Fidelis

Ни прошлый, ни позапрошлый концерты ничем не отличались от нынешнего. Город, где они играли, безусловно, был другим, да и лица в толпе были совершенно иными, однако песни оставались теми же самыми. Ну, или почти теми же самыми – убрали одну-две композиции, чтобы совсем уж не повторяться, да Папа взял паузу в другое время на концерте для общения с публикой, но в целом это шоу было идентично предыдущему. Конечно, шанс того, что в один прекрасный момент все может пойти не так, как было запланировано, всегда был. И всегда была возможность появления одной такой маленькой мелочи, из-за которой все выступление могло полететь к чертям собачьим – Упыри всегда помнили об этом, ласково и нежно касаясь пальцами своих инструментов. Эта мысль – мысль о возможном форс-мажоре, - всегда была с ними: и когда они отыгрывали свои партии на сцене, и когда упивались любовью и восторгом толпы. «Cirice» они всегда играли где-то в середине концерта; заведенная толпа обычно нестройным хором выводила начало песни. Особенно ярко на фоне этой какофонии выделялся голос Папы – чистый и страстный, особенно чувственный в самом финале. Когда отзвучали последние аккорды гитары, а софиты осветили участников группы, зал взорвался аплодисментами и одобрительными выкриками, в которых легко угадывалось желание большего. Упыри, поправив свои маски и рясы, покорно замерли в ожидании Папы, как всегда в начале этой песни исчезающего со сцены. Больше всех, как ни странно, был озабочен Омега: эта песня была его любимой – в частности, из-за того, что это была чуть ли не единственная его возможность восхитить толпу, которая, выкрикивая его имя, тянула к нему свои руки. И Омега почти физически чувствовал эти прикосновения , любящие, одобряющие и ободряющие – словно он верный пес, обожаемый своим хозяином. Омега качнулся на каблуках, обводя взглядом сцену и остро чувствуя потребность в словах одобрения. В отличие от Омеги, другие участники группы такого трепета не испытывали: барабанщик вспоминал ритм; клавишник по своему обыкновению замер безупречной недвижимой статуей, заложив руки за спину, басист и Альфа перешептывались между собой, и их лица, выхваченные из темноты светом софитов, казались неестественными и странными. Омега хотел было подойти к ним, присоединиться к разговору, однако его намерению не суждено было сбыться – зазвучал глубокий пленительный голос: "Belial... Behemoth... Beelzebub..." Это было то самое, чего он так жаждал. Не обращая внимания на счастливые крики толпы, Омега поудобнее перехватил гитару, кинув взгляд на уже стоящего на сцене и поправляющего перчатки Папу – тот выглядел так, словно никуда и не уходил, а стоял тут, так же, как и остальные, ожидая начала песни. Омега улыбнулся - он не знал, как Папе удается делать такой вид, и, если честно, не горел желанием узнать – ведь он здесь и сейчас, в этом настоящем, он может и он должен играть. "Asmodeus... Satanus... Lucifer..." Когда полились первые аккорды, толпа, счастливо крича и взвизгивая, принялась подпевать. Что касается Омеги, то он наслаждался каждым мгновением выступления, каждой нотой, которую он срывал со струн своей гитары; он наслаждался своей сыгранностью с Альфой – и все это, он точно мог сказать, было самым настоящим блаженством. Пожалуй, счастливее он мог стать только в том случае, если бы кто-нибудь сказал ему, насколько он хорош. Если кто-нибудь похвалил бы его сейчас. Понимая, что вот сейчас – момент его личного триумфа, - Омега ощутил, как его сердце заходится в лихорадочном ритме; его пальцы танцевали на струнах, фанаты тянули к нему свои руки. Барабанщик чеканил ритм; басист и Альфа, не обращая никакого внимания на остальных, схлестнулись в одном им двоим известном и понятном танце, выясняя, кто из них главнее в этой паре. Тем временем Папа медленно двигался в сторону Омеги, намереваясь продолжить представление. Омега усмехнулся, обернувшись и заметив его осторожные движения. Все же, отметил про себя гитарист, тот знает, как правильно подать себя публике. Стоит признать, что Омега сотни тысяч раз представлял себе, как может Папа выглядеть без этого тяжелого и скрадывающего все одеяния; и, пожалуй, новый костюм Папы для Омеги стал самым настоящим подарком небес – конечно, тоже мало что разглядишь, но все лучше, чем это папское одеяние. Омега, нисколько не стесняясь, мысленно раздевал подходящего к нему мужчину: его взгляд скользнул по телу Папы, задержавшись на мгновение на бедрах. Омеге казалось, что он физически чувствует жар упругой плоти в своих пальцах, даря тянущее и приятное чувство, выбивая стоны желания. Разгоряченная толпа, выкрикивающая его имя, вырвала Омегу из мечтаний. Осознав, что он все еще сцене, он обратил все свое внимание на гитару, нежно оглаживая пальцами гриф. Папа стоял за его спиной – Омега успел заметить его краем глаза, - простерев руки, будто бы он, Омега, его послушная личная марионетка, связанная с ним невидимыми нитями. Омега кивнул Папе, делая вид, что только что заметил его. Эмеритус явно красовался перед публикой – конечно, у Омеги глаз на затылке не было, но за десятки концертов он уже на зубок выучил все действия Папы. Буквально через несколько мгновений он должен был сделать вид, что сжимает задницу Омеги, и, отвесив легкий шлепок на радость фанатам, вернуться к краю сцены, к беснующимся фанатам. Все должно было пройти, как обычно. Внезапно Омега почувствовал, что Папа прижимается к нему со спины, беззастенчиво лапая его задницу. Гитарист чуть было не сбился с ритма, но во время взял себя в руки: все-таки чужая рука на собственной неприкосновенной заднице – это не то, из-за чего стоит лажать. Папа чуть привстал на носках, и Омега почувствовал горячее дыхание возле уха: - Ты сегодня прекрасно выглядишь… - шепнул Папа и, легко шлепнув Омегу по заднице, отошел от него, возвращаясь к жаждущим его внимания фанатам. Спустя мгновение до Омеги дошло, что дышать – это, в принципе-то, неплохо, - а вопросы, крутящиеся в его голове, все-таки требуют, чтобы их тщательно обдумали и дали на них какие-никакие ответы. Он продолжил играть, стараясь не зацикливаться на внезапно откуда-то появившемся головокружении, которое могло стать причиной его позорного падения на сцене прямо перед толпой фанатов. Чуть повернувшись, Омега, сам того не замечая, уставился на Папу, мимолетно отмечая, что в том все-таки что-то изменилось – неуловимо. Застеснявшись собственных мыслей, гитарист поспешил отвернуться. Все вопросы могут и подождать немного – до конца концерта, например. Остальная часть выступления прошла без каких-либо эксцессов, и Омега уже и думать забыл о странном поступке Папы, фокусируясь на песнях и на выкриках довольной толпы – все-таки, они играли для своих фанатов, подпевающих Папе и жаждущих больше их музыки. Однако, как ни больно это признавать, но все хорошее имеет свой конец; и, когда отзвучали последние ноты «MonstranceClock», потонувшие в аплодисментах и криках удовлетворенной толпы, Упыри, ведомые Папой, поспешили скрыться за сценой. Прикрыв за собой дверь гримерки, Папа развернулся на каблуках и, хлопнув в ладоши, улыбнулся остальным участникам группы: - Прекрасное выступление, дорогие мои, - протянул он, качнувшись на носках. – Вы были великолепны. Среди Упырей ходило такое негласное правило: не смотри в глаза Папе. И поэтому мужчины, как только внимательный взгляд Эмеритуса задерживался на них, тут же опускали глаза и позволяли себе расслабленно выдохнуть только лишь тогда, когда он переводил взгляд на следующую жертву. В этот раз Омеге крупно не повезло – он с Папой встретился взглядами; и что-то подсказывало ему, что Эмеритус наслаждается страхом, проскользнувшем в глазах второго гитариста. Омега скрестил руки на груди, надеясь, что никто не заметил, как они трясутся. - Особенно ты, Омега, - Папа коротко улыбнулся, не разрывая зрительного контакта с мужчиной. – Ты сегодня был неподражаем. Омега почувствовал, как его окатило волной жара, - а ведь Папа просто похвалил его в присутствии других Упырей, которые теперь поглядывали на него с нескрываемой завистью. И именно сейчас он был безмерно рад маске, которая скрывала его довольную улыбку. Папа смотрел в глаза Омеге дольше положенного – и приличного, - ровно на секунду; а потом, отведя взгляд, снова расплылся в улыбке: - Увы, но сейчас я должен вас покинуть, однако, обещаю вам, мы скоро снова встретимся. Ваш Папа всегда рядом, - он кинул последний быстрый взгляд на Омегу, отвесил шутливый полупоклон своим Упырям и вышел из гримерки. Наконец-таки у оставшихся участников группы появилось время поговорить о прошедшем концерте, попутно, успевая друг друга и похвалить, и по-дружески раскритиковать. Омега же, в свою очередь, в который раз за вечер обнаружил странное за себя поведение: вознамерившись закрыть за Папой дверь, он отчего-то замер в дверном проеме, задумчиво глядя вслед удаляющемуся Эмеритусу. Именно в этот самый момент – в момент осознания, что он ведет себя как-то совсем уж странно, - Омега вспомнил, что творилось сегодня на концерте и что он хотел разобраться с этой хренью. - Эй… Эй, Омега! – позвал его Альфа, подметивший, что его друг отчего-то подвис в дверях. Неожиданный оклик заставил Омегу испуганно подпрыгнуть и обернуться. – Ты идешь, или нет? - А?.. Я… Ну… - Омега развернулся и заметил, что Папа уже вот-вот скроется из виду – а значит, накроется медным тазом возможность узнать у того, что произошло на концерте. – Прости, мне идти надо. Попозже словимся и все обсудим, ладно? И, не дожидаясь ответа, Омега позорно слинял. Оставшись в одиночестве, Альфа непонимающим взглядом проследил за ним. - Ну… Ладно, - Упырь пожал плечами и, решив, что махнув рукой на странное поведение друга, он поступит правильно, поспешил присоединиться к другим в замечательной по своей дурости и идиотичности игре «Ты видел эти сиськи?». В это время Омега пытался догнать Папу, причем сделать он это хотел незаметно, - миссия, правда, была трудновыполнимой, но попытаться стоило. Однако спасибо всем великим силам – красться, как воришка, не пришлось: Эмеритус уже остановился возле двери с написанной от руки табличкой, и потянулся было к ручке, как вдруг замер, внимательно глядя перед собой. Хотя было бы логичнее, если бы он перевел взгляд на Упыря, замершего в нескольких шагах слева от него. - Я рад, что ты решил пойти за мной, Омега, - Эмеритус мягко улыбнулся, нажал на ручку и, открыв дверь, махнул рукой гитаристу, приглашая его войти. – Прошу. Несмотря на тон, которым говорил Папа, это прозвучало скорее как приказ, нежели как просьба, - и Омеге ничего не оставалось, кроме как принять предложение и войти, надеясь быстро проскользнуть мимо Папы, не касаясь его. Замерев, Омега огляделся по сторонам: приметил маленький туалетный стол, ширму и диван – ничего больше в комнате и не было, что, к слову, Упыря сильно удивило. Ему-то казалось, что обстановка в комнате Эмеритуса будет под стать ему самому – такая же кричащая, яркая и вызывающая, однако на деле она оказалась… Можно даже сказать, что оказалась уютной. Из мыслей о несхожести обстановки комнаты с характером Папы Омегу вырвал звук захлопнувшейся двери; он развернулся, в полной мере ощущая, как чувствует себя загнанный в угол зверь. - Успокойся, Омега, - хмыкнул Папа, оставшийся довольный реакцией гитариста. – Ты слишком возбужден, - промурлыкал он, проворачивая ключ в замке. Омега, услышав щелчок – реквием по его возможности трусливо сбежать, - испуганно глянул вначале на руки Папы, а потом, недоверчиво прищурившись, посмотрел ему в глаза. - Прости за дерзость, Папа, но, думаю, ты в курсе из-за чего я такой… Возбужденный. Эмеритус шагнул навстречу Омеге – тот, в свою очередь, прислушавшись к голосу инстинкта самосохранения, отступил. - Ой-ли? Я знаю? – протянул Папа, обходя Омегу по широкой дуге. Тот, как завороженный, повернулся за ним, и Эмеритус, не удержавшись, фыркнул. – Омега… Ты же знаешь, что можешь довериться мне и рассказать, что тебя тревожит. Поверь, я очень хороший слушатель, – Папа замер на месте, скрестив руки на груди. – Давай же, скажи мне, что не так. Омега нервно сжал кулаки, не имея никакого представления о том, как начать разговор. Мысленно он снова перенесся на концерт – как раз во время игры своего соло, - и его прошибла приятная дрожь от воспоминаний о близости Эмеритуса. Быстро запихав постыдные мысли, вызывающие неоднозначную реакцию, куда поглубже, он глубоко вздохнул и на секунду задержал дыхание, собираясь с мыслями, перед тем, как начать говорить. - Ладно… Я, в общем-то, хотел узнать… - он на мгновение замялся. – В общем… Что… Что это было на сцене? – Омега неловко махнул рукой. – Ну, во время соло. Это было не то, что было обычно, знаешь. Как должно было бы быть. Папа провел пальцем по губам, пытаясь скрыть улыбку. - А как должно было бы быть? Что ты имеешь в виду? – он не сдержался и широко улыбнулся, заметив отчаяние во взгляде Омеги. - Без… Без лапания моей задницы! – выкрикнув это, Омега понял, что совершил сейчас непростительную ошибку – повысил на Папу голос, - и, понадеявшись на удачу, поспешил исправиться и заговорил тише: - И без… шептания мне на ухо. Это-то еще зачем было? Папа снова сделал небольшой шаг по направлению к Омеге и заговорил с искренней заботой в голосе: - Неужели есть что-то неправильное в том, что я решил похвалить своего Упыря, который, к тому же, заслужил это? Или… тебе не понравилось? Омега глянул на дверь, словно та могла ему чем-то помочь. Конечно, ему понравилось то, что случилось на сцене, но он не думал об этом именно в таком ключе – как о похвале. То есть, Папа посчитал это за своеобразное поощрение? Или же это просто блажь на него такая снизошла? Ну и ладно, как бы, хрен бы с тем, что это было на самом деле. Более насущная проблема сейчас была в том, что чем дольше и больше Омега думал о произошедшем, тем больше понимал, что случившееся в какой-то степени возбуждает его. Ему до одури понравилось ощущать Папу близко к себе, понравилось слышать и слушать его вкрадчивый шепот, понравилось чувствовать себя единственным, избранным. Во рту резко пересохло, и Омега, сглотнув, поспешил вернуться в реальный мир к реальным проблемам. Паника – именно эту реакцию от гитариста Папа и ожидал, и, наконец-таки дождавшись, отметил про себя, что молодец и задает правильные вопросы, способные смутить несчастного Упыря. Эмеритус подошел к Омеге еще ближе – и тот, заметив коварный маневр, снова поспешил отступить, что Папе явно не понравилось – он недовольно нахмурился, махнув рукой в сторону дивана: - Почему бы тебе не присесть? Выглядишь уставшим. И опять-таки – это точно была не просьба, и Омега снова ничего не оставалось, кроме как безоговорочно подчиниться и сесть, стараясь не разорвать зрительного контакта. - Я не уставший. Просто хочу знать, - он поерзал, чувствуя себя немного не в своей тарелке: мало того, что на Папу приходилось смотреть теперь снизу вверх, так тот все еще продолжал хмуриться. Омега отвел взгляд, пытаясь заставить себя сосредоточиться и подобрать правильные слова, которые могли бы хоть как-нибудь задобрить Папу. – Не скажу, что мне не… не понравилось или что-то в этом роде… - он пребольно прикусил кончик языка, заметив одобрение в глазах Эмеритуса. – Я имею в виду… Ну, никогда ведь такого не было – и я от тебя такого не ожидал. А если бы я слажал? - Но не слажал ведь, - улыбнулся Папа. – Я знаю, что ты можешь справиться со всем – даже если это «все» будет неожиданным, - он подошел еще ближе, уперев одну руку в бок, а другой размахивая, словно дирижер невидимого оркестра, отмечая тем самым слова, которые ему хотелось бы особенно выделить. – Я доверяю тебе больше остальных, Омега. Упырь удивленно моргнул, мысленно радуясь тому, что Папа за маской не может разглядеть выражение его лица. Это же просто игра, которую Эмеритус затеял со скуки? Омега опустил взгляд, мимолетом отмечая, что Папа стоит к нему слишком близко. Нервно сглотнув, гитарист откинулся на спинку дивана, жалея о том, что не может предсказывать будущее. - Ты доверяешь мне больше остальных? С чего бы это? Мягко рассмеявшись, Папа сделал еще один шаг в сторону Омеги – и, недолго думая, уперся коленом в диван рядом с бедром гитариста, из-за чего тот испуганно подпрыгнул. Моментом позже, Упырь обнаружил, что Папа нагло расположился на его коленях. Омега почувствовал, как его сердце лихорадочно бьется, а в голове вертится – он это ощущал буквально физически, - несколько вопросов: что за херь тут творится? Что творит Папа? Это сейчас что-то вроде тестирования проходит или… или что-то еще? - Эй… Посмотри на меня, - спокойный голос Папы заставил Омегу оторваться от собственных невеселых раздумий и посмотреть на Эмеритуса. Тот, заметив смущение в глазах гитариста, не смог удержаться от крамольной мысли, что хочет видеть больше такого выражения. – Тебе интересно, почему я доверяю тебе больше, чем остальным? – Омега кивнул, и Папа, обрадованный этим ответом, склонился к его лицу, мягко зашептав ему на ухо: - Потому что ты мой любимец. Омега низко и протяжно застонал, услышав эти слова, и подался бедрами наверх. Когда до него дошло, что он натворил, он с трудом подавил в себе желание залепить себе рот рукой – и, если честно, от такого ребяческого желания его остановила маска лице. Гитарист вздрогнул, услышав мягкий смех Папы, и задал себе один вопрос: как, черт возьми, он так перед ним мог опозориться? - Я… Я прошу прощения, Папа, - быстро выпалил Омега, чувствуя себя нашкодившим ребенком. Эмеритус наверняка в нем теперь разочаруется. А все почему? Из-за пары слов. Из-за того, что Папа назвал его… любимцем. Омега нервно сглотнул, ощущая, что ему стало вдруг трудно дышать. - Ты просишь прощения? – Папа откинулся назад, заглядывая в глаза Омеге, и тот с облегчением отметил, что выражение его лица было скорее удивленным, нежели недовольным. Эмеритус, повертевшись, полностью уселся на бедра Омеги, не обращая внимания на то, что мужчина под ним нервно вздрогнул. – За что ты просишь прощения, мой дорогой Омега? Дорогой?.. Пожалуй, для Упыря это было слишком. Да, ему нравилось, когда Папа говорил всякие приятные вещи лично ему – приятности всегда лучше, чем ругань от разозленного Эмеритуса, - но вот то, что творилось сейчас, разительно отличалось от того, что было раньше. Папа… Папа нападал сейчас на него – и, черт возьми, Омега все сильнее ощущал себя загнанным в угол. А эта его провокационная поза? Гитарист взглянул туда, где соприкасались их ширинки, и почувствовал, как рот заполняет слюна. - Я… Я прошу прощения за свое поведение, - гитарист поднял руки, намереваясь коснуться бедер Папы, однако вовремя остановил себя: никому из Упырей не разрешается прикасаться к Эмеритусу. Даже в такой двусмысленной ситуации все равно нельзя. Папа, заметив каждое движение Омеги, мысленно похлопал ему, одобряя неукоснительное следование всем установленным правилам; правда, с другой стороны, было немного обидно, что тот даже не попытался рискнуть и прикоснуться к нему. Эмеритус решил взять это дело на себя – и медленно, осторожно прикоснулся самыми кончиками пальцев к бедрам гитариста: - Скажи мне, мой любимый Омега, тебе нравится, когда я хвалю тебя? Слово «любимый» довольно-таки ощутимо ударило по Омеге, заставляя его против своей же воли подкинуть бедра. Кроме того, из-за удивления переменам, произошедшим с тоном Папы, Омега на секунду задержался с ответом – а уж когда он почувствовал, как чужие руки касаются его бедер, попытка говорить внятно и четко потерпела сокрушительное фиаско: его голос предательски дрожал: - Да… Я… Мне нравится. - Очень хорошо… - пробормотал Папа, пальцами выводя одному лишь ему понятные узоры на бедренных косточках Омеги и дразня его, не спеша прикасаться к паху, где его внимание требовалось больше всего. Гитарист несколько раз на пробу толкнулся наверх, пытаясь тем самым намекнуть Эмеритусу, чего он хочет, но ничего, кроме собственного вздоха разочарования и довольной улыбки Папы, не получил. – И тебе нравится, когда я касаюсь тебя? Омега с трудом подавил всхлип, мысленно проклиная тонкие пальцы Папы, которые медленно сводили его с ума. Наверное, он мог бы как-нибудь вывернуться из этой крепкой хватки или, например, начать огрызаться, но, несмотря ни на что, инстинкт самосохранения подсказывал ему, что лучше зазря судьбу не искушать – кто знает, что случится, если Омега решится показать Папе зубы. Гитарист глубоко вздохнул, умоляя себя успокоиться. - Да, Папа… Мне нравится, когда ты… Когда ты касаешься меня. Омега в принципе-то был готов к тому, что после собственных же слов – очень смущающих слов признания, - его щеки зальет краской; однако кровь, прилившая к совсем другому месту, точно не входила в его планы на ближайшее обозримое будущее. И эта поза, и этот Папа, сидящий на нем сверху и не позволяющий трогать себя, - все это не лучшим образом действовало на самоконтроль Омеги, и он ощущал где-то глубоко внутри дикое желание сбежать и спрятаться где-нибудь. Надеясь, что Папа не заметит, гитарист решился на отчаянный шаг: он начал двигать бедрами вперед-назад, коротко выдыхая сквозь сжатые зубы. Папа получил свою долю удовольствия и от ожидания ответа, и от самого ответа, и от нетерпеливости Омеги. Он думал, что Упырь будет вести себя чуть менее дерзко, однако короткие, скованные движения гитариста убедили его в обратном, - и Эмеритус попытался успокоиться, а не начать отвечать взаимностью на такую откровенную провокацию. - Хорошо… Очень хорошо… - Папа положил руки на сжатые кулаки Омеги, вырывая у того короткий всхлип. - Ну-ну… Я знаю, что ты хочешь… И ты получишь это, если ответишь на еще один вопрос. Омега хотел было рыкнуть на Папу, однако сработал все тот же пресловутый инстинкт самосохранения, и он вместо этого просто прикусил свой язык. Ситуация становилась просто невыносимой. Папа издевался над ним, прекрасно зная – а в том, что он знал, никаких сомнений не оставалось, - как отчаянно Омега хочет его, однако продолжал задавать свои вопросы, из-за которых гитарист возбуждался еще сильнее, отчаянно борясь с желанием скинуть Папу с коленей, прижать его к полу и… Омега с силой сжал кулаки, оставляя отпечатки полумесяцев от ногтей на ладонях, пытаясь успокоиться. Глубоко вздохнув, Папа мягко сжал пальцы своего Упыря – кольца тихо звякнули, ударившись друг о друга. - Омега… Мой самый дорогой Упырь… - он серьезно посмотрел на мужчину, напоминая себе, что дышать нужно вне зависимости от ситуации. – Ты любишь меня? Вопрос застал Омегу врасплох: на какое-то мгновение он снова подвис, пытаясь понять, что Папа имел в виду, и какой же подвох скрыт в этом вопрос. Наконец-таки он заговорил дрожащим от чувств и эмоций голосом: - Да, Папа. Я люблю тебя больше всего на свете. Полностью удовлетворенный ответом своего Упыря, Папа, закусив нижнюю губу, сдавленно простонал. Он низко наклонился к лицу Омеги, упираясь руками ему в грудь и заглядывая в глаза. Эмеритус провел языком по верхней губе, с удовольствием отмечая голодный и жаждущий взгляд Омеги: - Можешь прикоснуться ко мне. Гитарист вздрогнул, не смея поверить услышанному. Опять же, слова Папы прозвучали как команда, но, черт возьми, о том, чтобы услышать такую команду, можно было только мечтать. Взгляд Омеги метался между собственными руками и лицом Папы, и гитарист, честно признаться, ждал, что сейчас Эмеритус выдаст в своей непревзойденной манере: «Я пошутил», - однако этих слов не последовало. После нескольких секунд, растянувшихся, как же, на целую вечность, Омега все-таки остановил свой взгляд на своих руках. Дрожащими пальцами он прикоснулся к груди Папы, мягко провел вниз пальцами, до живота, не обращая внимания на то, что его движения, бывшие поначалу мягкими и осторожными, стали уже наглыми и требовательными. Омега с удивлением для себя отметил, что Папа наощупь был гораздо тоньше, чем могло бы показаться, и… мягче, что ли. Он с нажимом провел по бокам, представляя себе, как могла бы выглядеть кожа Эмеритуса под всеми этими слоями ткани. Омега вздрогнул от этой мысли – яркой фантазии, - и резко прижал Папу к себе, заставляя того сдавленно застонать. Этот звук настолько был непохожим на Эмеритуса, что Омега замер, уставившись на мужчину в ожидании и с трудом сдерживая рвущийся наружу стон. Папа задыхался от возбуждения и, покусывая нижнюю губу, внимательно наблюдал за тем, как Омега оглаживает его тело. Когда гитарист вдруг остановился, Эмеритус жалобно взглянул на него: - Пожалуйста… Не останавливайся, - отчаянно выдохнул Папа. – Возьми меня. Я твой. Это были те самые слова, ставшие спусковым крючком для Омеги; не медля более, он буквально вдавил Папу в себя, притираясь членом к его заднице и не обращая внимания на удивленный вскрик. Он наконец-таки дорвался – и упустить такую возможность он просто не мог себе позволить. Омега сжал бедра Папы, вжимаясь в него с требовательным стоном. Эмеритус был приятно удивлен напористостью Омеги, и отчасти восхищен его нескрываемой грубостью. Ему-то казалось, что Упырь будет нервничать, будет пытаться выяснить, насколько далеко ему позволено зайти, но чтобы действовать вот так вот, с неприкрытой агрессией… Что же, стоит ради справедливости отметить, что это было возбуждающе. Папа, резко и коротко выдохнув, мягко провел руками по своей груди, коснулся мимолетно живота и медленно скользнул пальцами к паху. - Омега… ты очень сильно хочешь этого, да? – он сжал бедра мужчины коленями, двигаясь с ним в одном темпе и покусывая губы, чтобы сдержать рвущиеся наружу стоны. Гитарист плохо контролировал сейчас себя и, в особенности, свой голос, - и смог лишь жалобно простонать, когда Папа двинулся ему навстречу. - Да, я… Я очень этого хочу и… Пожалуйста… Пожалуйста, позволь мне… - пробормотал в полузабытьи Омега, честно не понимая, что он бормочет. Папа едва ли успел в полной мере насладиться наполовину высказанной жалобной просьбой Омеги, как почувствовал, как тот жадно толкается бедрами ему навстречу, сжимая его сильнее в своих объятиях. Движения бедер с каждым толчком становились все жестче и отчаяннее, и у Папы с трудом получалось сдерживаться: приходилось глотать собственные стоны и пытаться хоть как-то выкрутиться из мертвой хватки Омеги. Его сопротивление было сломлено одним грубым движением бедер Омеги: Папа громко застонал, неловко подпрыгивая от неожиданности на коленях мужчины. - Хороший… Прекрасный Омега… - на последнем слове голос Папы сорвался в предательскую дрожь; да и сам он весь задрожал – пришлось даже податься вперед, буквально укладываясь на грудь Омеги, и вцепиться пальцами в его широкие плечи. Больше прижавшегося к нему тела Омегу поразил голос Папы, который с силой сжал бедра мужчины, вонзая ногти в кожу, за что был вознагражден болезненным шипением, которое в то же мгновение переросло в хриплый стон. - Пожалуйста, Папа… - заговорил Омега низким, возбужденным голосом, смущаясь своих следующих слов. – Пожалуйста… Скажи еще… Он взглянул на Эмеритуса, ловя его взгляд – такой же отчаянный, как и у него самого. Взгляд Папы на долю секунды стал осмысленным – слишком уж неожиданной была просьба Омеги, - но вновь затуманился похотью. Ухмыльнувшись, он прогнулся в спине, положил подбородок на плечо Омеги и выдохнул тому на ухо: - Все для тебя, Омега… Мой прекрасный Упырь… После этих слов гитарист не смог сдержать долгого глубокого стона. Голос Папы звучал и в его голове, заставляя его тело содрогаться от мелкой сладкой дрожи. Омеге до разрядки оставалось всего ничего, но, черт возьми, нужно было что-то еще, еще один маленький толчок, который мог бы помочь ему пересечь эту грань. - Еще… пожалуйста… - он зажмурился, ускоряя движения бедер, буквально трахая Папу через одежду. – Пожалуйста, Папа… Еще… Эмеритус поперхнулся воздухом из-за промелькнувших ноток отчаяния в голосе Омеги. Пытаясь двигаться в одном темпе с ним, Папа старался сдерживать стоны, абсолютно не желая, чтобы его услышал кто-нибудь в коридоре; он дрожал от напряжения и желания, честно стараясь держаться в вертикальном положении, а не расплыться позорно по Омеге. Эмеритусу было стыдно признаться, но он с трудом понимал, чего от него хочет Омега; однако попытался собраться с силами – и с мыслями, - чтобы ответить: - Да… Да, Омега! Мой самый лучший Упырь!.. Омега никогда не слышал, чтобы голос Папы звучал так отчаянно и так безбожно сексуально. Ему стало трудно дышать – и совсем немного осталось, чтобы… - Боже, Папа!.. Омега в последний раз с силой толкнулся; вздрогнул, чувствуя, как остатки разума уносятся мощной волной оргазма. Он бы остался сидеть вот так навсегда, наслаждаясь крышесносными послеоргазменными ощущениями, но умоляющий стон заставил его встрепенуться. Если бы это было возможно, то Омега точно словил бы еще один оргазм, лишь только взглянув на Папу: тот буквально лежал на нем, едва сдерживаясь, чтобы начать двигаться самому, а в его взгляде плескалась чистейшая похоть. - Блядь, Папа… - выругался Омега, поддаваясь очарованию этого взгляда и понимая, что проклянет сам себя, если не доведет начатое до конца. Тихо ругаясь себе под нос от восхищения при виде такого Эмеритуса, он продолжил толкаться бедрами наверх, мягко сжимая бедра мужчины. От мягкого голоса Папы не осталось ни следа: все, что он мог, - это требовательно скулить и стонать, с трудом выдавливая из себя короткие и бессвязные фразы: - Прекрасный!... Такой… прекрасный! Ты… Одно грубое – животное, - движение бедер Омеги, и Папа, сорвавшись на высокий стон, окончательно растерял всякие остатки своего благоразумия, принявшись шептать все, что приходило ему в голову: - Омега, п-пожалуйста!.. Ты… О-ох, Омега… Сильнее же, ну! Давай же, давай.. – на последних словах своей безотчетной мольбы Папа, немыслимо изогнувшись, задрожал всем телом. Наступившая в комнате тишина нарушалась лишь шумным дыханием мужчин. Им потребовалась долгая минута, прежде чем они смогли восстановить дыхание; и еще больше времени им потребовалось, чтобы вернуть себе способность говорить. - Что же… Это было… - Папа, выпрямляясь, прокашлялся, пытаясь вытравить пошлые нотки из своего голоса. – Это было великолепно, - он откинул волосы со лба и взглянул на Омегу, пытаясь сфокусировать на нем взгляд. Гитарист был не просто удовлетворен – он был в восторге. Не только из-за того, что Папа похвалил его – хотя и из-за этого тоже, - но и потому, что Папа остался доволен. И никакая другая награда не могла бы быть лучше. Омега принялся рассеянно выводить круги на бедренных косточках Папы, влюбленно глядя на него. - Я живу, чтобы служить тебе. И все сделаю для тебя. Папа улыбнулся словам Омеги, отмечая про себя, что Упырь достаточно быстро пришел в себя – и, что уж греха таить, пожалуй, именно поэтому Омегу он и выделял среди остальных. Без каких-либо видимых усилий, он отнял руки Омеги от своих бедер. - Твоя верность бесценна, Омега. А теперь… Надо кое-что сделать, - Папа подмигнул Омеге, медленно поднимаясь с его колен. Упырь внимательно наблюдал за тем, как Папа встал и прошел за ширму на другом конце комнаты – причем он двигался так, словно бы не он парой минут раньше получил оргазм. Омега улыбнулся под маской и тоже поднялся со своего места, поворачиваясь к ширме. - Кое-что сделать? – конечно, дураком Омега не был и прекрасно знал, что Эмеритус имел в виду, но не мог отказать себе в удовольствии услышать эти слова от него самого. Папа стянул с себя нижнее белье и откинул его в сторону. - Да, мой дорогой Омега. Кое-что сделать, - он потянулся к смене вещей, которую он всегда держал под рукой «на всякий случай», быстро натянул на себя нижнее белье и застегнул штаны, будучи уверенным в том, что Омега точно слышит звук застегиваемой молнии. Он вышел из-за ширмы, нахально улыбаясь своему Упырю. – Ты хочешь, чтобы то, что произошло между нами, повторилось снова? Омега поспешно – слишком, пожалуй, поспешно, - кивнул, и Папа, обрадованный такой реакцией, хмыкнул. Он подошел к нему, положил ладонь ему на грудь и заглянул ему в глаза: - Тогда в следующий раз сделаем это без трусов. Сердце Омеги пропустило удар, и гитаристу показалось, что он готов возбудиться снова, однако Папа скользнул от него прочь прежде, чем тот успел хоть как-то среагировать. Но с другой стороны, это было, пожалуй, правильно – какой тут секс, когда на штанах расплывается не самое приятное по ощущениям пятно. Прекрасно, просто прекрасно, как Омега объяснит это остальным? Особо ни на что не надеясь, Упырь глянул на ширму, а потом перевел взгляд на Папу: - Лишних трусов у тебя, я так понимаю, нет? Моргнув, Эмеритус сложил руки на груди, принимая вид оскорбленной невинности. - У меня? Но, дорогой Омега, твоя гримерка – дальше по коридору, если мне не изменяет память, - он подошел к двери, открыл ее и махнул рукой. – Не так уж и далеко, кстати. Омега, опять же, дураком не был и намек понял. Он вздрогнул, в красках представляя себе «веселую» прогулку до гримерки. А если Альфа вдруг заметит это чертово пятно – хрен его знает как, правда, но чем черт не шутит, - он же от него не отстанет, пока не выяснит, откуда оно появилось. Вздохнув, Омега, повесив голову, покорно направился к выходу. Как только Упырь поравнялся с Папой, тот ухватил его за воротник и потянул на себя, чтобы оказаться с ним на одном уровне. Он какое-то время смотрел ему в глаза, а потом, улыбнувшись, прижался к нему и шепнул на ухо: - Увидимся следующей ночью.