится по-настоящему холодно, Максимилиан достаёт его из шкафа. Влада постоянно критикует этот свитер, предлагает Ершову купить новый. Но что она понимает в свитерах? Что она вообще понимает? Влада всегда была холодна к Кэшу. Ведь она не знала не о клубках ниток и спицах, ни о свежей зелени и самого вкусного мяса по-французски, которое умел готовить один только Кэш. Она знала Кашникова как молчаливого бородатого мужчину, смахивающего чем-то на медведя. А Ершов ведь знал, что медведь этот ручной. Это был его собственный домашний медведь.        В руках, покрасневших от холода, Максимилиан держал телефон. Но Ершов не решался звонить. «Привет, Кэш! Как жизнь? А знаешь, я к тебе приеду на днях, может быть, даже завтра», — продумывал свои слова Макс и понимал, что так никто не объявляется. Они не разговаривали почти год. Нельзя же так неожиданно врываться в чью-то жизнь. Но как же тогда в неё ворваться, если не неожиданно?        И он нажал на кнопку звонка. Будь что будет. То, что он скажет, родиться само собой. Продумывать разговор заранее не имеет смысла.        — Да? — раздался приятный, слегка хриплый бас.        О, этот голос Макс помнит! Такой родной-родной голос!        — Ну, — протянул Ершов, широко и радостно улыбаясь, — привет, пёс.        — Ершов! Ты? Неужто вспомнил обо мне? — а потом последовал вполне логичный вопрос. — У тебя всё в порядке?        Создаётся впечатление, что они звонят друг другу только тогда, когда у одного из них жизнь идёт под откос. Но, чего греха таить, так оно было всегда. Они вспоминали друг о друге, только когда одному из них была нужна помощь. И оба считали это чем-то вполне естественным и понятным. Исчезнуть на год, а потом появиться да ещё и не в одиночку, а с проблемой стоящей рядом. Кстати, именно так Кэш познакомился с Владой. Она была проблемой, стоящей рядом с Ершовым, когда-то давным-давно, много лет назад.        — Всё хорошо, — Ершов прислонился к стене, наблюдая за дочкой, играющей с Ио. — Мне нужно встретиться с тобой и поговорить. Я могу приехать к тебе завтра?        — Не телефонный разговор или просто повидаться хочешь?        — Хочу повидаться, — Ершов в очередной раз улыбнулся.        Как же приятно услышать голос друга после долгого-долгого молчания. Наверное, когда они увидятся, Ершова схватит какой-нибудь эпилептический припадок от радости.        — Ладно, — протянул Кэш, раздумывая. — Завтра у меня рабочий день, но это ничего. Ты ещё не был в моём новом салоне, так что, наконец, увидишь, как я обставился. Адрес хоть знаешь?        — Откуда мне его знать? — хмыкнул Макс.        Они действительно очень мало общаются последнее время.        — Я тебе СМСкой отправлю. Если хочешь, тебя может встретить на вокзале Янчик, я в салоне и без него завтра справлюсь.        Янчик — это Ян Венберг. Ершов виделся с Венбергом всего лишь раз. У Яна были взъерошенные волосы, делавшие его похожим на какого-нибудь безумного учёного, и смуглая не по сезону кожа. Максимилиану Венберг никем не приходился. Но вот для Кэша Ян был таким же другом, каким был для него Ершов.        Ян Венберг. Кашников однажды рассказывал о нём. Когда этому типу было шестнадцать, он спрыгнул с пятого этажа. С шестнадцати лет Венберг ходит с тростью и прихрамывает на левую ногу. Удивительно, что врачи вообще смогли что-то сделать. Он упал самым неудачным образом, переломал больше десяти костей. Первое время все думали, что он уже никогда не встанет на ноги.        Ершова впечатлил этот рассказ, когда он только его услышал. Макс никогда не говорил Кэшу о том, что когда-то сам хотел покончить с собой. О таком вообще редко говорят. Но вот о чём подумал Максимилиан, когда ему было двадцать, и он услышал историю Венберга: Максимилиан решил, что Кэш — это что-то вроде кота, который забирается на грудь человеку больному туберкулёзом. У обоих друзей Кашникова были суицидальные наклонности. Кэшу, кажется, только такие люди и нравятся. Его притягивают люди, которым нужна помощь.        — Эй, ты тут? Чего замолчал? — раздался у уха Ершова голос Кэша.        — Да, тут, — очнулся от размышлений Макс. — Не отвлекай Венберга от работы, я и сам доберусь, ты только адрес оставь.        — Как знаешь, просто не хочу, чтобы ты заблудился.        — Ещё скажи, будто волнуешься, что питерская гопота отщемит у меня все деньги и телефон в придачу.        — Питерская гопота, — хохотнул Кэш, — самому не смешно?        — Заблужусь, то же сказал, — не успокоился Макс. — Я прожил в этом городе два года, а ты тут…        — И мне постоянно приходилось тебе выручать. А я уж надеялся, что ты с возрастом признаешь, что не создан для жизни в больших городах.        — Иди ты, Кэш, — мягко послал друга Макс, а потом заключил: — Я завтра приезжаю, встречать меня не нужно, я сам к тебе доберусь.        — Так чего ты хотел? О чём говорить будем?        — Завтра, всё завтра. Тут в двух словах не расскажешь.        — Погоди, у тебя точно всё в порядке?        — В порядке, — Ершов в очередной раз не сдержал улыбки. — А сам-то ты как?        — Жив.        — Если ты жив, то я счастлив.        — Значит, завтра увидимся? — по голосу Кашникова Максимилиан понял, что друг радостно улыбается и глаза его счастливо сияют.        — Увидимся. Только адрес пришли, а остальное будет за мной.        — Замётано.        — Ну и отлично.        — До завтра что ли?        — До завтра, Кэш, — Ершов отключился и с особой нежностью уставился на телефон в ладони.        Нужно было собираться. Дорога займёт где-то десять часов, поэтому рейс придётся выбирать ближайший. Лишь бы билеты не были распроданы. В спальне, встав перед шкафом, Ершов понял, что ему ничего с собой брать не нужно. Он уезжает не на неделю, а всего на один день. Что ему может понадобиться кроме всего самого необходимого в долгой дороге?        В первую очередь нужно взять тетради Надежды Ортин, но это не займёт много места. Что ещё нужно взять? Нужно привезти что-нибудь Кэшу. Ершов всегда мечтал подарить Кэшу кота, только вот у Кашникова была сильнейшая аллергия на шерсть. Как же так? Его друг сам, как кот, согревает и лечит души всем, кто имеет суицидальные наклонности. Но кто же согреет и излечит Кэша?        Максимилиану пришлось смириться с тем, что кота другу подарить не получится. Во-первых, у Ершова нет никакого кота, а во-вторых, кота не так-то просто было бы провезти с собой в десятичасовой дороге в поезде. И поэтому Ершов спустился в подвал, чтобы достать оттуда баночку домашнего малинового варенья. «Ещё нужно купить ему блок сигарет», — решил Ершов, выбираясь из тёмного и холодного подвала. Сигареты, конечно, курить вредно, но малиновое варенье всё уравновесит.        Сильнее всего Ершов переживал из-за денег. Он уже как месяц нигде не работает. Правда, кое-какая сумма у него запасена, но, похоже, после этого однодневного путешествия он окончательно обнищает и ему снова придётся куда-нибудь устраиваться. А куда? В этом городе он уже поработал всем, кем можно устроиться с его никаким образованием. Идти что ли снова по кругу и браться за должности, с которых ушёл? Да кто его возьмёт? Он ведь перед уходом почти всегда посылал своих начальников и закатывал некрупный, но весьма драматичный скандал. Скучно жить, что называется.        Перед ужином Максимилиан узнал расписание рейсов, заказал билет и, вдохнув полной грудью, упал на кровать. Какая же всё-таки эта кровать огромная! Зачем им такая? Но Владе всегда хотелось владеть всем самым лучшим и самым большим. И как так вышло, что она выбрала себе в мужья Максимилиана? Он же просто… Ершов. Ничего особенного.        Предвкушая встречу со старым другом, Максимилиан незаметно впал в лёгкую дрёму, из которой его вывела Анна:        — Пап, ты спишь? Ты спишь, пап? — разбудила она его.        — Нет, уже нет, — он улыбнулся и потянулся, как потягиваются маленькие дети.        — Пойдём ужинать! Вставай!        — Да, — ответил он, а потом вдруг сказал тихо: — Послушай, я завтра снова уезжаю.        — Как?! Опять? Куда? Можно мне с тобой?        Такая реакция ему нравилось гораздо больше безразличия Влады.        — Я поеду к своему старому другу в Питер. Но не переживай, я очень быстро вернусь и обязательно привезу тебе что-нибудь.        Анна забралась на кровать и села, сложив ноги по-турецки.        — А как этого друга зовут?        — Его зовут Кэш. Я тебе, кажется, когда-то рассказывал, как жил однажды в маленькой, тесной квартирке вместе с лучшим другом, помнишь?        — Так это ты к нему едешь?!        — К нему, — кивнул Ершов.        — Можешь ехать, — сказала девочка так, словно всё зависело лишь от её решения. — Это очень хорошо, что ты к нему приедешь. Нельзя забывать друзей.        — Знаю, — сказал задумчиво Ершов, помолчал немного, а потом спросил: — Мы идём ужинать? Что там приготовила мама? Я такой голодный!        — Как волк?        — Хуже! Ам, — и он начал щекотать Анну.        Что-что, а играть с детьми Максимилиан Ершов любил. Может, он не такой уж плохой отец, как думает. В любом случае, он никогда не оставит ребёнка без внимания. Как-то он даже целый месяц незаконно проработал воспитателем в детском саду, пока не прислали классифицированного специалиста. Там он усвоил, что следить за детьми и играть с ними, — это далеко не одно и то же. А жаль, ведь играть ему нравилось гораздо больше, чем быть строгим воспитателем-надзирателем.        Сразу после ужина Влада ушла наверх, спать, а Ершов с дочкой сел перед телевизором играть в приставку. Но они не столько играли, сколько отвлекались на разговоры и из-за этого постоянно проигрывали и всё никак не могли пройти новый уровень. Ершов рассказывал Анне о Кашникове. Наверное, у всех нас есть такие друзья, о которых обязательно узнают наши дети. Для Ершова таким другом был Кэш.        Большинство историй были не подходящими для маленького ребёнка, поэтому приходилось вспоминать что-то такое, что пропустила бы цензура. А жаль, потому что самые лучшие истории, которые связывали Ершова с Кашниковым, совсем не были рассчитаны на слушателей в возрасте шести лет. Однажды вместо стриптизёршы на день рождения Ершова Кэш заказал стриптизёра. Неловко тогда вышло. Ещё они с Кэшем как-то подрались с сыном какого-то важного генерала и их посадили бы, если бы не вмешался отец Влады. Один раз, когда им позарез нужны были деньги, Кэш и Максимилиан вышли грозовой ночью копать туи в парке, а потом они продавали их, выехав в соседний город и ощущая, что каждый, кто смотрит на них, что-то подозревает. Но Анне нужно немного подрасти, чтобы Ершов смог рассказать ей все эти истории.        Ночь прошла незаметно и быстро. Максимилиан проснулся раньше будильника, не спеша позавтракал, собрался и вышел из дома. Во дворе, виляя хвостом, его встретил Ио. И как Ио может быть таким бодрым с утра? Или этот пёс вообще не спит? Макс покидал собаке палку (ему совсем не нужно было спешить) и вышел, плотно закрыв за собой калитку.        Весь город спал. Всем нужно было вставать к семи, чтобы успеть на работу в восемь. А Ершов проснулся с восходом солнца, чтобы к вечеру оказаться в городе, который находится едва ли не за тысячу километров от него. И там он встретится со своим лучшим другом.        Тёмную улицу освещали тусклые фонари, было холодно и даже шарф, обмотанный несколько раз вокруг шеи, не спасал от прохладного, влажного воздуха. Интересно, как погодка там, в Питере. Наверное, льют дожди. И славно. Максимилиан Ершов любил дождливый Питер, этот город прекрасен под серым, затянутым облаками небом. Да, чёрт возьми, этот город и под ярким солнцем прекрасен. Дело тут не в погоде, всё дело в самом месте.        Макс добрался до железнодорожного вокзала как раз за десять минут до посадки. Если пока он шёл сюда, людей на улице практически не было, то теперь их было более чем достаточно. Мужчина тихо вздохнул. Ершову не нравились людские толпы, он всегда стремился к местам, где людей было бы как можно меньше. Возможно, Кэш прав, и большие города просто не созданы для него. Там так много людей, слишком много!        Поезд тронулся. Ершов разделял купе с двумя незнакомцами, присутствие которых он игнорировал. Дорога была долгой. Макс сразу пытался уснуть, но у него не получалось, поэтому он принялся смотреть на пролетающие за окном виды. Делать было нечего, дорога обещала быть скучной, и поэтому он думал, как так вышло, что он, собрав последние деньги, отправился далеко-далеко только затем, чтобы просить совета у друга? И когда всё началось? Он жил размеренно и спокойно, совсем как колёса стучат по рельсам. А потом вдруг — БАМ! — поезд сошёл с рельс! И всё изменилось. Раньше все его дни были одинаковыми, похожими друг на друга. Но сейчас всё не так.        Как вообще можно снова и снова проживать один и тот же день? Видимо, как-то можно, ведь все (может, и не все, но явное большинство) именно так и живёт. Дом, работа, работа, дом. Встал в семь, пообедал в полдень, вернулся домой к шести. Каждый день ходишь одной и той же дорогой, потому что она самая оптимальная и удобная. Общаешься с теми же людьми, с которыми общался вчера. Этот список ещё долго можно продолжать.        Если повторять одно и то же слово снова и снова, оно потеряет смысл. А что происходит, когда мы снова и снова проживаем один и тот же день? Не удивительно, если смысл потерялся. Нужно что-то новое, удар током, что-то, что стряхнёт с нас пыль.        И для Максимилиана этим чем-то стали дневники Надежды Ортин. Кажется, всё началось с того, как он решил взять себе тетрадь из коробки в подвале Вельца. Или же всё началось гораздо раньше? Что-то подсказывало Ершову, что смотреть нужно в более далёкое прошлое. Всё началось уже тогда, когда он среди ночи отправился в круглосуточный магазин за бананами. Или же всё началось ещё раньше? Может, когда он только родился, механизмы уже были запущены?        Думать об этом совсем не хотелось. Уже в юности Ершов перестал думать о подобном. Он решил, что в жизни стоит жить. Не нужно пытаться во всём разобраться и найти ко всему ключ. Нельзя постичь даже самого себя, так о каком постижении мира может идти речь? Да и какая разница было всё уготовано ему заранее или же он сам запустил ряд событий, наткнувшись на дневники Надежды? Что произошло, то произошло. Что будет — это ещё неизвестно. Максимилиан не имел не малейшего понятия о том, с какими мыслями и намерениями он вернётся из Питера. Он даже не догадывался, что скажет Кэш, выслушав его историю. Кашников в равной степени может, как понять его одержимость, так и осудить его легкомыслие и несерьёзность. Пятьдесят на пятьдесят. Об этом и размышлял, глядя в окно, Максимилиан Ершов.        Вместе с ним в купе находились ещё двое: мужчина и молодой совсем парень. Максимилиан не обращал на них никакого внимания, он вообще редко удостаивал незнакомых людей своим вниманием. И именно поэтому Ершову его знакомство с Вельцем казалось предельно странным и удивительным.        Мужчина, сидевший напротив Ершова, был где-то на десять лет старше его самого. Одет незнакомец был в деловой костюм. «Наверное, этот костюм стоит дороже, чем вся моя одежда вместе взятая», — подумал Ершов, глядя на отливающий зелёной искрой материал. Мужчина был полным, но не толстым, над губами у него были аккуратные седые усы. Волосы тоже были седыми. «Неужели я через десять лет тоже поседею?» — подумал Максимилиан, но без должного интереса и намерения найти ответ на этот вопрос.        О, нет, Максимилиан Ершов не разглядывал незнакомца. Все эти мысли о дорогом костюме и седине пришли ему как-то моментально. Впрочем, они исчезли так же быстро, как и пришли. Ещё при входе в купе Ершов внимательно рассмотрел парня, сидящего рядом с мужчиной.        У того были такие же тёмно-серые глаза, как у мужчины, сидящего рядом. Бровь парня пересекал маленький белесый шрам. Должно быть, шрам у него на брови старый, но вот фингал под глазом и фиолетовый синяк, поднимающийся от скулы к виску, были явно свежими. «Наверное, его из-за этой модной укладки поколотили пацаны с района», — подумал Ершов и даже слегка улыбнулся, как только увидел парня.        Одним словом, вместе с Ершовым купе занимали ещё отец и сын. Причём, судя по костюму мужчины и золотым печаткам на руках сына, семейство их на безденежье не жаловалось никогда.        Вы уже узнали? Золотые перстни, аккуратно уложенные волосы и шрам на брови. Антон Лайман! Приветствуйте, Антон Лайман и его отец! Но Максимилиан не знал ни Лаймана старшего, ни тем более младшего. Ершов бы так и не обратил на них внимания, если бы в момент, когда в его наушниках умолкла музыка, он не услышал от мужчины:        — Через парадную дверь побеги не совершаются.        Максимилиану Ершову понравилась эта фраза. Он не понимал, к чему она сказана, но она и вне контекста звучит весьма неплохо. Поэтому захотелось услышать контекст: Ершов остановил музыку, но наушники из ушей не достал. Дорога длинная, а единственное развлечение в общественном транспорте — подслушивать чужие разговоры.        — Да что ты знаешь о побегах? — фыркнул юноша и с явным вызовом отвернулся от отца.        Но долго парень молчать не смог. Так же резко, как отвернулся, он обернулся к мужчине и посмотрел на него неожиданно уставшими и потерянными глазами. Давным-давно Ершов видел такой взгляд. Он видел это отчаяние каждый день, когда глядел в юности в зеркало.        — В твоей жизни ничего подобного не было, вот ты и не понимаешь, — решительно сказал Лайман отцу. — И с каких пор тебя начали волновать мои драки, а? И то, что я дома не ночую, почему тебя волнует? Мне семнадцать, я сам могу решать, что делать со своей жизнью!        — Ты так возмущаешься, будто я тебя как-то ограничиваю. Делай со своей жизнью, что хочешь.        Антон опешил. Он был готов спорить, ему хотелось выругаться, но причин ругаться не было.        — Ты многого обо мне не знаешь, — сказал он как-то совсем грустно. — Если бы ты только знал, почему мы с Эсмонтом там подрались, если бы ты только знал, почему я сбежал из дома, почему так долго скрывался…        — Так расскажи. В чём проблема?        — Я не могу, — Антон откинул назад голову, упёрся ей в стену и прошептал: — Не могу.        — Дай отгадаю, — усмехнулся мужчина, блеснув золотыми коронками, — тебя никто не понимает, ты не знаешь, что делать со своей жизнью, а всё вокруг кажется пустым и ненужным?        — Ну, допустим.        — Думаешь, другим подросткам лучше? Все в твоём возрасте сходят с ума. Подростковый максимализм, шальные гормоны, да ко всему этому ещё и наша нестабильная сумасшедшая эра.        — Ты мне что, советы давать собираешься?        — Если потребуется…        — Не надо, — холодно обрезал Антон. — Ты не лучше меня. Сам не знаешь, чего хочешь, думаешь, что прожил жизнь впустую, так и не исполнил того, о чём мечтал в юности, да ещё вырастил… как ты там вчера сказал? Не сын, а скотина неблагодарная, да? У тебя кризис средних лет, дорогой. А у меня, так уж и быть, подростковый максимализм. Мы друг другу не поможем. Мне, знаешь, вообще никто не поможет.        — Может, мне тебе это, — мужчина запнулся, — психолога нанять? Ты же знаешь, мы можем себе это позволить.        — Ага, и будем вдвоём к нему на сеансы ходить, — хмыкнул Лайман. — Хоть где-то будем общаться, да?        — Мы сейчас общаемся.        — Знаешь, мне было интересно, так что я подсчитал, — Антон снова ухмыльнулся как-то презрительно и печально в одно и то же время. — Вчера, когда ты забирал меня из участка, мы впервые поговорили (если не считать того, что ты орал, а я молчал) за три с половиной месяца.        — Скажи мне ещё, что я плохой отец.        — Ты плохой отец, — без малейшего колебания сказал Лайман. — Но и я плохой сын. Мы достойны друг друга.        — Нет, ты хороший сын, — мужчина покачал головой. — Когда у тебя несколько детей, нельзя кого-то выделять и любить больше. Но, послушай, когда родился Сашка, я понял, что не полюблю его так сильно, как тебя.        Антон опешил. Максимилиан не смотрел в его сторону, но он чувствовал, что парень просто замер, возможно, пару раз хлопнул удивлённо ресницами.        — Нет, — сказал Антон с твёрдостью в голосе. — Ты ошибся, я не такой сын, о котором ты мог мечтать. Я…        «Кто же ты?» — наверное, одновременно с Лайманом старшим подумал Максимилиан. Но юноша не закончил свою мысль. Он снова откинул назад голову, упёрся затылком в стену и стал смотреть на солнечные блики, играющее на потолке купе.        — Что с тобой не так?        — Ничего. Вот именно, что со мной всё в порядке! Это со всеми вокруг что-то не так. Я это я. И всё тут. Я такой, какой есть! И ничего с этим не поделать! Никому с этим ничего не поделать!        Похоже было на то, что парень оправдывался. Но из-за чего он оправдывается? Этого Ершов не понимал.        — Да успокойся же ты, — шикнул на Антона отец и оглянулся на Максимилиана.        Ершов увлечённо смотрел в окно. Ершов делал вид, что ничего не слушает.        — Не говори мне успокоиться, — огрызнулся Антон. — Ты сам нервный, как чёрт. Вчера орал, небось, не из-за того, что я с этим ублюдком подрался, а просто чтобы выплеснуть свою злость.        — А что если и так? — вдруг так же эмоционально, как его сын, сказал Лайман старший. — Меня, может быть, тоже всё достало. Я прожил полвека, а что сделал? Ничего я не сделал. Чего я добился? Ничего. Наше состояние сколотил даже не я, а твоя мать. Это она у нас акционер, а я только и делаю, что играю на тотализаторе. Ты всё ноешь и ноешь. А думаешь у других жизнь — сахар? Да я не одного счастливого человека не знаю. А ты ноешь.        — А сам? В кого я, по-твоему, такой? В кого?        Мужчина молчал. Молчание затянулось, поэтому следующий вопрос прозвучал весьма неожиданно:        — Может, расскажешь, что происходит?        — Не понимаю, о чём ты, — Антон скрестил на груди руки и отвернул от отца голову.        — Я знаю, что мы никогда не были особо близки. Но ты всё же мой сын, я должен заботиться о тебе…        — Вот именно, что должен. Ты этого не хочешь, ты именно что должен. Это твоя обязанность. А настоящая забота — это не обязанность, это проявление чувств.        — Что ты о чувствах опять начинаешь? Если бы я хотел говорить с кем-то о чувствах, завёл бы себе дочь. А то ты как девочка совсем.        — Именно что как девочка, — пробормотал парень, а потом злобно, сквозь зубы произнёс: — Говоришь о детях, как о питомцах. Завёл бы дочку, блин. Да ты и собаку не заведёшь, она от тебя сбежит на следующий же день.        — Зачем ты так?        — Что?        — Зачем ты отстраняешь всех, кто волнуется о тебе?        Антон Лайман глянул на отца холодно и вопрошающе.        — Ты не идёшь со мной на контакт. Ты зачем-то подрался с Кимом, который был твоим другом с тех самых пор, когда мы сюда переехали.        — Да, что ты несёшь? Вы оба обо мне никогда не заботились. Вам всем только бы осуждать. Только один человек меня не осуждает, да и тот просто меня жалеет.        — Ты о ком?        — Неважно. Это всё неважно. Ты мне не поможешь. Мне нельзя помочь. И тебе с твоим этим возрастным кризисом тоже никто не поможет. В том, что прожил жизнь бесполезно, вини себя. Одного себя. Я ужасный сын, но ты, должно быть, такого заслужил. Каждому воздаётся по заслугам, так, кажется, говорят.        — Что я такого сделал? Что?        — Ничего. Ты ничего не делал. Тебя никогда не было рядом. Никогда. Ты не учил меня ловить рыбу, ты не играл со мной в футбол, не читал мне книжки про пиратов и путешествия. Я сам себе был отцом. И я, наверное, неправильно себя воспитал.        — Антон, чего тебе не хватает?        — В каком плане?        — Если ты несчастлив, значит чего-то, что должно быть в твоей жизни, в ней нет. Может, тебя девушка бросила? Или неразделённая любовь? Такое ведь в твоём возрасте бывает.        — Да клал я на девушек, блин, они тут при чём?        Ершов едва не улыбнулся, потому что для него это прозвучало так: «Да клал я на девушек блин». Забавно.        — Тогда в чём дело? — поинтересовался мужчина, и голос у него был действительно встревоженный.        — Может, сначала по праву старшего ты мне расскажешь, чего в твоей жизни не хватает? Ты ведь тоже не больно счастливый. Что бы тебя сделало счастливым, а?        — Если бы ты был счастлив, был бы счастлив и я.        Парень посмотрел на отца настороженно, так, словно его обманывают. Так выглядит лошадь, которой человек, всегда бивший ей кнутом, протягивает сахар, чтобы она подошла ближе.        — Нет, если я буду счастлив, то тебе станет только хуже. Я разочарую тебя.        — Говори. Просто говори.        — Не могу, — Антон смотрел в пол и нервно постукивал ногой в белом кроссовке.        — Знаешь, мы должны говорить обо всём. Даже о том, что нам неприятно. Запретных тем не должно существовать. Нельзя на определённые темы ставить табу. Это приведёт только к ещё большим проблемам. Ничего не нужно замалчивать. От того, что про что-то не говоришь, это что-то из твоей жизни не исчезнет. Притворство, вот что это. А притворство — это низко. Я действительно тебя совсем не воспитывал. Но ты и сам по себе вырос благородным. Ты не опустишься так низко. Да и вообще что-то умалчивая, видишь картину мира неправильно. Ты вырезаешь из мира кусок, который там был. А если он был там, значит, так было нужно.        Мужчина замолчал и провёл ладонью по пышным усам. Теперь пришло время говорить Антону.        — Когда мы с Кимом подрались, — произнёс парень, и заметно было, как тщательно он подбирает слова, — мы были не одни. С нами был ещё кое-кто.        И Антон замолчал и молчал бы и дальше, если бы не его отец:        — Кто там был?        — Орловский.        Эта фамилия его отцу ничего не сказала.        — Кто этот Орловский?        — Ах да, ты ведь ничего не знаешь. Не понимаю, зачем мне быть с тобой открытым, если ты ничего обо мне даже знать не хотел, пока у меня не появились проблемы. Орловский — это мой друг. Это у него я ночевал, когда сбежал из дома. И лучше Орловского я никого не знаю. Никого лучше его, наверное, просто не существует.        — Он разве был в участке?        — Нет, — Антон опустил голову в ладони, спрятав тем самым лицо. — Всё очень сложно.        — Антон, сын, ты употребляешь наркотики?        Ершов едва не рассмеялся. Даже просто сдержать улыбку стоило ему больших сил. Почему если с ребёнком что-то не так, родители в первую очередь думают о наркотиках? Неужели они ничего не слышали о психическом здоровье? Когда Анна вырастит, он станет именно таким отцом, о котором мечтал, когда сам был подростком.        Но весело Максимилиану было недолго. Очень быстро он понял, что, видимо, проблема наркотиков по-настоящему велика, если в случае чего, все думают именно о них. Тогда просто чудо, что за всю свою жизнь он ни разу в глаза не видел этой дури.        — Что? Нет! То есть да, но так, курнул раз-другой, ничего такого. Нет.        — Ты курил траву? — строго переспросил Лайман старший.        — Чёрт возьми, да первый раз я попробовал твою собственную траву! У тебя в кабинете заначка в Библии.        — Но ты ничего сильнее не пробовал? У тебя нет зависимости?        — Нет. Да я вообще уже этим не увлекаюсь.        — То есть, раньше увлекался?        — Нет, — Антон убрал руки с лица и негодующе спросил: — При чём здесь вообще наркотики?!        — Но если проблема не в них, тогда в чём?        — Во мне, — серьёзно ответил парень.        Мужчину явно вымотал этот разговор. Он решительно заявил:        — Раз уж мы завели этот разговор, то тебе следовало бы сказать, что тебя гложет, сын. Может быть, я смог бы тебе как-то помочь.        — Мне никто не поможет, мне даже не надо помогать, потому что лично меня всё устраивает.        — Так устраивает, что ты со всеми скандалишь и драки заводишь?        — Я молод.        — Списывать все свои промахи на молодость нечестно.        — В нашей семье нет ни одного человека, который играл бы честно.        — Так измени это. Ещё не поздно.        — Поздно. Я заврался, заврался даже самому себе. И всем вокруг. Я обманываю каждого, с кем хоть немного общаюсь.        — Меня тоже?        — Да. Кажется, я даже самому себе продолжаю врать. Хочу остановиться, но не могу.        — «Не могу» не существует. Существует только «не хочу».        — Давай просто помолчим, а? Этот разговор пустой. Ни мне, ни тебе от него лучше не станет. Мне всё так же плохо, а тебя всё так же грызёт этот твой возрастной кризис. Нам с этим не справиться. Может, само заживёт. А не заживёт, так помрём и с концами.        — Следи за выражениями, молодой человек.        — Да ладно? Все мы умрём, так какая разница когда и при каких обстоятельствах? Да половину людей на земле удерживает только то, что у них дети или наоборот родители.        — Господи, да что с тобой не так? Никогда не было никаких проблем, а тут…        — Да со мной всегда были проблемы, только ты ничего не замечал! Но ничего, я тебя не виню, никто ничего не замечал. Даже я сам.        — Сын, — мужчина положил руку на плечо Антону, — расскажи мне, что с тобой не так. Это не наркотики. Может, всё-таки ты так бесишься из-за какой-нибудь девушки?        И Лайман младший решительно посмотрел в глаза отцу:        — Скорее из-за какого-нибудь парня.        «Опа! — вдруг озарило Ершова, который всё ещё подслушивал разговор Лайманов. — Так он гей. Теперь всё понятно, теперь понятны эти его уклончивые ответы. Не удивительно, что он так потерян».        Максимилиан Ершов всё понял, но вот отец Антона нет.        — Так в чём же тогда дело? — спросил он.        — Ни в чём. Нет никаких проблем. Забудь. Спасибо, что вытащил из участка, я благодарен. И за место в универе спасибо, мне нужно пожить какое-то время где-нибудь подальше от нашего города и всех моих знакомых.        — Без проблем, — растерянно произнёс Лайман старший. — Но это меньшее, что я могу для тебя сделать. Я, правда, хочу помочь.        — Ты уже мне помог, спасибо, достаточно.        «Через парадную дверь побеги не совершаются», — вспомнил эту фразу Ершов. Уезжает в Питер, чтобы сбежать от всех своих знакомых, от всех своих проблем. То же мне побег! Жалкая пародия. Но, наверное, у парнишки есть причины, чтобы убегать. С его-то ориентацией в нашей-то стране. Несладко ему приходится.        И Ершов начал прикидывать, откроется ли парнишка отцу до их приезда в Питер. Дорога была по-настоящему длинной и скучной, поэтому нужно было как-то себя развлечь. Так что Макс принялся делать ставки. Парень так и будет молчать или признается? Наверное, он уже ничего не скажет отцу. Юноша уже предпринял кое-какие попытки, а его отец ничего не заметил. Наверное, парень сдастся. Да и судя по отношениям между отцом и сыном, можно догадаться, что паренишка ничего отцу не скажет.        И поэтому Ершов сделал ставку на то, что юноша всё же откроется своему отцу. Болеть за проигрывающую команду всегда интереснее, чем болеть за ту, которая наверняка победит. И поэтому Ершов сделал ставку на то, что, скорее всего, так и не произойдёт. Он поставил на то, что парень-таки совершит каминг-аут.        Максимилиан начал искренне переживать за юношу. Не то чтобы Антон Лайман вызывал у Ершова симпатию, нет. Ершов не любил избалованных деток богатых родителей (хотя, вероятно, у него самого вырастала именно такая дочь). Ершов несмотря на всё, чувствовал что-то нежное к этому незнакомому парню. Кроме всего очевидного, кроме золотых перстней и дорогой брендовой одежды, Макс видел обычного разбитого и перепуганного подростка. А ещё он почему-то чувствовал, что этот незнакомый парень по-настоящему сильный и благородный. Несмотря на всё его нытьё, несмотря на всю его резкость. Ершов просто чувствовал, что перед ним хороший человек, попавший в плохую историю. Хотелось бы узнать, что с этим юношей приключилось и откуда у него фиолетовый синяк на пол-лица.        В купе повисло молчание. Мужчина стал листать газету, парень, развалившись и упёршись одной ногой в соседнее сидение, увлечённо читал что-то в большом дорогом телефоне. А Ершов, так и не включив музыку, смотрел в окно. За окном мелькал лес, по-осеннему холодный и неприветливый лес. Иногда Максимилиана едва ли не усыпляли одинаковые пейзажи пустых полей. Кажется, будто поезд не двигается с места или едет по кругу, потому что все поля одинаковые. Ничего за окном не меняется.        И, наверное, именно поэтому что-то изменилось в купе. Должно ведь что-то случится, если за окном ничего не происходит. Антон спрятал телефон в карман и сел так, как подобает приличному молодому человеку. Его серые глаза внимательно уставились на отца, читающего газету. Мужчина долго ничего не замечал, потом убрал от лица газету, увидел выжидающее лицо сына и коротко спросил:        — Что?        — Нам нужно поговорить.        — Мы уже пытались.        — Да, но я решил, что мне есть что тебе рассказать.        На этом месте Ершов обрадовался, что сделал ставку как нельзя удачно. Жаль, что он не на деньги играет. Хотя играть с самим собой на деньги чутка бессмысленно, ну да ладно.        — И что же? — мужчина отложил газету в сторону.        Начинается новый раунд. Готовы?        — Потом скажу, — увильнул от ответа Антон. — Сначала я хочу послушать о твоих проблемах. О том, что с тобой происходит сейчас. И о том, какие у тебя были проблемы в молодости. Только ничего не утаивай. Будь со мной честным, и я буду честным тоже.        — Ладно, по рукам, — но руки они не пожали. Мужчина провёл пальцами по пышным усам и заговорил: — Я уже очень стар. Тебе до моего возраста ещё где-то лет тридцать, и, готов поспорить, тебе кажется, что это большой срок. Но нет. Ты не успеешь и глазом моргнуть, как у тебя появится семья, работа, какая-то стабильность. И вроде всё хорошо. Но нет. Я понимаю, что мне жить осталось всего ничего. Если первая половина жизни прошла так быстро, то и вторая пролетит ничуть не медленнее первой. У меня есть всё, о чём другие могут только мечтать. Я богат, у меня есть связи со всеми важными людьми, у меня есть прекрасная жена и два сына, я здоров. Чего мне может не хватать? Но чего-то мне не хватает. Знаешь, что вышло? Я прожил свою жизнь не так, как мне этого хотелось. Я жил так, как ожидали этого от меня окружающее. После школы я пошёл учиться в ВУЗ только потому, что так делают все. Когда у меня не осталось не одного друга-холостяка, я женился сам. Моим родителям хотелось внуков, да и пора было заводить детей, так что очень быстро в моей жизни появился ты. Я жил, как этого от меня ожидали другие. И ведь мне казалось, что этого всего действительно хочу я. Я сам не понимал, что делаю. Думал, что впереди ещё столько времени, что я ещё начну жить в своё удовольствие. Но я так и не начал.        Мужчина взял в руки бутылку минеральной воды, открутил крышку, сделал несколько глотков и продолжил:        — А сейчас я понимаю, что всё упустил. Чтобы прожить жизнь правильно, нужно не сбиться с пути в молодости. Если в этот период ты так и не отказался от самого себя, то дальше всё будет хорошо и гладко. Но это сложно. А потерять самого себя так легко. Терять всегда легко, а вот искать сложно. Потеряв себя однажды, ты уже больше никогда себя не найдёшь. Я прожил так много, но сделал так мало. Мне никогда не хотелось быть очень богатым, но я всю жизнь только и делал, что увеличивал состояние. Меня утешает то, что оно когда-нибудь достанется вам с Сашкой. Но зачем? Гораздо важнее научиться выживать и зарабатывать самому. Это интереснее, чем получать всё готовым. Я сделал вас избалованными, вы думаете, вам можно всё. И вы правы.        Мужчина снова отпил воды из бутылки, а потом продолжил:        — Я умру скоро. Ну, как скоро, если повезёт, ещё лет сорок протяну. Но что есть сорок лет? Они пролетят чертовски быстро. И, главное, мне о них нечего будет сказать. Каждый новый день похож на предыдущий, каждый новый год — повторение старого года. Когда я умру, хотелось бы мне подумать, что я всем доволен. Мол, была бы возможность прожить жизнь снова, я бы ничего не стал менять. Но так не будет. Я буду скорбеть о прошедшей жизни и об упущенных возможностях. Я мог бы прожить жизнь так, что меня осуждал бы каждый и все думали бы, что я неудачник. Но при этом на смертном одре я бы улыбался и думал, что хорошо провёл время, отведённое мне. Но такого не будет. Я сколотил огромное состояние, а ведь почти все к этому стремятся. И что? И что дальше? Я всё равно умру, а в загробной жизни деньги мне не понадобятся. Я оставил потомство. И что с того? Ты, сын, когда-нибудь тоже умрёшь. На каждое действие, которое я совершил в своей жизни, можно задать вопрос: «И что?» И я не смогу ответить.        — Печально, — только и смог сказать Антон.        — Слабо сказано.        — А в молодости? Что тебя волновало в молодости?        — В молодости? Я был самим Сатаной в молодости. Если ад и существует, то мне там уже зарезервировано место. Ты даже не представляешь, сколько девушек мне довелось кинуть. И не одну из них я не любил. Сейчас я понимаю, как это было жестоко с моей стороны, но тогда я не чувствовал вины. Да и сейчас не чувствую тоже. Одна из них, кажется, так тяжело переживала расставание, что даже попыталась покончить с собой. Да, с ней было сложнее всего. Потом где-то год она меня преследовала. А ещё я предал своего лучшего друга. Кстати, именно так у меня появился начальный капитал, с которого наше семейное состояние начало свой рост. Наше состояние стоит на предательстве. А тот парень, между прочим, мне жизнь спас. Я отдыхал на море, купался себе, а потом — раз, и чуть не утонул. А он меня спас, а я его предал. Кажется, он спился и умер. Да, точно. Я в прошлом году узнал, что он умер от проблем с печенью. Ему было нечем оплатить лечение. Знал бы я это раньше, то помог бы. Ну да уже поздно. Не люблю воспоминать о молодости. Я заводил друзей, чтобы потом ими воспользоваться. Я разводил девушек на секс, а потом их бросал. Одной даже пришлось делать аборт. Она не хотела, но я заставил. Я разрушал жизни всех, к кому прикасался. Я делал такие вещи, которыми сейчас не горжусь. Я был полон дерьма. И не думаю, что что-то изменилось.        Антон молчал. Он никогда не слышал от отца историй о его молодости. Парню всегда казалось, что в юности его отец был примером для всех вокруг. Но теперь его собственная проблема стала казаться ему совсем не страшной. Он гей. Это ведь не страшно, он никому не сделал больно, он никого не подставил и не подвёл. Ему просто нравятся парни. Ничего особенного. Это не страшно.        — Теперь я? — спросил Антон.        — Да, говори.        Лайман младший посмотрел отцу в глаза. Он хотел сказать это небрежно, словно время спрашивает, но голос предательски задрожал:        — Мне нравятся парни.        Лицо мужчины сразу вдруг осунулось. Это было разочарование, причём открытое разочарование. Мужчина даже не попытался его скрыть.        — Что? — упавшим голосом переспросил он.        — Я гей, — всё так же отчётливо и прямо сказал Антон.        Но голос его дрожал. Нельзя опускать то, как сильно дрожал его голос. И в этом есть своя прелесть. Он лишь притворяется храбрым, хотя ему и страшно. Но он всё равно старается вести себя так, словно не боится реакции окружающих. Он такой, какой есть. Почему, чтобы признать это, нужно столько храбрости? Антон никогда смелостью не отличался, но сейчас ему приходится притворяться храбрым. Притворяйся, пока это не станет правдой. Так звучит одна из самых известных английских пословиц. Вы уже знаете.        — Вот как, — голос мужчины дрожал, кажется, ещё сильнее, чем дрожал голос Антона. — Я это… выйду, покурю.        И Лайман старший не вышел, он буквально выскочил из купе, оставив сына одного. И этот человек ещё говорил что-то о побегах через парадные двери!        Антон был растерян.        — Опять то же самое, — выдохнул он и приложил руку ко лбу.        В его памяти ещё свежа была та ночь, когда он выбежал из квартиры Орловского под чудовищный летний ливень. Сейчас из купе выбежал не сам Антон, а его отец. Но парень чувствовал себя ужасно.        Ершов не любил заговаривать с незнакомцами. Ершов вообще не любил вмешиваться в чужие жизни. Ему всегда было как-то неловко заводить разговор с незнакомыми людьми. Даже просто что-то сказать незнакомцу для него было чем-то вроде пытки. Но не сейчас. Он хорошо помнил, как тяжела бывает жизнь, когда тебе семнадцать. Он знал, как в это время нужна поддержка, как нужно понимание. Он помнил лезвие ножа, дуло пистолета и хромающего на одну ногу Венберга.        Максимилиан снял наушники и откинул их на столик. Антон посмотрел на Ершова, а тот, почему-то не ощущая особой неловкости, сказал:        — Это было достойно.        И Ершову показалось, что парень набросится на него с кулаками, так исказилось его лицо злобой. Но злоба исчезла так же быстро, как и появилось. На лице парня теперь была печать растерянности и усталости.        — Я всё слышал, — сказал Макс своим обычно ровным и спокойным тоном, — и это, правда, достойно. Принимать самого себя. Для этого нужно быть достаточно храбрым.        Лайман, который как-то незаметно для самого себя вскочил на ноги, снова сел на обитое кожзамом сидение.        — Спасибо, — растеряно произнёс он.        Его застали врасплох. Сейчас он был как никогда уязвим. Что с ним стало! Раньше он давно бы уже послал этого странного мужика матом. Но сейчас…        — Нужно быть очень храбрым, чтобы оставаться самим собой, — сказал Ершов спокойно. — И, знаешь, понятия не имею, как отреагирует твой отец, но я бы таким сыном гордился. Не дай другим диктовать, кем тебе быть, ладно?        — Ладно.        — Серьёзно, пообещай.        — Обещаю, — неожиданно улыбнулся Антон.        Ему словно дышать стало легче. Как будто он вдохнул свежий весенний воздух, пахнущий цветущими деревьями и молодой травой. Как будто он снова почувствовал себя сильным. Кажется, он снова встал крепко на ноги.        — И это… извини, что подслушал. Как-то само собой вышло, — почти оправдываясь, сказал Ершов.        — Ничего, — Антон светло ему улыбнулся, — наоборот спасибо, что подслушал.