Армюр

       Поезд начал сбавлять скорость.        Первыми из купе вышли Лайманы. Они всю дорогу проехали молча и всё пространство вокруг них было до того разряжённым, что, казалось, вот-вот между ними стукнет молния и во все стороны разлетятся искры. Но ничего такого не случилось.        Первым вышел отец Антона, а сам Антон замер в дверях, дождался, когда на него посмотрел Ершов, оставшийся сидеть у окна, и едва заметно ему кивнул. Максимилиан и не подозревал, как много значили для Лаймана его слова, Максимилиан не подозревал, как нуждался Лайман в чём-то подобном. Но чтобы поступить правильно, не обязательно всё знать, нужно просто следовать зову сердца.        Ершов дождался, когда толчея в проходе растворилась, и вышел из поезда на улицу. Он огляделся по сторонам. Старый добрый Московский вокзал! Давно он здесь не был. Ершов вдохнул полной грудью, и ему захотелось радостно закричать. Вот он и приехал! Санкт-Петербург, встречай!        Невский проспект! Выходишь из поезда и сразу оказываешься на Невском проспекте! Потрясающе! Людей было полно, но Максимилиан буквально лавировал между ними. Ему нужно было увидеть площадь Восстания, увидеть обелиск в её центре. Да! Всё на своих местах!        Хотя куда это всё могло деться? Покидая какое-то место, исчезаешь ты, а не оно. Да и ты не совсем исчезаешь, просто меняешь своё местоположение. Сердце Максимилиана выстукивало гимн Санкт-Петербургу. Он счастлив вернуться, счастлив, что ничего не изменилось и всё находится на своих прежних местах. Но, боже, сколько им забыто! Да, он жил здесь когда-то, но это было так давно. Так давно! Теперь Питер стал для него чужим, теперь Макс живёт в городке, который раз в десять меньше Санкт-Петербурга. Ершов успел отвыкнуть от этого огромного и прекрасного города, но, несмотря на это, чувствовал он себя совершенно спокойно. Он был полон уверенности и решительности.        Потеряться, заблудиться, не найти салон Кашникова Ершов не боялся. Он всё ещё помнил все дороги, всё ещё помнил, как можно сократить свой путь, перебираясь дворами. А ещё у него в рюкзаке лежала старенькая потрёпанная карта. Бумажная карта, ведь другие карты он не признавал. Только бумажные, ведь с ними путешествовать гораздо атмосфернее. Он ещё дома изучил путь к тату салону Кашникова от Московского вокзала, и поэтому сейчас ему не составляло никакого труда ориентироваться в городе, который он покинул так давно.        Максимилиан Ершов не спешил. Нет, конечно, ему хотелось поскорее увидеться с Кэшем, но он не хотел пройти мимо видов, которые всегда вызывали у него восхищение, и не обратить на них ни малейшего внимания. Он медленно шёл по тротуару, подняв голову вверх и разглядывая красивые высокие здания. Правда, врезавшись раза два в прохожих, он оставил эту затею. Но по сторонам оглядываться Ершов не перестал.        Санкт-Петербург! Максимилиан Ершов был счастлив: счастлив дышать воздухом этого города, счастлив шагать по его улицам. О, эти разводные мосты! О, эти прекрасные каналы! Сейчас сердце Ершова бьётся так же сильно, как оно билось в его первый день в Питере. Ему тогда было всего девятнадцать, он искал место, которое успокоило бы его душу. И нашёл. Он влюбился в Эрмитаж с первого взгляда. Кстати, Ершов так ни разу его и не посетил, но его устаивало то, что любоваться архитектурой здания можно совершенно бесплатно. О, не нужно недооценивать красоту Эрмитажа! Его здание может сравниться по красоте с любым экземпляром, который оно таит в себе.        Одним из самых любимых мест Максимилиана была Дворцовая площадь. Точнее даже не сама площадь, а Александровская колонна на площади. Даже не так, всё ещё сложнее. Сама колонна Ершову не нравилась, он в своей жизни достаточно колонн повидал, видел гораздо более красивые колонны. Но вот ангел, украшающий Александровскую колонну, был воистину прекрасен. Ершов когда-то делал фотографии, но ведь фотографии не всегда могут передать всю красоту и прелесть места.        Ершов вдыхал прохладный воздух, подставлял лицо мелкому моросящему дождю и был совершенно счастлив. Жаль, что сейчас не начало лета! Он очень любил белые ночи, когда карта звёздного неба стиралась на какое-то время с неба, но не из твоей головы. Жаль, что сейчас не весна, не лето. Но это ничего, это совсем не страшно. Ведь осенью Питер особенно прекрасен. Холодный воздух и влажность пропитывают город какой-то романтикой. Город заполняется осенью и начинает пахнуть листьями, водой из каналов и чем-то ещё, чем-то горьким и пряным. Питер тонет в своём собственном очаровании, и ты тонешь вместе с ним.        Ершов чувствовал себя на своём месте. Да, большие города его выматывают, но ему просто необходимо время от времени их посещать. Ему, конечно, нравятся тишина и уединение на даче среди леса, но он любит и красивые здания, скрывающий за собой историю. Ершов любил Петропавловскую крепость, зимний дворец, Мариинский театр и медного всадника. О, Санкт-Петербург может не любить только тот, кто никогда его не видел. Чтобы влюбиться, понадобиться всего один взгляд. Всего один взгляд и билет в один конец. Не так уж и много.        И пускай ничего, возбуждающего трепет к красоте и искусству, Ершов на своём пути не встретил, его это ничуть не расстраивало. Он был счастлив. Кажется, в новом месте ему даже дышалось по-новому. Воздух казался другим, всё казалось другим. Холод, который Максимилиан терпеть не мог, который он ненавидел, в Питере не доставлял ему никакого неудобства.        Вот для чего люди путешествуют. Город, в котором осел, может надоесть, его виды могут показаться скучными. Но всегда можно сорваться с места и отправиться туда, где есть что-то манящее, что-то, что любишь всей душой и всем сердцем. Ты счастливый человек, если можешь получать удовольствия от простого брождения по улицам города. Если ты способен уловить красоту в свете фонарей, в силуэтах старых деревьев и архитектуре зданий, построенных в другие эпохи, то ты действительно счастливый человек.        Ершов не был из тех, кому жизненно необходимо пускать где-то корни. Он был растением, которому корни совсем не нужны. Он мог остановиться в каком-нибудь месте на сколь угодное время, но ему никогда не было жаль переезжать в другой город и менять свой адрес. Он не чувствовал к местам привязанности. Он любил Дворцовую площадь, но не был к ней привязан. Повидав её однажды, он не стремился вернуться, но знал, что если ему доведётся, то он обязательно её посетит. Не потому что он к ней привязан, а потому что она красива, потому что она заставляет чувствовать его как-то особенно. В этом месте он чувствовал себя как дома. Как-будто много лет назад он был среди тех рабочих, которую устанавливали в центре площади Александровскую колонну. Кто знает, может, так оно было.        Мелкий дождик неожиданно стал проливным, а зонта, конечно же, Максимилиан не взял. Кто берёт с собой в маленькое путешествие зонт? Кто-то так делает? Но нет, Ершов не разозлился на непогоду, он, подняв воротник, продолжал шагать по тротуару, ощущая макушкой удары тяжёлых капель и даже наслаждаясь этим. Ершов больше не оглядывался по сторонам, а смотрел прямо перед собой. Тогда он и заметил идущего ему навстречу мужчину с сигаретой, зажатой между зубами. «И как это сигарета под дождём не тухнет? — удивился Макс и даже оглянулся вслед незнакомцу. А потом его вдруг озарило: — Сигареты! Я не купил сигарет для Кэша!»        Пришлось искать, где продают сигареты. Совершенно случайно на пути Максимилиана вырос киоск. «Отлично, — обрадовался Ершов, — сейчас будут и сигареты! Как удачно всё складывается!»        Сам он никогда не курил. Ну, никогда это, конечно, громко сказано. В тринадцать он попробовал свою первую сигарету, но его, курящего за углом дома, застукал отец. И отец Ершова поступил довольно жестоко: он заставил Макса выкурить всю пачку. Ершов всё ещё помнил то чувство, когда всё вокруг пахло табаком, желудок выворачивался наизнанку, а лицо медленно окрашивалось в зелёный. То, что больше сигареты он в руки не брал, рассказывать, полагаю, не нужно. Ему и теперь становилось нехорошо, когда он входил в прокуренное помещение.        Марок сигарет на витрине было много, а Максимилиан не знал, какая из них была самой лучшей. Кашников заслуживает только самого лучшего. Максимилиан Ершов, рассматривая витрину, вдруг опешил: а зачем, собственно, он покупает сигареты? Кэш их и сам себе купить может. Если бы он привёз ему что-то из своего города, что-то за тысячу километров от Питера, это бы несло в себе хоть какую-то ценность. А то, что он делает прямо сейчас, — глупость да и только.        И тогда взгляд Ершова остановился на «Беломорканале». «Их до сих пор выпускают!» — молча поразился он. В советское время все только эти сигареты и курили. Хотя какие уж сигареты? Это папиросы, самые что ни есть настоящие папиросы.        Ершов купил не блок, как планировал, а всего лишь пачку. Если выкурить блок беломора, то и загнуться можно. Там ведь даже фильтра нет. Стоила пачка дёшево, слишком дёшево для подарка. Но это Максимилиан понял, только когда отдал деньги и взял в руки квадратную синюю пачку.        «Бессмысленная покупка», — решил Ершов, опуская пачку в карман пальто. Он даже расстроился. Они с Кэшем не виделись почти год! Так хотелось привезти другу какой-нибудь подарок, проявив тем самым свою нежность и привязанность. Так хотелось обрадовать друга подарком. А он что? Привёз с собой одну лишь баночку малинового варенья да купил прямо здесь пачку дешёвых папирос. Только вот всё это совсем не важно. Главное, что сам он, наконец, приехал к Кашникову, приехал не куда-нибудь, а в прекрасный и величественный Санкт-Петербург. Никакие сигары, даже кубинские, не обрадуют Кашникова так сильно, как обрадует его приезд Максимилиана. Сигареты гаснут, а дружба горит вечно. Настоящая мужская дружба она такая.        Настоящим друзьям совсем не обязательно видеться каждый день. Узнавать новости друг о друге первыми им тоже не обязательно. Главное искренне любить своего друга и всегда быть готовым прийти к нему на помощь. Главное принимать друга таким, какой он есть, прощать ему все его недостатки, и самому перед ним не притворяться идеальным. Всё просто. Главное только не усложнять.        Сильный дождь перерос в настоящий ливень. Вода обрушилась с неба монолитным столпом, она отскакивала, упав на тротуар, а потом стекала куда-то под мостовую. Максимилиан Ершов ускорил шаг, а потом заметил спасительную арку. О, Питерские арки! Вы были созданы для того, чтобы скрывать людей от назойливого и промозглого осеннего дождя. Пожалуй, когда Ершов решил, что больше всего любит Дворцовую площадь с ангелом на Александровской колонне, он ошибся. Больше всего он любит такие вот арки, прокладывающие путь между дворами Питера. Конечно, кому-то они могут и не прийтись по вкусу, но Максимилиан был в них влюблён.        Места можно любить так же сильно, как можно любить человека. Может быть, у всех нас даже существует где-то особое место, которое только и делает, что ждёт нас. Или, возможно, мы всегда сможем создать это место сами. Но мне нравится думать, что где-то есть город, аллея или парк, существующие только для того, чтобы мы в них однажды оказались и, быть может, с кем-то пересеклись. Когда-то давным-давно, возможно, много жизней тому назад, Ершов был не Ершовы, а псом Йоршиком, живущим под Питерской аркой. И как бы фантастично это не звучало, но нам с вами, господа, давно пора принять тот факт, что мы ничего не знаем о жизни, чтобы заявлять, что что-то невозможно и чего-то быть не может. Быть может всё, если ты только позволишь всему быть. Открой сознание нараспашку, чтобы огромная и непостижимая Вселенная могла пройти сквозь тебя и не застрять в дверях. Проруби в себе дверной проём, у которого не будет границ.        Максимилиан Ершов ненавидел холод, но любил Питер. Поэтому питерский холод он готов был полюбить. Спрятав руки в глубокие карманы светло-коричневого пальто, он стоял у самого края арки и позволял каплям дождям падать ему на лицо. Когда-то пёс Йоршик поднимал голову к серому небу и наслаждался тем, как по его светло-коричневой шерсти стекала вода.        Иногда жизнь кажется мрачной и страшной. Иногда тёмные ночи окутывают тебя своими щупальцами, впрыскивают тебе в кровь чернила и не дают до утра спать. Иногда приходится убегать от всего мира в лес, бродить там среди деревьев и мхов, мечтая прорости лещиной и быть оплетённым лишайником. Иногда держишь ствол у виска и проводишь холодным лезвием по пальцам, удивляясь тому, что в тебе ещё есть кровь. И она красная, а не чёрная, как тебе начало казаться.        Но иногда жизнь яркая, как столп солнечного света, лёгший на белые обои. Иногда солнечные дни, проходя сквозь тебя, разбиваются на радужный спектр. Иногда не хочется никуда убегать, хочется оставаться на месте, потому что место само по себе ничего не определяет: всё определяешь ты сам. Иногда подбадриваешь незнакомого парня и хочешь подарить что-нибудь необычное и важное своему лучшему другу, ведь, как вдруг оказалось, ты любишь людей и веришь, что все они хорошие, все они заслуживают немного нежности и тепла. И ты сам тоже не такой уж и гнусный тип, каким всегда считал себя. Ты тоже хороший, ты тоже заслуживаешь счастья, пускай даже и немного, но всё же самого настоящего счастья.        Ершов забыл, где находится. Да, так тоже можно. Вот радуешься тому, что прибыл в лучшее место на Земле, а через миг уже воспринимаешь землю под ногами как должное. Радость проходит, и это даже не её минус, это её плюс. Это очень разумно.        Макс думал о Лаймане. Конечно, он не знал, что парня из поезда звали Антон Лайман. Но разве имя — это так важно? Набор букв важен? Серьёзно? Можете называть меня как вам угодно, но пока вы будите вкладывать в свои слова уважение и тепло, я буду отзываться. Не буквы, не слова, не красивые обороты речи определяют то, что ты говоришь. Только чувства. Красивые, но пустые выражения никогда не запалят огонь в сердцах людей. Никогда.        Поэтому неважно, что Антона Лаймана звали Антоном. Его можно называть как угодно. Максимилиан, например, окрестил его Тем Парнем. И, знаете, он был высокого мнения о Том Парне. Ершова впечатлила его храбрость. К сожалению, в современном мире иногда нужно проявлять смелость, чтобы оставаться со всеми честным, чтобы быть открытым перед окружающим и перед самим собой. К сожалению, люди могут осудить тебя за то, за что не имеет смысла осуждать. Даже близкие, казалось бы, люди могут от тебя отвернуться, если ты не оправдаешь их ожиданий.        Не удивительно, что в мире столько потерянных и напуганных. И поэтому Ершов гордился Тем Парнем. Он уважал Лаймана, и ничуть не жалел о том, что лично сказал об этом самому юноше. Та светлая улыбка, которой Антон наградил Максимилиана, грела душу мужчины. И, вероятно, именно из-за этого внутреннего тепла Максимилиан Ершов не чувствовал холода, не чувствовал, как его промокшие ноги озябли. Его грела благодарная улыбка Антона Лаймана.        Ведь это так важно — совершать правильные поступки. Бывает, делаешь их, даже не подозревая, как они могут быть для кого-то важны. Всего пара слов — и кто-то уже не печалится, кто-то готов улыбаться, кто-то готов продолжать бороться с невзгодами. Иногда одного слова, одного взгляда достаточно, чтобы кто-то, кто готов был сдаться, продолжил бороться. Но для этого, оказывается, тоже нужно быть смелым. Земля никогда не была местом для слабаков. Из века в век выживал сильнейший. Ты предок самых сильных и умных, ты несёшь в себе гены самых выносливых и упорных особей. Ты способен сделать жизнь проще для всех тех, кто думают, что они слабые. Вопрос только хочешь ли ты этого?        И Максимилиан хотел. Он хотел, чтобы Тот Парень никогда больше не говорил о самом себе дрожащем от страха голосом. Он хотел, чтобы Тот Парень не боялся улыбаться своей прекрасной и открытой улыбкой. Ершов был чертовски счастлив, что там, в поезде, решился вставить слово. Иногда неважные люди могут говорить важные слова. К сожалению, в основном происходит наоборот: важные люди говорят никому ненужные слова. Но всегда всё можно исправить. Всегда можно найти выход. Главное только искать.        Ершов был слишком увлечён самим собой, своим собственным миром, чтобы замечать мир окружающий. Вот увидите, эта привычка витать в облаках и уходить слишком глубоко в себя когда-нибудь сыграет с ним злую шутку! Только подумайте, сколько раз он, возвращаясь домой и глядя в небо, представлял себя в маленьких итальянских городках или необъятных пустынях, не попадая при этом под колёса проезжающих мимо машин и не падая в открытые дорожные люки. Удача его явно любит.        Но в тот момент, когда под арку вошёл мужчина с промокшими светлыми волосами, Ершову всё же стоило бы отвлечься от своих размышлений. Светлые волосы незнакомца из-за дождя потемнели, но угольно-чёрная прядь всё равно выделялась на их фоне, совсем как чернильная клякса на чистом тетрадном листе. Макс стоял спиной к незнакомцу, но это не помешало ему почувствовать чьё-то присутствие. Чьё-то тёмное присутствие.        Ершов оглянулся. Его встретил уверенный и совершенно безразличный взгляд. В горле Макса запершило. «Это ведь, это ведь…» — он никак не решался закончить мысленно свою догадку. Да, Ершов, это именно то, что ты окрестил Мёртвым Дьяволом. Таким громким именем ты только честь сделал Деймосу.        Максимилиан был растерян, Максимилиана застигли врасплох. Ему захотелось убежать, но Ершова будто приковало к земле. Макс перестал чувствовать каменную плитку под ногами, ноги его сделались ватными. Угроза. Угроза не жизни, нет. Что чувствуешь, когда Смерть наблюдает за тобой из-за угла, Ершов хорошо знал. Он ходил по грани жизни и смерти в юности. Но теперь ему открылось новое чувство: угроза его душе. Хотелось бежать, хотелось спасать самого себя, спасать свою жизни, спасать надежду (Надежду?!) на светлое и счастливое будущее. Но Ершов стоял на месте.        Кроме страха за свою душу он чувствовал ещё и необоснованную ярость. Ему хотелось ударить незнакомца по лицу, ему хотелось заставить незнакомца скривить от боли лицо. Он откуда-то знал, что незнакомец этого заслуживает. Более того, у он знал, что у него есть личные причины, по которым он ненавидит этого человека. Но Ершов не понимал, что это за причины. Он не помнил, но зато он чувствовал. Похоже на сон, когда ты оказываешься в каком-то непонятном месте по каким-то непонятным причинам, не помнишь, как оказался в этом месте, но зато прекрасно понимаешь, что тебе нужно делать. Ершов понимал, что этому незнакомцу нужно хорошенько врезать, а потом ещё раз, и ещё, и ещё.        Только вот Максимилиан дрался совсем неважно. Сюда бы Кашникова. Кэш мог бы уложить любого, Кэш был по-настоящему силён. А вот Ершов слабак. Драться он, в любом случае, совсем не умел. Да и не любил. Он терпеть не мог насилия, физического насилия, по крайней мере. И поэтому Ершов не стал размахивать кулаками.        Ещё, конечно, он не затеял драку, потому что разум ему шептал: «Что это ты задумал? Напасть на незнакомого человека, которого первый раз в жизни видишь? Ты в своём уме?» Но Ершов не хотел прислушиваться к голосу разума. Нет, он этого мужчину видит не в первый раз. Он видел его на картине Вельца, он отрубил этому человеку голову в своём сне.        Странным было всё. Но сильнее всего Максимилиана впечатляло то, что человек с картины Вельца реален. Или это просто совпадение? Нет, это никак не совпадение! Черты лица, выражение и цвет глаз, тонкие белые губы и эта чёрная прядь! Как такое можем случайно совпасть?! Но что тогда получается? Вельц писал потрет кого-то реально существующего?        Это Максимилиан и намеривался узнать. Кажется, заговаривать с незнакомцами входит в его привычку. Кстати, Ершову было очень легко найти повод заговорить с незнакомцем первым.        — Не хотите закурить? — предложил он, доставая из кармана пачку беломора, которую совсем недавно счёл ненужной и глупой покупкой.        — Это вы мне? — поднял белесые брови незнакомец, одним движением приподняв ворот чёрного пальто старинного кроя.        Этот жест немного расстроил Максимилиана: Ершов хотел узнать, висит ли на шее мужчины галстук кровавого цвета. Или этот малиново-красный галстук всего лишь фантазия Вельца?        — Кроме вас здесь никого нет, — улыбнулся (не очень-то искренне) Ершов.        — Ошибаетесь, молодой человек, — а потом добавил так, как будто они уже минут пятнадцать вели беседу, — непозволительно много ошибаетесь.        Ершов даже опешил. И что на это можно ответить? Но Максу и не пришлось думать над ответом, потому что Деймос (Ершов так и не узнал его, что простительно, ведь последний раз они виделись ровно жизнь назад) задал такой вот вопрос:        — Это что там у вас в руках? Уж не «Беломорканал» ли?        — Он самый.        — Прекрасно! Последнее время мне приходится травиться дрянью вроде кубинских сигар. А я предпочитаю беломор кубинским сигарам.        — Беломор кубинским сигарам? — недоверчиво переспросил Ершов.        — Да, именно так я и сказал, — мужчина достал из кармана деревянную коробочку из кедра.        Коробочка помещалась в ладони, была потемневший от времени, а на крышке её был выжжен рисунок — полузакрытый глаз со слезой под ним. Деймос приоткрыл коробку и Ершов увидел толстые сигары с чёрным покровом: где-то он слышал, что самые крепкие сигары всегда тёмного цвета. Так что же выходит? Незнакомцу хочется чего-то ещё крепче? А ведь папирос крепче беломора советские люди не знали. Это вам не ваши жалкие сигары, завёрнутые в пальмовые листья (или во что их там заворачивают?).        — Могу поменяться, — ухмыльнулся Ершов.        Ответ его, мягко говоря, удивил.        — Замечательно. Держи, — и в руках Максимилиана оказалась неожиданно тяжёлая деревянная коробочка, а пачка «Беломорканала» исчезла.        Вот так обмен! Теперь Кашников получит в подарок элитные кубинские сигары и баночку домашнего малинового варенья! Потрясающе! Но всё-таки это очень странно. И тип этот тоже странный.        — А вы когда-нибудь позировали для портрета? — спросил Ершов, опуская кедровую коробочку в карман пальто.        — Было дело, но, боюсь, те портреты не сохранились.        — Да? Мой друг, Вельц, он художник, так вот у него в студии есть картина, а на ней изображены вы. Вот я и подумал, что Вельц с вами знаком. Ведь какое же странное совпадение, верно? Нарисовать реального человека, которого никогда даже не видел!        — Действительно, весьма странное совпадение, — мужчина впервые показался заинтересованным беседой с Ершовым. — Друг ваш, как и вы, не петербуржец, верно?        — Верно. А откуда…        — Не задавайте вопросов, дорогой. Вы кажетесь всё глупее и глупее.        Оскорбление! Но Ершов никак на него не отреагировал. Он хотел добыть как можно больше информации. Внутреннее чутьё подсказывала ему, что встреча эта не случайна. Эта встреча — важное событие, от которого многое зависит. Слишком многое.        — А вы сами в Питере проездом, — поинтересовался Макс, — или живёте здесь?        — Не то чтобы живу, но здесь у меня резиденция.        — Вот как, резиденция, значит, — как-то тупо произнёс Максимилиан. — Послушайте, у меня такое странное чувство…        — Словно мы уже когда-то виделись и я вас чем-то обидел?        — Да.        Ершову стало не по себе. Снова он почувствовал, что ему хочется выпрыгнуть под холодный осенний ливень и убежать, убежать подальше от этого человека с пустыми серыми глазами. Боже, да в этих глазах совсем нет блеска! Будто незнакомец давно уже умер, а веки ему никто так и не опустил.        — Не переживайте, — совершенно спокойно посоветовал Деймос. — Я у многих вызываю подобные чувства. Закройте на них глаза: люди ведь постоянно закрывают глаза на свои чувства.        — Нет, я своим чувствам доверяю, — улыбнулся вдруг Ершов так, словно у него за спиной была целая армия ангелов, а впереди армии стоял тот самый ангел с Александровской колонны, которым Максимилиан так сильно восхищался. — Я доверяю своему чутью. Именно оно меня и привело сюда.        — В поисках надежды? — Деймос уставился на Максимилиана своими безжизненными глазами, и у Ершова по спине пробежала дрожь.        Он назвал её имя? Или это просто так совпало? Что-то слишком много совпадений для одной встречи. Даже для одного дня совпадений слишком уж много.        — Как вы это узнали?        — Безнадёжный ты, — неожиданно фамильярно сказал Деймос. — Надежды тебе не хватает.        — Не хватает, — повторил за ним Макс, а потом спросил, решившись пользоваться моментом: — Где она? Где мне её искать, может, вы знаете?        Деймос вдруг вырос сразу где-то на метр, а то и на все два. Головой он едва не упёрся в кирпичную арку, сделался большим, занял собой всё место, словно утопил Максимилиана в самом себе. Он, шипя, совсем как змея, мягко заговорил:        — Надежда тебе не нужна. Тебе не нужно её искать, её может даже не существовать. Хватит гоняться за призраками. Опомнись пока не поздно. Всё снова кончится трагично, как это было уже тысячи раз. Я устал от этого, мне надоело, и тебе, между прочим, тоже. Поиски могут оказаться опасными. Не только для тебя. Угрожая мне, ты угрожаешь своим близким. Не стоит рисковать, не стоит ступать на этот шаткий мост, ведущий тебя к якобы ожидающему твоего прихода счастью. Упорство никогда и ничем не награждается. Опусти руки, сядь и позволь жизни течь так, как она сама решит. Не ставь себя выше всего мира. Ты не должен идти против высших планов ради чего-то, что вселяет в тебя надежду.        Ершов тонул в Деймосе, он захлёбывался растёкшимся и заполонившим весь мир чёрным плащом. Он не верил, что есть что-то другое кроме Деймоса, заполняющего собой всё вокруг. Земля пропала из-под ног, солнце погасло, кислород исчез, всё затихло. Единственным звуком был змеиный шёпот Деймоса.        Максимилиан чувствовал себя слабым. Он увяз в этом тягучем и шипящем голосе. Тьма накрыла его с головой, а вдохнуть не получалось: вокруг словно выкачали воздух, он словно оказался в открытом космосе, словно его заперли в вакууме. Ещё чуть-чуть — и он потеряет сознание. Он слабый. У него нет сил, чтобы хоть как-то противостоять злу. Он бессилен. Он просто жалок.        Но нет. Люди склонны недооценивать себя и переоценивать окружающих. Ершов был не так слаб, как думал. Он уже не видел света, его глаза были закрыты, а сердце стучало всё медленнее и медленнее. Так чувствуешь себя, когда вот-вот уснёшь. Хорошо бы, если бы именно это ощущалось перед смертью. Уже не страшно, уже не больно. Всё осталось позади. Ощущается только темнота, в которую окунулось всё твоё сознание, и лёгкость расслабленного тела, которое смирилось и уже приняло свою участь.        И в этом состоянии похожем на предсмертную дрёму, Максимилиан Ершов окончательно утратил связь с миром. Он не чувствовал, стоял он, сидел или лежал, он не осознавал, как именно находился в пространстве и находился ли он в нём вообще. Он не чувствовал ни вкуса крови во рту (а ему-то казалось, что перед смертью обязательно чувствуешь во рту кровь), ни какого-нибудь запаха, ни тепла или холода, ни даже звука.        И тогда как гром среди ясного неба до него донеслось шипящее слово. Деймос сказал: «Надежда». И Ершов почувствовал, что жив ещё, что ему есть зачем бороться. До Максимилиана стали доносится какие-то слова, но он не мог их разобрать. Или, может, незнакомец заговорил на иностранном языке? Латынь? Ершов не знал латыни, не имел даже представления о том, как этот язык звучит. Но он понимал, он чуял сердцем и душой, но никак не разумом, что змеиный шипящий голос заговорил на латыни. И только одно слово было Ершову знакомо. Он понимал лишь одно слово: «надежда».        Деймос повторял его слишком часто, слишком часто, чтобы Ершов не обрёл новые силы. У него есть надежда. Она уже у него есть. И он на правильном пути. И он не слабый, он сильный, он может заставить жизнь течь так, как это будет нужно ему. Он готов пойти против всего и всех, чтобы встретиться с той, с которой он должен встретиться.        Максимилиан Ершов почувствовал вкус крови во рту. И он обрадовался. Если чувствуешь, что умираешь, значит, ты пока ещё жив. И он почувствовал, что вот-вот умрет от недостатка кислорода и приложил все силы, чтобы сделать вдох. И лёгкие его наполнились влажным и холодным осенним воздухом. Он почувствовал, что сидит на холодной земле, он почувствовал на своём плече лёгкую женскую руку. Он почувствовал, что связан с этим миром, что не может так просто исчезнуть, так просто раствориться в вечности и растаять как кубик сахара в горьком чёрном кофе.        Максимилиан Ершов приложил усилие. Это был последний рывок. Это было второе дыхание. Называйте, как хотите. Максимилиан Ершов воскрес, Максимилиан Ершов ожил, Максимилиан Ершов понадеялся, что сможет победить. И он победил.        Глаза открыты. Резкий, режущий свет озарил всё вокруг. Нет больше тёмного плаща, который разлился океаном и потопил всё вокруг. Есть только искрящееся белое пятно перед глазами, вкус крови во рту и чувство, что на плече лежит лёгкая женская рука.        Постепенно Макс начинал видеть и слышать. До него стали доноситься шуршащие звуки колёс и чей-то мягкий заботливый голос. Он стал различать перед собой силуэт человека, который легонько тряс его за плечо.        И вот Ершов окончательно пришёл в себя.        — Мужчина, с вами всё в порядке? Может, вызвать скорую?        Перед ним, наклонившись, стояла пожилая дама. Ершов медленно, как будто после контузии, оглянулся по сторонам. Он сидит под аркой. Сидит на грязной земле. Он упал? Почему он сидит?        — Нет, не нужно, спасибо.        Он встал на ослабшие ноги, они дрожали в коленях. Дрожали не так, как ноги дрожат от усталости, а так, как они обычно дрожат от страха. Рукой Ершов держался за стену, чтобы не упасть. Ноги совсем его не держали, совсем.        — Может, я всё-таки вызову скорую? — озабочено предложила старушка, намереваясь снять с рук бежевые лакированный перчатки.        — Нет, не нужно. Спасибо. Спасибо большое, — женщина смотрела на него испугано и взволновано, а Максимилиана этот взгляд почему-то злил. — Спасибо, можете идти. Я сам со всем справлюсь.        — Уверены?        Ему захотелось ответить как-нибудь колко и грубо. Это всё его неисправимая ершистость характера. Но Макс удержался. Всё-таки нельзя быть таким неблагодарным, всё-таки это первый человек, которого он встретил после своего воскрешения.        — Уверен, — Ершов улыбнулся, но ему не было видно, какой измученной вышла его улыбка. — Большое спасибо, не хочу вас больше задерживать, вы и так мне помогли.        — Пожалуйста, — она засуетилась и достала из сумки бумажный платок. — Вот, держите, у вас кровь на лице.        — Спасибо, — принял он платок от любезной старушки.        — До свидания, — сказала дама всё с теми же нотками волнения в голосе. — Будьте осторожны.        — Да, буду, до свидания.        И Максимилиан остался один. Один под тёмной питерской аркой. Он всё ещё держался за стену, хотя ноги его окрепли и перестали дрожать. Макс приложил платок к губе и почувствовал лёгкую боль. Вот откуда кровь: губа разбита. Он потрогал своё лицо: что разбито ещё? Нос был, к счастью, цел. Но вот стоило ему прикоснуться к брови, как в мозг мигом домчался болевой импульс. Бровь, выходит, разбита тоже. Что ж, у Того Парня шрам на брови смотрелся очень даже приятно. Хотя Ершов на Лаймана был абсолютно не похож. Иногда шрамы украшают мужчин, а иногда делают из них что-то вроде побитых собак. Но ничего. Некоторым нравятся побитые собаки. Мне, например, побитые дворовые собаки всегда нравились больше сытых барских кобелей.        Вытерев с лица кровь, прикоснувшись до болевших участков несколько раз из какого-то детского любопытства, Ершов бросил окрасившийся в красный платок на землю. Он никогда не мусорил, но, знаете, он никогда раньше и не побеждал. Только что это он такой побитый, если победа осталась за ним?        «А с кем я собственно дрался?» — наконец-то задумался Максимилиан. В голове всё помутилось, он с трудом понимал, что находится не дома, не в родном городе, а в Санкт-Петербурге. Так кто же его побил? Неужели питерская гопота, о которой он шутил с Кэшем, всё-таки существует?        Макс помнил только Дьявола с картины Вельца. Да, ему приснился какой-то страшный сон. Наверное, его били, он потерял сознание и увидел этот сон, в котором он тонул. Но рюкзак на месте, висит себе за спиной, а значит, его не ограбили. Всё странно.        Максимилиан никак не мог вспомнить, когда именно он потерял сознание. В его воспоминаниях появились чёрные пятна, словно кто-то какими-то особыми ножницами вырезал из памяти всё самое важное. Он помнил дорогу в поезде, помнил, как улыбнулся ему Антон Лайман, помнил, как шёл по Невскому проспекту и восторженно смотрел на здания, которые не видел уже так много лет. Но вот когда он потерял сознание, ему никак не удавалось вспомнить. И с какого момента начинался сон о мужчине с картины Вельца, Ершов не помнил тоже.        Макс несколько раз сплюнул на землю: металлический вкус во рту никуда не исчез. Хотелось приложить к саднящей брови (она болела гораздо сильнее губы) кусочек льда или упаковку чего-нибудь очень холодного. Замороженный банан сейчас был бы очень кстати.        Ершов постоял ещё немного под аркой, прислушиваясь к своему телу. Кроме разбитой брови ему ничего не болело. Даже лёгкая боль в губе перестала чувствоваться. «Хорошо хоть живой, — подумал Ершов. — Но всё-таки что это было? И неужели я так хорошо ударился головой, если ничего не помню? Будто бутылку палёной водки выпил в одиночку. Память напрочь отшибло».        И он побрёл вперёд. Дождя не было, холодный ветер смягчал боль и, кажется, даже исцелял его раны. А Максимилиан как-то машинально, почти как на автопилоте, шёл вперёд. Он шагал размеренно и пытался вспомнить, что с ним всё-таки произошло. Но воспоминаний не было, в голове ничего не всплывало. Он помнил только Дьявола Вельца. Уже второй раз ему снится мужчина с той странной картины. «Мстить за отрубленную голову что ли приходил?» — подумал с какой-то непонятной улыбкой на лице Максимилиан.        Теперь он не замечал того, что происходило вокруг. Он не восхищался живописными каналами и чудесной архитектурой города. Когда тебя избили в тёмной арке, как-то становится не до красот архитектуры. Сил хватало только на то, чтобы брести вперёд, что Максимилиан Ершов, впрочем, и делал.        Остановился Ершов лишь когда осознал, что стоит прямо перед дверью тату салона Кашникова.        Вот он и на месте.