Армюр

      О завтрашнем дне написано много. Много написано и о сегодняшнем дне, и о вчерашнем дне тоже написано достаточно. Что осталось мне? Мне остаётся писать о дне, который так и не наступил. Таких дней великое множество. Это все те праздники, на которые у тебя были свои планы. Планы, которые не оправдались. Это все те дни, которые ты ждал с нетерпением. Напрасно ждал, потому что они не дали тебе того, на что ты рассчитывал.       Максимилиан Ершов и Надежда Ортин встретились. Да, это было, это действительно было. Донат Сафронов праздновал двадцать первый год своей жизни. Приглашены были все его друзья. Приглашены были даже друзья друзей. Девушка Доната, Лиза Кот, пригласила свою лучшую подругу. Да-да, Кот пригласила Владу. Влада уже встречалась с Максимилианом, но они ещё не были женаты. Ершов пришёл со стороны друзей Лизы, Ортин пришла со стороны друзей Доната.       Это было зимой. Донат Сафронов родился в декабре. Может быть, поэтому он был всегда несколько холоден, может быть, поэтому его взгляд замораживал каждого, на кого был обращён. Донат Сафронов был безжалостным и бесстрастным. Донат Сафронов был богат, но никто не знал, откуда у него появлялись деньги. И Донату нужно было, чтобы никто об этом не знал. Особенно Лиза. Софронов хладнокровно и виртуозно всем врал. Сафронов тушил горящую совесть мятным отваром. Сафронов жил так, как ему хотелось: он рисковал всем, он балансировал на лезвии ножа, он ходил по грани так, как иные ходят на прогулке в парке.       Была зима. Середина декабря, выпал первый снег. Донат условился встретить гостей у своего подъезда. Пока у его подъезда был всего один человек: девушка с картиной, упакованной в тёмно-синюю блестящую бумагу. Было слишком рано, она пришла первой, она пришла раньше самого Доната.       И Надежду Ортин, облачённую в тёплый пуховик, длинный шарф и шапку с ушками, всё устраивало. Она любила ждать, ей казалось, что ожидание — одно из самых лучших чувств на свете. Всё-таки очень приятно, когда есть чего ждать. Очень приятно ждать чего-то весёлого и интересного.       Как уже было упомянуто, выпал первый снег. Чистый, белоснежно-белый снег. На нём почти не было следов, и именно поэтому Надежда шагала туда-сюда, оставляя за собой полосу из собственных следов. По чистому снегу очень хочется пройтись, очень хочется быть первым, кто оставит на нём свой след. Это доставляет особое удовольствие. Быть первым доставляет особое удовольствие. А вот по истоптанному сотней подошв снегу ходить как-то противно и неприятно. Ни о каком удовольствии здесь не идёт и речи.       Надежда Ортин шла вперёд, шаркая тёплыми оранжевыми ботинками, чтобы оставить за собой сплошную полосу. И ей казалось, что эти размышления о чистом, ещё не истоптанном никем снеге, ей о чём-то напоминают. «Так и с людьми! – наконец-то поняла Ортин. – Приятно быть для кого-то первым. Но если до тебя у человека были сотни других связей, то ты будешь всего лишь сто первым. А это совсем ничего не значит».       Из подъезда вышел высокий парень. Донат Сафронов.       — Донат! — Надежда, отошедшая далеко от подъезда, чтобы завоевать ещё больше чистого снега, подбежала к Сафронову.       Она вручила ему подарок, сказала какое-то нелепое поздравление, которое заставило их обоих рассмеяться, а потом указала ему за спину.       — Это Лиза?       — Это Лиза,— сказал счастливо Донат.       Ему нравилось произносить её имя. Ему нравилось говорить о ней, ему нравилось смотреть на неё. Ему нравилась она. Такая маленькая, такая беззащитная и такая красивая. Её чёрные волосы трепал ветер, поэтому она шла, опустив голову, и оттого казалась ещё ниже, чем была. А была она ростом с ребёнка из средней школы. «Снова без шапки»,— покачал головой Донат, улыбаясь как идиот.       — О, дружок, ты действительно влюбился,- похлопала его по плечу Ортин. — Я думала, с тобой этого никогда не произойдёт.       — Произошло,— ухмыльнулся Донат,— и я очень рад, что произошло. А ты?       — О, нет, отношения не для меня. Я вольная птица.       — Когда-то я говорил точно так же.       Подошла Лиза и Надежде Ортин стало неловко. Третий лишний. Именно так она себя чувствовала, но стали приходить новые гости, Лиза знакомила своих друзей с друзьями Доната, Сафронов смеялся, потому что из-за подарков он не мог шевелиться, ведь стоило ему сделать шаг, как что-нибудь из его рук обязательно падало. В конечном счёте, Кот взяла часть пакетов и свёртков, освободив тем самым Доната от подарков.       Всего за пятнадцать минут все гости подошли к назначенному месту, все собрались. Шумной толпой они поднялись на пятый этаж и ввалились в не очень большую, но довольно уютную и современную квартиру Доната. И… понеслось.       Стоит ли описывать, что бывает на днях рождениях парней вроде Доната Сафронова? Особенно, что бывает в днях рождениях, следующих за восемнадцатилетием, когда закон тебя уже никак не останавливает. На таких днях рождениях бывает весело. На таких днях рождениях становится весело даже самым отчаянным и безнадёжным. Весело было даже Донату, а отчаяние его здесь было сложно кого-то найти.       Но один человек ещё более безнадёжный, чем Донат, всё-таки был здесь. Максимилиан Ершов. Он пришёл с Владой, он очень долго не хотел никуда идти и надеялся, что сможет остаться дома. Он ещё не понимал, какой властной и деспотичной была его девушка. А пора бы уже понять, пора бы уже догадаться.       Он ведь даже не понял, как она стала его девушкой, ведь он ничего к ней не чувствовал, не испытывал, ведь он ни разу даже не признался ей в любви. Но каким-то образом она сделала из него своего верного пса, а он не знал, как отказаться от такой должности, чтобы её не обидеть. И поэтому приходилось терпеть.       Ершову не нравился Донат. Донату, кстати, Ершов нравился ещё меньше. Но они ничего друг другу не говорили, даже не бросали друг на друга недовольных взглядов. Сафронову было не до Максимилиана, Сафронов праздновал свой день рождения. А Максимилиан Ершов ждал, когда Влада даст ему команду идти домой. Чёрт возьми, как, каким образом она сделала из него верного пса?!       Ершов не любил алкоголь, Ершов не любил курить, Ершов не любил наркотики. По мнению всех присутствующих, Ершов не умел развлекаться. Даже Влада не выдержала и каким-то чудесным образом уговорила выпить его один бокал шампанского. И Максимилиан выпил, потому что у Влады Леоновой была над ним какая-то непонятная власть.       Максимилиану Ершову было противно общество этих людей. Во главе стола сидел Сафронов, и Сафронов не нравился Максимилиану больше всех. У Доната были тёмные глаза и длинные, как у девушек, ресницы. И в этих глазах Ершов видел глаза подлеца и прохвоста. А во всех остальных он видел его приспешников. И это на него, на Максимилиана, обращены косые взгляды? И это он не умеет веселиться? А они умеют? Людям, умеющим веселиться, не нужна трава. Людям, умеющим веселиться, не нужна выпивка.       Ершов не выдержал. В какой-то момент он встал из-за стола и вышел на балкон. Балкон у Сафронова был тёплый, застеклённый. И это раздражало Максимилиана. Ершов терпеть не мог застеклённые балконы. Это даже балконом не должно называться! Балконы должны обязательно быть открытыми, на балконах должно пахнуть улицей, на балконах нужно выращивать цветы и читать книги. На балконах нужно завтракать и смотреть на звёзды. А это… это даже не балкон.       Ершов распахнул окно и высунулся вперёд, вдохнул холодного воздуха полной грудью. Ему плохо. Ему опять очень плохо, сегодня он точно не сможет уснуть. Проблемы его юности исчезли, но иногда всё же случались рецидивы. И, кажется, приближался очередной. Он снова впадёт в хандру, им снова овладеет бессонница. Если, конечно, что-нибудь не случиться.       А вы уже знаете, что, если что-то должно случиться, оно случается. Вы уже знаете, что герои всегда приходят вовремя. Вы уже знаете, что нужные люди приходят в нужное время. У всего свой час. Всему своё время.       Надежда Ортин не помнила, как Ершов появился у подъезда Сафронова. Надежда Ортин не помнила, как её знакомили с Максимилианом. Она не помнила этого, потому что её с ним и не знакомили вовсе. Её познакомили только с Владой. А Ершова не замечали, Ершов был неприметным, он словно растворялся среди толпы. Его не было видно за другими людьми.       Ортин впервые заметила его за столом. Он показался ей очень грустным и очень весёлым одновременно. Словно в нём огромный потенциал, который никто так и не смог раскрыть. Ей хватило взглянуть на него один раз, чтобы понять, что этот человек совсем нескучный, этот человек умеет жить, с ним можно было бы поговорить о многом. Но только в будущем, потому что сейчас, кажется, он упадёт лицом в тарелку с салатом и уснёт на ней.       «А он милый»,— промелькнуло в голове Ортин, и именно в этот момент она пересеклась взглядом с девушкой, сидящей слева от милого, грустного парня.       Это была Влада, она не сводила с Ортин глаз, поправляя свои густые, тяжёлые волосы. Надежда отвела взгляд сторону, пошутила с парнем, сидящим рядом, а потом снова посмотрела на Максимилиана Ершова. Но не тут-то было! Девушка с густыми волосами следила за каждым её движением. «Так они вместе»,— подумала Надежда и подлила себе вина.       Ей стало скучно, когда все стали курить траву. Точнее ей стало скучно, потому что она не курила траву со всеми. У неё был опыт, который повторять не хотелось. Ортин вышла в коридор, поправила перед зеркалом макияж, безрадостно посмотрела на свои волосы, которые напоминали скорее мочалку, чем волосы, и вздохнула: та девушка, Влада, гораздо красивее её.       И тогда, пройдясь ещё немного по квартире Сафронова, Надежда увидела, что Ершов стоит на балконе. Стоит, высунувшись в открытое окно. «Какой же он странный»,— подумала она, хотя на самом деле не видела ничего странного в таком поведении. Ну, стало человеку жарко, бывает.       — Душно? — она вошла на балкон и села на широкий подоконник так, словно была у себя дома.       Надежда Ортин была не из застенчивых. Ей ничего не стоило заговорить с незнакомым человеком. И в гостях она не ждала приглашения, чувствовать себя как дома. Она чувствовала себя как дома везде, где только оказывалась. А ведь в детстве, в отрочестве она такой не была, это как-то само пришло к ней с возрастом. Люди не волки, не набросятся. С ними всегда можно заговорить, ничего страшного не произойдёт — вот что она поняла с возрастом.       Ершов закрыл окно, обернулся к Надежде, но ничего не сказал.       — Душно стало? — переспросила она.       — В какой-то степени.       Ершов казался очень растерянным, потому что он действительно растерялся. Он никак не мог понять, чего от него хочет эта девушка.       — И мне душно,— улыбнулась она. — Нас не познакомили, да?       — Похоже на то.       — Надежда Ортин,— девушка энергично протянула ему руку и улыбнулась.       — Максимилиан,— лениво пожал её руку Ершов.       — Ого, такое серьёзное имя. Теперь мне хочется к тебе на вы обращаться.       — Обращайся.       Ершов отвечал тихо и односложно, глядя при этом в сторону, и Ортин подумалось, что таких пассивных людей она ещё не встречала. Но он не пассивный, в нём большой потенциал! Она ведь углядела это, она ведь знает об этом!       — Тебе тоже,— она наклонилась к нему и прошептала так, словно говорила что-то похабное и непристойное:       — скучно?       Он кивнул. Ортин расстраивала его не разговорчивость, она уже готова была опустить руки и пойти к остальным, но Ершов вдруг сказал:       — Но пока ты со мной не заговорила, было гораздо скучнее.       И это было что-то вроде щелчка по носу, что-то вроде ослепительно-яркой вспышки. Ортин встала с подоконника и подошла к Ершову. Теперь они стояли совсем рядом.       — Может, уйдём? Оттуда, где тебе скучно, нужно уносить ноги, а не то сам скучным станешь.       И она опустила на подоконник руки с аккуратными длинными ногтями, выкрашенными в небесно-голубой цвет. Её тёплая рука коснулась холодной руки Ершова. И это тоже было щелчком по носу, это тоже было ослепительно-яркой вспышкой. Только не для Надежды, а для Максимилиана.       Он не любил холод. Он потому и высунулся в окно, чтобы сделать себе ещё хуже. Многие, кому доводилось страдать, понимают, каково это, хотеть посмотреть, что ещё можно выдержать. Ершов постоянно подливал масло в огонь. Если ему было плохо, он делал себе лишь хуже. И теперь из-за этого он замёрз, а тут… тёплая рука.       — У тебя такая тёплая рука,— Ершов впервые за весь их разговор улыбнулся.       — Это не самый тёплый участок моего тела,— ответила Ортин и только потом сообразила, что именно она сказала.       А Максимилиан Ершов впервые за весь их разговор рассмеялся.       — А ты забавная.       — Ты тоже,— Ортин улыбнулась и кивнула на дверь. — Так что насчёт уйти, никому ничего не сказав?       — Сбежать?       — Да, сбежать! У тебя разве не бывало такого? Вот приходишь куда-нибудь, сидишь себе, сидишь, а потом раз! И тебе хочется бросить всё и убежать куда-нибудь подальше.       — Да, бывает такое. Особенно, когда я на работе.       Надежда Ортин рассмеялась и убрала за ухо совсем негустую и нетяжёлую прядь.       — Сбежим вместе?       — А куда мы пойдём?       — На улицу,— пожала плечами Ортин.       — Там холодно и нечего делать,— сказал Ершов, глядя в окно на то, как с неба падал снег.       — Ну и что? Здесь тоже холодно и нечего делать.       — А я думал, тебе здесь душно, а не холодно,— подловил её Ершов.       — Среди всех этих людей мне холодно,- ответила Надежда и сказала: — Я ухожу. Можешь оставаться и скучать здесь дальше один. А можешь пойти со мной, и будем скучать вместе.       — Скучать и мёрзнуть вместе,— произнёс Ершов уже в спину Надежды.       Максимилиан шёл за ней следом по коридору. Они шли на цыпочках, чтобы никто их не услышал. И одевались они тоже очень быстро и торопливо, чтобы их за этим делом кто-нибудь не застал случайно. Если кто-то знает о том, что ты уходишь, то это уже не побег.       Максимилиан Ершов ни разу не вспомнил о Владе. Он не чувствовал, что должен предупредить её о своём уходе. Он не чувствовал, что в каком-то роде изменяет Леоновой. Он вообще никогда ничего связанного с Владой не чувствовал. Но зато теперь он почувствовал что-то, связанное с другой девушкой.       Они вышли из тёплого подъезда и, хотя зимой всегда темнеет рано, на улице всё ещё было очень светло. Снег медленно падал и плавно ложился тонким слоем на землю.       — Побежали! — Надежда схватила Ершова за руку своей ладошкой, спрятанной под красной варежкой, и побежала со двора Доната.       Они остановились только тогда, когда выбрались на оживлённую улицу и смешались с толпой.       — А бежать зачем было? — пытаясь отдышаться, спросил Ершов.       Она только рассмеялась.       — У меня в боку болит, подожди, давай постоим,— Ершов прислонился к углу какого-то дома.       — Бежать было необходимо, Максимилиан, просто необходимо. Чтобы побег был полноценным побегом, нужно обязательно убегать и бояться, что догонят. Так ведь гораздо интереснее. Пойдём,— она взяла его за локоть и повела за собой. — Итак, чем ты занимаешься?       — Работаю в офисе. Это не очень интересно. Лучше расскажи о себе.       — Я фотограф! — сказала она с блеском в глазах. — Вообще-то, я архитектор, но в первую очередь я чувствую себя фотографом. Смотри!       Девушка достала из рюкзака фотоаппарат, поднесла его к своему лицу и нажала на кнопку.       - Всё! У меня есть твоё фото! Это так просто! Я это так люблю! На самом деле это очень весело, фотографировать весело. Иногда я ухожу из дома на целый день, брожу по городу и ищу красивые виды, красивые ракурсы.       — Да, наверное, это здорово — иметь хобби.       — Конечно, это здорово! — с сияющим лицом сказала она. — Хобби — это как друг, у которого на тебя всегда найдётся время. Я так счастлива, что нашла своё дело! Когда занят тем, что любишь, нет времени, чтобы волноваться или скучать.       — Мне нужно хобби, мне срочно нужно хобби. Я только и занимаюсь тем, что скучаю или волнуюсь.       — А вдруг волноваться и скучать — это и есть твоё хобби?       — Тогда, пожалуйста, пристрели меня прямо здесь и сейчас, чтобы я больше не мучился.       Надежда рассмеялась, а потом указала ему на рынок, который уже медленно закрывался.       — Пойдём туда!       — Зачем?       — Смешной ты. Просто так, зачем нам причина?       — Смешная ты, делаешь всё беспричинно,— передразнил он Надежду, но всё же двигался с ней вместе по направлению к рынку.       — Нам нужно туда идти, там так много людей. Может быть, наткнёмся на что-нибудь интересное. Мы же скучаем, забыл?       — Такое не забыть.       И они вошли на территорию маленького рынка, половина палаток которого были уже закрыты. Но несмотря на это, людей здесь, правда, было много. Ортин остановилась, чтобы понаблюдать за голубями и даже сделала несколько снимков. Потом они прошлись по рядам, разглядывая содержимое палаток.       — Что-нибудь подсказать? — спросила у них продавщица с красным от холода носом.       — Да! Мы ищем седубэль,— серьёзно ответила Надежда, глядя прямо в глаза продавщице.       — Что вы ищете? — переспросила женщина.       — Седубэль.       — Что это?       — О,— протянула многозначительно Ортин,— если вы не знаете, что это, то этого у вас точно нет. Пойдём, Максимилиан, поищем в другом месте.       Они отошли где-то на десять шагов, и Ершов спросил:       — Седубэль?       — Выдумала слово,— озорно улыбнулась Ортин. — Нам ведь скучно, не забывай.       — И что это слово значит?       — А вот этого я ещё не придумала. Спроси меня про это в конце дня, хорошо?       — Хорошо,— улыбнулся Ершов.       Ему нравилась его новая знакомая. А Максимилиану Ершову люди обычно не нравятся. Но в Надежде было что-то такое, чего он не находил в других людях. Девушка подняла шарф так, чтобы он закрыл половину её лица.       — Как же холодно! Терпеть не могу холода!       — И я! — глаза Ершова сверкнули. — Я тоже не выношу холода!       — Рассказать, в какой город я хочу обязательно съездить?       — Такая резкая смена темы,— Ершов тоже поднял повыше свой шарф.       -— Нет, не резкая. Ты всё поймёшь, когда я тебе расскажу. Я хочу съездить в,- она выдержала паузу, а потом на выдохе сказала: — Мурманск. Я хочу побывать в Мурманске! Там снег почти круглый год, там снегопады в июне, постоянный мороз, и ветер там очень холодный.       — Но ты ведь не любишь холод,- напомнил ей Ершов.       — Да. Я терпеть не могу этот мерзкий холод, ненавижу мёрзнуть. Чувствую себя трупом в морге, когда холодно.       — А мне для этого холод не обязателен.       Надежда хихикнула, а потом, подставив под падающий снег ладошку в красной варежке, сказала:       — Мурманск за полярным кругом находится. Там бывает полярная ночь, представляешь? А у нас здесь ничего такого не бывает. Но, самое главное, там можно увидеть настоящее северное сияние.       — Ехать в Мурманск, чтобы посмотреть на северное сияние?       — Да, ехать в Мурманск в погоне за северным сиянием.       — В погоне за северным сиянием? Звучит, как название какой-нибудь плохой мелодрамы.       -— А я бы её посмотрела.       — А знаешь, про что она будет?       — Про что?       Они шли между рядов с закрытыми палатками. Ершов придерживал Надежду за локоть, потому что она уже трижды поскользнулась. И, если бы не он, она бы уже трижды упала. Максимилиан Ершов вёл Надежду под локоть и выдумывал для неё сценарий для мелодрамы «В погоне за северным сиянием»:       -— Девушка отправится со своим лучшим другом в дорожное путешествие. И её друг спланирует путешествие так, чтобы в её день рождение они оказались в Мурманске, ведь она всегда хотела там побывать. И вот они проделывают сложный путь, полный неприятностей, и, несмотря на все неудачи, оказываются в Мурманск вовремя, в ночь на её день рождения. И в небе полярное сияние, которое она так хотела увидеть. И её друг у неё спрашивает: «И как оно? Стоило того, чтобы проделать всю эту дорогу?» А она ему говорит: «Боже мой, мне пришлось проделать весь этот путь, чтобы понять в его конце, что мне совсем не нравится северное сияние!» «Так всё было напрасно?» — спросит парень. И она вдруг улыбнётся ему и скажет: «Нет, мне нужно было это путешествие, чтобы понять, что я не люблю северные сияния, но зато люблю тебя». Поцелуй. Занавес.       Надежда Ортин яростно захлопала в ладошки и закричала:       — Браво! Браво! Если надумаешь снять фильм, то я обязательно приду его посмотреть!       Ершов рассмеялся, как смеются люди, когда смущены, но в то же время счастливы.       — Брось ты. Может, я куплю нам горячего шоколада? Смотри, здесь продают.       — А можно мне вместо горячего шоколада банан? Вон, смотри, их продают тоже.       — Они ведь все промёрзшие. Зимой все бананы на рынке промёрзшие.       -— Они самые вкусные! — вступилась за промёрзшие бананы Надежда. — Ты их вообще хотя бы пробовал?       — Нет, но…       — Пойдём! Можешь купить себе горячего шоколада, как делают все, а можешь купить два банана и попробовать что-то новое.       — Ну, давай,— пошёл к палатке с фруктами Ершов,— попробуем что-то новое.       Они получили два банана, отошли в сторонку, чтобы не мешать остальным людям, и сняли перчатки, чтобы удобнее было открывать бананы. Но не тут-то было! Вы знаете, сколько старания нужно приложить, чтобы очистить замёрзший банан от кожуры? Очень много. Это сложнее, чем может показаться, это настоящее испытание. Это вызов, брошенный замороженным фруктом всему человечеству!       Но Надежда с Максимилианом справились. Они с большим трудом сняли кожуру, стукнулись бананами, как бокалами, и откусили по кусочку.       — Совсем как фруктовый лёд,— улыбнулся Ершов.       — А ты любишь фруктовый лёд?       — Да, я очень люблю фруктовый лёд. Это гораздо лучше горячего шоколада. Спасибо, что не дала мне совершить ужасную ошибку и пройти мимо замёрзших бананов.       — Всегда пожалуйста. Ой, смотри! — Ортин указала покрасневшей от холода рукой на синицу, севшую недалеко от них.       — Синица?       — Синица,— сказала девушка так, будто в этом слова было заложено чертовски много смысла.       — Здесь рядом парк с синицами, так что ничего удивительного в том, что ты увидела синицу, нет,— сказал Ершов и откусил кусочек от промёрзшего насквозь банана.       — А ты знал, что зимой из десяти синиц девять погибают от голода? А мы тут у неё на глазах бананы едим. Какое свинство! Вдруг она уже потеряла всех своих родных, всех друзей!       — Предлагаешь купить ей батона?       — Это предложил ты,— щёлкнула красными пальцами Надежда,— но я всецело поддерживаю твою инициативу.       Батона они не нашли, зато сразу же наткнулись на булочки. Купив две булочки, покусав их по дороге в парк, они не нашли там не одной кормушки для птиц.       — Какой кошмар! Правительство совсем не заботится о птицах! — рассержено сказала Ортин, оглядываясь по сторонам.       — Оно и о людях не особо-то заботится.       Девушка рассмеялась, толкнула его в руку легонько и сказала:       — Это совсем не смешно. Совсем.       — Знаю, это грустно.       — И как мы будем кормить птиц без кормушек?       — Мне гораздо интереснее, как мы будем кормить птиц без птиц,— Ершов поднял голову кверху и стал оглядывать ветви деревьев. — Не вижу не одной синицы.       — О, нет, не может быть! Мы опоздали! Ни одна не выжила, они все замёрзли и умерли!       — Не паниковать,— приказал Ершов, и Надежда сразу же замолчала и посмотрела на него, дожидаясь плана действий.       Максимилиану это понравилось. Обычно если он к чему-то призывает окружающих, его призыв растворяется в воздухе. Но Надежда Ортин его слушает, она готова делать то, что он скажет. И ему это нравится.       — Может, посыплем крошки на снег?       — Даже если птицы их не съедят, мы хотя бы покормим землю,- ухмыльнулась Ортин.       И они стали крошить в руках каждый свою булочку (у них обоих булочки были надкусанными) прямо на снег. Они ходили взад-вперёд, оставляя за собой след из крошек.       — Представляю, как глупо мы выглядим,— улыбнулась Надежда Ершову.       — Ага, все, наверное, думают, что мы снег кормим.       — Все, наверное, нам завидуют.       — Почему?       Надежда рассыпала последние крошки и, спрятав руки в карманы, сказала, обернувшись к Ершову:       — Мы молоды и нам вроде как весело. Не скучно, в любом случае.       — А ведь ты права.       — Слушай, а давай сбежим снова.       — Куда на этот раз? – с полной готовностью поинтересовался Ершов.       — К Донату, конечно. Притворимся, будто всегда были у него в квартире.       — Притворимся, будто ничего этого не было?       Ершову показалось, будто его сердце сжали тисками.       — Я такого не говорила. Это мы запомним обязательно. Мы просто никому ничего не расскажем. Но помнить будем.       — Только помнить?       Они говорили и шли по направлению к дому Сафронова.       — А чего ты хочешь?       — Повторить,— честно ответил Ершов.       — Я тоже хочу повторить. Значит…       — Значит, повторим,— Ершов улыбался.       Его скулы уже болели от улыбки. Кто бы мог подумать, что радоваться так болезненно! Но всё-таки эта боль была ничем по сравнению с той болью, которую он испытывал от меланхолии и тоски.       — Послушай, раз уж мы возвращаемся назад…       — Да? — Надежда взглянула на него с каким-то ожиданием.       — Ты говорила спросить у тебя вечером о том слове. Как же его? Как там ты его назвала?       — Седубэль?       — Да, седубэль. Ты придумала, что это слово значит?       — Придумала. Это значит убегать, чтобы потом можно было вернуться.       — То есть мы с тобой только что… седубэлись?       Надежда рассмеялась, на её глаза выступили слёзы.       — Да, мы с тобой седубэлись только что, и мне это понравилась.       — И мы это повторим,— напомнил Ершов.       — Обязательно.       И Надежда Ортин снова рассмеялась. Теперь она не могла контролировать свой смех и шла, хохоча, как сумасшедшая. Она была счастлива. Она была так счастлива! Как же здорово, что она решилась заговорить с Максимилианом. Как же здорово, что они убежали из квартиры Доната. Она счастлива, ей радостно и поэтому она смеётся и никак не может остановиться.       Максимилиан Ершов не понимал, из-за чего смеётся Ортин. Но он понимал, что если человек смеётся, значит, наверное, этому человеку хорошо. И тогда он сам тихонько засмеялся. Ему тоже хорошо, ему хорошо, как никогда! Он уснёт сегодня, он не будет проклинать мир, он не будет страдать! Рецидивов сегодня не будет! Не будет, потому что он счастлив, потому что с ним рядом идёт самая прекрасная девушка на свете.       Они очень волновались перед тем, как зайти в квартиру Доната. Что они скажут, если их двоих кто-то увидит? А что если все ушли, и они вломятся в квартиру к Сафронову, как воры-домушники? Очень неловко выйдет.       -— Знаешь, а я ведь боялась сразу с тобой заговорить,— честно призналась Ершову Надежда. — Ты казался не очень-то разговорчивым. И тогда я просто заставила себя сказать хоть что-то. И сейчас нам нужно заставить себя открыть его дверь.       — И будь что будет?       — И будь что будет!       Они открыли дверь и оказались в тёплой прихожей. Одежду пришлось снимать очень тихо и быстро. Они сделают вид, словно никогда и не убегали с этого праздника. Максимилиан и Надежда сбросили верхнюю одежду и стояли насторожено в прихожей. За стеной слышны были голоса: это хорошо, значит никто ещё не ушёл домой.       — Что теперь? — шёпотом спросила Ортин у Ершова.       — Балкон?       — Пойдём.       Они на цыпочках пробрались на балкон. Ершов впервые поблагодарил небеса за застеклённые балконы. Мёрзнуть снова на холоде он бы не смог. А здесь было тепло, здесь было так уютно и так хорошо. Они не стали включать свет, свет лился на балкон из квартиры. Ортин села на подоконник, а Максимилиан Ершов встал напротив её.       — Значит, ты привыкла действовать — и будь что будет? — каким-то странным тоном спросил Ершов.       — Да. И ничего страшного ни разу не случилось. Отличная методика, очень советую,— сказала Ортин, улыбаясь в полумраке.       — Тогда слушай, Надя, я буду действовать сейчас по твоей методике.       Он ещё ничего не сказал, но она уже всё поняла. Это было как общение на телепатическом уровне. Она уже знала, что он скажет. Более того, она прочувствовала все то, что чувствовал он. Ершов ещё ничего не сказал, а у неё от волнения задрожали коленки.       — Я люблю тебя,— на выдохе произнёс Ершов. — Я знаю, что всё испортил сейчас, но ты ведь должна об этом знать. Наверное, тебе такое часто говорят, но сомневаюсь, что хоть кто-то чувствовал то, что чувствую сейчас я. Мне жарко. Даже когда мы ели промёрзшие насквозь бананы мне было жарко. Зубам, правда, было холодно. Очень холодно, между прочим, но, чёрт, я не о моих зубах хочу поговорить.       И тогда Ортин сделала то, что лучше всего не делать, когда тебе признаются в любви. Она рассмеялась, но, заметив, как лицо Ершово вмиг сделалась печальным и подавленным, как его лицо перекосилось от горя, она встала с подоконника и взяла его холодные руки в свои тёплые ладошки.       — Прости. Но про зубы было смешно, честно.       — А всё остальное?       — Хотелось бы верить, что это не шутка.       — Это не шутка. Я, правда, люблю тебя. Я точно знаю это. Я никогда раньше не любил, я никогда раньше, оказывается, даже не понимал, что значит это чувство, но теперь понял.       — Любишь, значит?       — Люблю.        — А если ошибся? Если я тебе надоем? Если разлюбишь? Ты разобьёшь мне сердце тогда. Я тоже тебя люблю, но я очень боюсь ошибиться. Я не хочу даже тратить на тебя время, если то, что происходит между нами, не имеет никакого отношения к вечной и чистой любви.       — Я не уйду, ты мне не надоешь. Я не разобью тебе сердце, уж лучше я разобью своё собственное.       — Как ты можешь знать, что не уйдёшь? Знаешь, как много пар так начинали? А ведь у них всё очень быстро заканчивалось.       — Я готов умереть ради тебя,— отчётливо произнёс Ершов. — Такое говорят часто, но они все врут. А я действительно готов умереть ради тебя.       — Умирать бывает больно. Очень больно,— испытующе сказала Ортин.       — Я всё стерплю, я через всё пройду. Я всё смогу, если это понадобится, чтобы сохранить тебя.       — Хорошо, тогда терпи.       Надежда Ортин оставила в своих ладонях лишь одну его правую руку, а левую она отпустила. Она закатала по локоть рукав на правой руке Ершова, а потом заглянула Максимилиану в глаза. Удерживая с ним зрительный контакт, девушка наклонилась, дотронулась губами до его руки, а потом открыла рот и укусила его за предплечье. Она укусила его резко, но очень сильно, сжав зубы так плотно, как только могла.       Ершов не вскрикнул, но как-то взвыл, даже не открыв рта. Получилось тихо, но в этом немом мычании было столько боли, столько страдания. Ортин даже почувствовала, как напряглись все мышцы на его руке, как они сделались каменными. А ещё она почувствовала, что её лицо в крови. Кровь на вкус как железо, кровь на вкус, как мыло.       Поцеловаться могут и те, кто ничего друг к другу не чувствуют. Влада и Максимилиан целовались уже много раз. Надежду тоже целовали другие парни. Но в этом укусе было гораздо больше, чем может быть в поцелуе. Пустить кровь другому человеку и позволить, чтобы тебе сделали больно. Для этого нужно по-настоящему любить.       Ортин вытерла кровь с лица. Её было так много. По руке Максимилиана стекала красная струя, красные капли капали на пол и создавали маленькие красные лужицы. Ершов смотрел на Ортин. Он смотрел на неё точно так же, как смотрел на неё до укуса. Ничего не изменилось, он всё ещё её любит. Ничего никогда не изменится.       — Прости, но так нужно было,— сказала Ортин. — Я тоже тебя очень люблю.       Девушка замолчала. Она взвешивала, стоит ли ей говорить то, о чём она подумала или лучше промолчать. Было как-то неловко. Но перед кем? Перед ним? Перед ним ей ничего не неловко.       — Когда-нибудь мне будет так же больно. И я хочу, чтобы виноват в этом был именно ты.       И он её понял. Он понял, что они теперь вместе. Отныне и навсегда.

***

      Только не стоит забывать, что этого дня не было.       Он был, конечно, но он был другим. Донат Сафронов праздновал свой двадцать первый день рождения. И Максимилиан Ершов пришёл на него под влиянием Влады Леоновой. Вот только Надежда Ортин в тот вечер не пришла к Донату, она сильно заболела и осталась дома. И её встреча с Максимилианом так и не состоялась. Ещё чуть-чуть — и они обрели бы своё счастье. Но нет, не всё в этом мире гладко и правильно. Иногда всё идёт не так, как должно было бы идти.       К сожалению, Ершов и Ортин так и не встретились.       Или?..