Моральная травма

Уже через час после того, как трое агентов отбыли из офиса, все неприятные мысли отошли на второй план как-то сами собой. В продуктовом магазине все были настолько озабочены тем, чего бы им хотелось на ужин в честь успешного завершения очередной миссии, что под конец коллегам пришлось коллективно вычищать из тележки все ненужное, прихваченное в порыве неописуемой эйфории. Илья по больше части просто следовал за Соло и Теллер, которые все никак не могли определиться с гарниром к мясу. Да и вообще, какой же это будет праздник, если перед этим Наполеон проторчит часа три около плиты? Русский старательно вслушивался в полемику, но не стремился встревать, ведь его мнения вообще никто не спрашивал. Скорее всего Габи казалось, что, после такого эмоционально сложного ночного вида деятельности, Курякин просто не способен ни на что, а его чувства следует беречь. Наполеон же, напротив, был отмщен и приведен в привычное рабочее состояние — наполовину ушлого вора, наполовину обворожительного ловеласа, что было заметно по его общению с каждой представительницей женского пола в обозримой близости. — Вы достали, — выдохнул русский, когда разговор коллег перестал походить на продуктивный спор и перерос в неконтролируемую истерику. — Просто закажем что-то в соседнем китайском ресторане. Берите выпивку и пошли, — с этими словами высокая фигура демонстративно направилась к дверям. И коллегам пришлось в срочном порядке бросать все продукты и выбирать бутылки с алкоголем, чтобы не добираться до квартиры пешком. Кто знает, вдруг Илья решит свалить на машине в одиночку. По дороге домой агенты заехали в небольшой китайский ресторанчик, где и заказали всевозможных национальных закусок и лапши. Оставшиеся несколько минут до вожделенной квартиры стали самым большим испытанием за прошедший день — вся эта еда пахла просто невыносимо маняще. Расположилась вся троица в гостиной за столом. Илья даже не стал возражать против того, что ему нальют выпить. По правде, он чрезвычайно устал за последние сутки, поэтому ему неимоверно хотелось спать. Но перед упорством немки было просто невозможно устоять. Да и поводов было несколько. Завершение миссии было хоть и самым весомым, но не слишком значимым. Главным для всех троих стало полное восстановление Наполеона после такого сильного потрясения. Именно за этот тост Курякин согласился выпить со своими коллегами и принялся за свою порцию лапши. Хоть спать и хотелось, но есть хотелось не меньше. Наполеон никак не мог сосредоточиться на поглощении пищи. Перед глазами все еще стояли лица тех, кто превратил две недели его жизни в сущий ад, а затем еще неделю — в кошмар не только для себя, но и для его коллег. Мужчина был безмерно благодарен Илье за все, что тот сделал для поимки его палачей. За то, что сделал с ними лично, дав возможность почувствовать хоть малую толику того всепоглощающего ужаса и безысходности, которые мучили американца в общей сложности почти месяц. Соло впервые казалось, что все эти чувства в отношении русского наконец обрели более менее явную форму, давая возможность оценить все то, что до этого момента пряталось от сознания. Наполеон прекрасно понимал, насколько опасные мысли вертятся в его голове. Вкупе с той информацией, что он получил от Габи — Курякин представлял из себя еще большую опасность, чем до этого. Особенно это касалось тех мыслей, которые американец собирался воплотить в реальность при ближайшем удобном случае. Габи только неопределенно постреливала глазками то в сторону одного коллеги, то в сторону другого. Ей несколько надоела вся эта напряженность между ними тремя. Да, некоторое время назад у них с Ильей ничего не получилось, что было весьма логично не только потому, что она обвела Курякина вокруг пальца, оказавшись британской шпионкой. Уже несколько позднее девушка и сама задумывалась, куда исчез тот трепетный неуверенный взгляд влюбленного русского. Возможно, это тоже была игра, на которую повелась уже сама девушка. Кто знает, какой на самом деле был у Ильи тогда приказ. Сейчас в глазах немки все выглядит весьма очаровательно и несколько комично. Илья молча жует свою лапшу, стараясь не завалиться спать прямо здесь и сейчас, а Наполеон то и дело стреляет в сторону русского глазами, но старается делать это незаметно. Скорее всего Курякин этого и не замечает со своего ракурса, а вот Теллер видит прекрасно. И понимает, что она явно здесь лишняя. Девушка неловко поднимается из кресла, прихватывая со стола початую бутылку и молча направляется к себе в комнату. Пусть и мыслит она относительно ясно, но вот с речью у нее сейчас большие проблемы. Коллеги только провожают ее молчаливым понимающим взглядом. *** Стоило двери в спальню Теллер захлопнуться, как оба коллеги синхронно поднялись со своих мест, чем несколько обескуражили друг друга. Наполеон оказался проворнее и быстро скинул грязную одноразовую посуду в мусорку, а затем поспешил в сторону своей спальни. Происходящее начинало принимать интересный оборот. И дело было даже не в том, что Илью, кажется, тоже в присутствии американца одолевало нечто манящее и запретное. Сам Соло после тех двух недель уже не воспринимал такие отношения как что-то зазорное. В конце концов, хоть что-то у тех горе-ученых должно было получиться. И они основательно пошатнули исключительность любви брюнета к представительницам женского пола. За дверью послышались тяжелые шаги Курякина, который прошел мимо, направляясь в ванную. Наполеон мысленно только выругался — холодный душ бы и ему сейчас не помешал, а вот русский уже второй раз за сутки его принимает. Задумчиво оседая на краю кровати и принимаясь за свой костюм, американец так до конца и не мог определиться со своими желаниями. И по хорошему нужно было бы отложить все эти мысли до утра, когда оба мужчины отдохнут после всего пережитого, чтобы взглянуть на ситуацию здраво. Но не в правилах Наполеона Соло было откладывать проблемы в долгий ящик — решение нужно было принимать прямо сейчас. Решение, которое может сделать его самым счастливым человеком на свете, невзирая на его отвратительную работу и паршивые перспективы обрести свободу от ЦРУ, или снова отправит в больницу со сломанными ребрами, да и ногами, скорее всего. Илья выходит из душа минут через десять, удивляясь тому, как американец набрался терпения и не вышиб дверь в свою святая святых. Обычно его коллега желает пребывать в данном помещении около часа и оккупирует его раньше всех остальных. На ходу промакивая влажные волосы полотенцем, в одном белье и с одеждой на плече русский вошел в свою комнату, намереваясь наконец выспаться. — Ты часом дверью не ошибся, Ковбой? — и почему все вечера заканчиваются как-то отвратительно, если у них троих выдается возможность просто поспать. Соло сидит в центре кровати русского без привычного пиджака и жилета, галстука так же не наблюдается, да и рубашка уже выпущена из брюк. — Или тебе все еще снятся кошмары? — Курякин запоздало вспоминает, что прошлую ночь он провел вне квартиры, а до этого неделю изображал из себя живой магнит для кошмаров американца. Возможно, вчера плохие сны снова вернулись, а мужчина просто не готов признаться в этом даже коллеге. Тем более коллеге. — Не совсем… Я хочу наложить хорошие воспоминания на плохие, — в своей привычной загадочной манере отзывается американец, поглубже забираясь на чужую постель, как будто лишние сантиметры способны будут его защитить в случае приступа ярости русского. Илья осторожно прикрывает за собой дверь до тихого щелчка, а затем вешает на стул свою одежду. Самое странное во всей этой ситуации, что они так давно друг друга знают, так тщательно друг друга изучили, но все-равно до этого самого момента предпочитали ходить вокруг до около, не решаясь выяснить все раз и навсегда. — Боюсь, у меня тут не найдется подходящей веревки, да и люстра не выдержит твой вес, — Курякин тяжело выдыхает через нос, стараясь изображать полную незаинтересованность. Все слишком путается между ними с той самой первой встречи, когда русский гнался за удирающими американцем и немкой по Берлину. Все их взаимные придирки и соперничество, скорее надуманное, чем реальное. Все это должно было вылиться в какую-то крайность. — Не думаю, что подобного рода ограничения играют решающую роль. Габи выпила достаточно, чтобы проснуться завтра только к обеду со страшной мигренью, да и мы постараемся не шуметь, — никакие внешние признаки не указывали на то, что Курякин сейчас в ярости. Оставалось только надеяться, что расчет оказался верным. Русский отложил влажное полотенце на тумбочку и наконец позволил себе опуститься на кровать. — Вряд ли у нас получится вести себя тихо. Уж точно не со мной, — Илье все еще кажется, что американец его с кем-то путает. За все то время, которое они работают вместе, русский старался ничем не выдавать свои пагубные пристрастия, по опыту зная, что это значительно ухудшает взаимодействие в коллективе. Именно в силу своих специфических методов он и предпочитал работать один, с чем неплохо справлялся последнее время. До его перевода в А.Н.К.Л. на неопределенный срок. Возможно, его начальство не оставляло попыток сделать из своего лучшего агента нечто более послушное и привычное, ведь человеком без семьи и близких связей довольно сложно манипулировать, хотя и отдача делу превосходит все мыслимые и немыслимые ожидания. — Не хотел тебе напоминать, но из нас двоих, Большевик, мне почему-то кажется, что опыта побольше будет именно у меня, — не без тени самодовольства съехидничал Наполеон. Со всеми своими пассиями он был максимально сдержан, вслушиваясь скорее в их голоса, чем перебивая своим. И пусть даже Габи настаивала на том, что русский способен на многие ужасные вещи — крики от боли не имели ничего общего со стонами удовольствия. Верилось с трудом, что образцовый внешне советский гражданин хорош именно во втором. С первым все было куда проще — лучший сотрудник КГБ не мог обойти стороной этот вопрос. — Когда-нибудь твоя самоуверенность сыграет с тобой злую шутку, — Илье уже давно надоела манера коллеги кичиться всеми своими достижениями, порой даже незначительными. Раздутое эго, которое уже минимум один раз сыграло с американцем злую шутку, дав загнать себя в ловушку ЦРУ. И все пережитое совершенно не учило Соло осторожности. Даже сейчас, когда было бы гораздо логичнее вести себя более скромно, хотя бы пытаясь изобразить из себя жертву. Они даже сейчас пытаются играть друг с другом, стараются обхитрить. Русский от осознания того, как глупо они себя ведут, мысленно начинает смеяться. Теллер, без сомнения, права, когда сравнивает их глупую борьбу с детскими разборками в песочнице. С немкой у Курякина ничего не получилось, да и не могло бы даже теоретически. С Соло все должно было случиться уже в Стамбуле, слишком откровенны были все те сигналы, которые оба посылали друг друга, слишком взрывоопасна была химическая реакция между ними. Кажется, именно из-за этого все так и затухло, не разгоревшись. Просто ожидало своего часа. И кто из них больший гордец теперь? Для осознания всего Наполеона нужно было сломать еще раз, а Курякину было нужно проявить каплю человечности. Рука Ильи уверенно ложится на чужую щиколотку и неспешно скользит по гладкой ткани брюк вверх, чуть замирает в районе колена, а затем добирается до бедра. И вместе с этим движением Наполеон резко теряет всю свою болтливость, непроизвольно замирая от такого наглого и открытого поползновения в свой адрес. А чего он ожидал? Неуверенного невинного олененка в лице двухметрового русского, который будет очаровательно пялиться на него своими голубыми глазами, излучая волнение и робость? Глупости все это. Им обоим уже за тридцать, Наполеону даже больше, чем самому Илье. Должен был бы и сам догадаться. Пальцы очерчивают пояс брюк, отмечая отсутствие ремня. Кажется, Габи все же приняла некоторое участие в сближении своих коллег, высказав вслух свои опасения, которые саму девушку и оттолкнули от русского. Он в этом совершенно не разочарован, даже наоборот. Так будет интереснее. — Рубашка, если она тебе еще пригодится, — Соло, кажется, слишком поражен такой холодной уверенностью напарника, поэтому беспрекословно выполняет практически приказ, начиная быстро расправляться с пуговицами. Американец неосознанно начинает снизу и продвигаясь к горлу. Не поражен. Снова играет с русским. Илья подчиняется этим новым правилам, все слишком сложно, чтобы начать гнуть свою линию. Нужно дать иллюзию контроля над собой, заставить расслабиться. Они оба помешаны на контроле всего, что происходит вокруг, просто методы разные. Для профессионалов своего дела это и неудивительно. Курякин ведет пальцами по плоскому животу вверх, очерчивая мышцы пресса, скользя по широкой груди, чуть путаясь пальцами в коротких черных завитках волос. К ключицам мужчина прикасается уже полностью раскрытой ладонью, осторожно оглаживает плечи и едва касается беззащитной шеи. Наполеон окончательно избавляется от рубашки и откидывает ее на тумбочку. Теперь они оказываются почти в равных условиях. — Какие будут дальнейшие указания? — болтливость и нахальность снова возвращаются, что больше не раздражает Илью. Он слишком сосредоточен на том, как под испещренной тонкими нитями шрамов кожей бугрятся стальные мышцы другого мужчины. Такие объемные и выразительные, ничем не уступающие в мимике своему обладателю. Наверняка, ноги американца столь же восхитительны в своей форме. Это можно заметить даже в одежде, которая тонко подчеркивает каждый изгиб при малейшем движении. Наполеон заворожен и сражен наповал. Разумеется, у него были партнерши, испытывающие тягу к доминированию. Последней такой была небезызвестная Виктория. Вот только женское доминирование было столь же фальшивым, сколь и улыбки дружелюбия на лицах дипломатов двух противоборствующих стран. А вот Илья при желании может просто скрутить американца и делать с ним все, что вздумается. Он уже не раз доказывал это на практике. Поэтому сейчас, когда русский перебирается глубже на кровать, нависая своим крепким торсом над Соло, облокачиваясь одной рукой на изголовье кровати, а второй изучает обнаженную грудь мужчины под ним, Наполеон вдруг остро ощущает свое собственное возбуждение, хотя они еще даже не начали. Курякин над ним собран и сосредоточен, это злит сильнее, чем что бы то ни было. Американец не любит сомневаться в своей привлекательности, стремясь в кратчайшие сроки вызывать у партнеров вполне однозначную реакцию. С Ильей его очарование явно дает сбой. Пускай он и заинтересован, но пожар пока лишь начинает разгораться. Они не отводят друг от друга взглядов, словно все еще ища подвох. Илья не уверен, что у него хватит сил на полноценное развлечение, но прилив адреналина в кровь делает свое дело, даря такой необходимый заряд дополнительной бодрости. Наполеон лениво приподнимается на локтях, ощущая в нескольких сантиметрах от себя жар чужого тела. И почему ему всегда казалось, что его русский коллега холодный, словно сибирский снег? На самом деле Илья невероятно горячий, даже просто нависающий над ним. Американцу тоже хочется прикоснуться к коже, но поза не слишком удобная, поэтому мужчина чуть запрокидывает голову вверх и недовольно фыркает. — А что, партия подобного рода увеселения уже позволяет? А как же высокоморальные устои общества и заветы дедушки Ленина? — последний рубеж, прежде чем нырнуть с головой в русский омут. Не то, чтобы Наполеон сильно заботится о своей жизни, но в данной ситуации он хочет быть уверен, что завтра с утра он будет способен свободно передвигаться. Мало ли, вся эта игра заведет его в мир жестоких садистских удовольствий напарника, который выпотрошит американца за одну только попытку заикнуться о мужеложстве. На памяти Соло это первый раз, когда Илья улыбается именно ему. Это не тот, пропитанный нежностью жест, который обычно адресован каким-то милым поступкам со стороны Теллер. Эта улыбка весьма многообещающая, несколько пугающая, но все же определенно нежная. — Кажется, ты перепутал меня с одной из своих девиц, Ковбой. Это бабы любят поразглагольствовать перед началом действа, да и после любят, и во время. Прямо как ты, — Илья наклоняется ниже, осторожно ведет носом по черным кудрям волос у виска мужчины, замирая губами в районе уха. Его так и хочется укусить, такое ровное, аккуратной формы, педантично вычищенное. В этом весь Соло, идеален во всех внешних проявлениях. Но такой развращенный мирскими удовольствиями внутри: вор, соблазнитель, азартный игрок и совсем немного алкоголик. Для их профессии довольно противоречивый набор качеств. — В КГБ есть один весьма талантливый аналитик. Он собирает досье на различных людей, фильтрует информацию. Истинный знаток своего дела. Когда я отправлялся в Рим, у него должен был родиться третий ребенок, — тихий шепот на самое ухо, так близко, чтобы при движении губы касались чувствительной кожи. Кажется, Наполеону это очень нравится. Зрачки расширяются, а все тело так неестественно напрягается, словно ожидает удара, дыхание сбивается, и мужчина вымученно сглатывает, впитывая все услышанное. — Образцовый семьянин, если не считать того, что родит ему на тот момент тринадцатилетняя девочка. Его дочь, кстати. И все об этом знают. И он знает, что как только перестанет быть полезным, его спокойная жизнь кончится. Работает не покладая рук в самом сердце КГБ, рядом с кабинетами важных руководителей, каждый день с ними за руку здоровается. Это называется «избирательная мораль», — и напоследок Илья прижимается губами к уже порозовевшей от такой интимности ушной раковине своего будущего любовника, посылая по телу американца волны дрожи. Наполеон — нарцисс. Проблема в том, что он и сам прекрасно осознает свою привлекательность. Действиями тут ничего не доказать, придется говорить. Женщины обычно предпочитают выслушивать комплименты в свой адрес, а не наоборот. Этот ключик Илья подобрал к коллеге уже давно. Так страстно жаждущий восхваления и ободрения, которого здесь ему не хватает. Курякин и сам жаждет одобрения, только несколько другого рода. Для него одобрение — синоним свободы. Чем больше ты полезен — тем длиннее твой поводок. И штука в том, что они способны заполнить эти пробелы друг другу, тем самым развязав себе руки и оторвавшись от начальства. Сделать себя самодостаточными, но только вместе. — Мне стоит знать о каких-то твоих скелетах в шкафу? — Соло шепчет севшим внезапно голосом, сам до конца не понимая, что его тело уже сдалось со всеми потрохами. Он слишком поглощен той информацией, которая сейчас обрушилась на него, словно ведро холодной воды. Разумеется, и в ЦРУ не было святых, но не столь открыто. Такая избирательная мораль была для него в диковинку. Руки Наполеона сами собой заскользили вниз, распрямляясь и опуская тело на белоснежные простыни. Илья наклонился еще ниже, опаляя дыханием в этот раз подбородок и открытую часть шеи. Сухой поцелуй коснулся скулы американца, на которой уже начинала выступать щетина, немного колючая, не дающая забыть о том, что под Курякиным сейчас мужчина. Практически равный ему мужчина. Просто Наполеон пока еще не подобрал к русскому такой ключик. Тут Илья обошел своего коллегу. — Уверен, Габи уже поделилась с тобой своими опасениями. Однако раз уж мы пытаемся зашить твою моральную травму приятными воспоминаниями, я постараюсь тебе ничего не сломать. Я достаточно долгий для этого, можешь не беспокоиться, — губы растягиваются в легкой улыбке, обнажая белоснежные зубы. Первый укус очень осторожный, пробный, и следа не останется на скуле. Дальше губы скользят по кадыку вниз к ключицам, где укусы уже становятся ощутимее. Соло даже не сразу понимает, что это некий аналог поцелуев. Он только чувствует, как горячий язык скользит по месту, к которому резко приливает кровь. Курякин размеренно спускается ниже, чередуя укусы с легкими движениями языка, заставляя всю кожу пульсировать. Американцу кажется, что когда русский добирается до линии брюк, у него пульсирует не только все тело, но и мозг, который сокращается в одном ритме с бешено колотящимся сердцем. Давление ширинки становится нестерпимым, заставляет ерзать под напором любовника, подавляя томные вздохи при особенно сильных укусах. Илья осторожно расстегивает тугую пуговицу дорогого элемента одежды и чуть отстраняется, чтобы стянуть разом обе штанины, а затем комфортно устроиться между расставленных бедер. Широкие ладони синхронно обхватывают обе лодыжки, сгибая длинные ноги любовника в коленях, ставя их именно так, как нужно самому Курякину. Теперь даже лежа на спине, американец сверкает своими аппетитными ягодицами, про которые Илья еще непременно что-то скажет. Пока что русский наслаждается зрелищем, пусть и скрытым от него тканью белья. Сейчас они наконец в равных условиях, разве что его член только начинает наливаться кровью, а вот у американца уже стоит вовсю, обнаженная розовая головка игриво выглядывает из-под кромки дорогой ткани, подмигивая русскому каплей выступившего предэякулята. Ладони устремляются выше, скользя по внутренней стороне колена и затем по бедрам, мышцы на которых инстинктивно сокращаются. Кажется, весь словарный запас его коллеги резко улетучился в связи с новыми услышанными аспектами. Илья не спешит, дает время все хорошо обдумать. Эта не та ситуация, в которой необходимо принуждение. Соло должен пойти на все добровольно, должен хотеть до цветных пятен перед глазами и сладкой судороги в ногах. Они ведь хотят доставить друг другу удовольствие, хотят наконец осознать всю силу той химии, которая бурлит между ними с самого первого задания. Наполеон безотрывно следит за чужими манипуляциями, вслушивается в собственное дыхание и учащенное сердцебиение. Женщины никогда не вели с ним себя так властно, пускай и попадались редкие экземпляры. Илья действовал уверенно и спокойно, не торопя, а лишь мягко подталкивая. Кожа постепенно начинала успокаиваться после череды укусов, вибрации постепенно затухали, а следы зубов исчезали. Прикосновение губ к колену было приятным и несколько непривычным. Почувствовать себя в роли принимающей стороны по собственному желанию само по себе было весьма интригующим приключением, а вот ощутить на себе все прелести долгой прелюдии, которая обычно была направлена самим американцем на партнершу, было чем-то более возбуждающим, если не сказать крышесносным. Когда зубы ощутимо касаются внутренней стороны бедра, Соло уже привычно напрягается, готовясь к неприятным ощущениям. Но вместо этого ногу простреливает резкая и сильная боль. Мужчина от неожиданности распахивает глаза и не успевает сдержать вырвавшийся наружу стон. Курякин кусает сильнее, чем все случившееся до этого. Соло не сомневается, что завтра на этом месте его ожидает внушительный лиловый синяк. На внутренней стороне бедра. В непосредственной близости от паха. Метка. Такая неприкрытая и жадная, не дающая права теперь быть с кем-то еще, ее ведь не спрятать от любопытного взора в случае полного обнажения. Илья несильно всасывает красную кожу в рот, осторожно оглаживая след от зубов влажным горячим языком. Наполеону необходимо немедленно это увидеть. В голове бьется всего одна всепоглощающая мысль о том, что ему еще ни с одним партнером не было так хорошо во время прелюдии. Курякин закидывает его ногу себе на плечо, осторожно обводит пальцами края укуса, давая американцу возможность увидеть. — Для симметрии, — выдыхает Наполеон, отставляя в сторону второе колено, давая полный доступ ко второму бедру. Ему нравится то, что он видит. Нравится, как хищно русский облизывается. Нравится уже становящийся лиловым оттиск чужих зубов на его молочной коже. Во второй раз он давится протяжным ахом, опуская свою руку на пах, чтобы сжать и слегка помассировать мошонку хотя бы через ткань белья, от которого его так и не соизволили избавить. Горячий язык вновь приносит такое странное удовольствие, лаская воспаленную кожу. Илья убеждается в том, что обе метки находятся в совершенно идентичных местах и снова сгибает ноги американца в коленях. Соло запрокидывает голову назад в тот момент, когда чужое горячее дыхание опаляет его пальцы, интенсивно мнущие чувствительную мошонку. Тазовые мышцы сокращаются, намекая на скорую разрядку, головка члена трется о ткань трусов, елозя по подтянутому животу. Наполеон задушено стонет, когда чужой рот ловит его пальцы. Язык скользит по самым кончикам, обводя и исследуя, оттягивая момент разрядки, ведь совершенно невозможно отказать себе в таком удовольствии и продолжить играть с яичками, когда твои пальцы посасывают на манер сладкого леденца. Не в силах терпеть эти сладкие истязания американец убирает свою руку подальше, вцепляясь в несчастную простыню и призывно приподнимая бедра. — Ты вкусно пахнешь, — тихий шепот русского не сразу долетает до сознания Наполеона. Сначала он оседает на слуху, и нейроны лениво обрабатывают полученную информацию. Впечатлений слишком много, рецепторы бьют тревогу, инициируя самый высокий уровень удовольствия. Все показатели зашкаливают, преодолевая отметку максимум в тот момент, когда Илья вжимается в пах носом, вдыхая терпкий мужской запах и обхватывает губами одно яичко прямо через ткань белья. Соло не знает, почему его тело так реагирует. То ли все дело в том, что русский с ним творит, то ли все дело в его словах. Но возбуждение, которое изначально скапливалось в промежности, теперь пронизывает каждую клеточку. Оно начинает разливаться яркими волнами сразу из двух зон. И вторая зона — голова. Курякин тихо шепчет что-то о том, какая у него гладкая кожа и сильные ноги, но вместе с тем изящные щиколотки. Сердце задается в ритме, близком к состоянию аритмии, когда слова с несколько грубоватым акцентом озвучивают свое восхищение подтянутым животом американца и широкой грудью. Илья подкрепляет каждое свое слово нежным прикосновение губ к предмету поклонения. Ему не нужно сейчас видеть то, как рдеют скулы другого мужчины, как тот прикусывает нижнюю губу в попытке заглушить очередной порывистый выдох. Он и без этого прекрасно осведомлен о том, что Наполеон сейчас так обласкан и изнежен, как не был до этого никогда в своей жизни. Об этом свидетельствуют бешеный сердечный ритм, который русский отслеживает с помощью прикосновения к чужому запястью и испарина, выступающая на всем теле американца. Соло сейчас принадлежит ему одному и принадлежит целиком. Его взгляд затуманен, а ресницы невинно подрагивают. Он вновь нависает над американцем, опираясь на одну руку, чтобы второй чуть приспустить и свое, и чужое белье. Несильно вжимаясь собственным членом в изнывающий член Наполеона, Курякин ловит губами зарождающийся в груди любовника стон, собирает его губами, утягивая в их первый жадный поцелуй, чувствуя, как чужой член пачкает их животы тугими струями спермы, как чужие бедра ходят ходуном в попытке притереться еще сильнее, вжаться крепче, чтобы продлить яркий момент. Приходится навалиться сильнее, чтобы плотно зафиксировать чужой пах на месте и выжать все до последней капли. Соло запрокидывает голову, разрывая их поцелуй с жутко пошлым чмокающий звуком, хватая раскрытым ртом воздух. Его тело пробивает одна волна дрожи за другой, а оргазм, кажется, и не собирается утихать, накатывая волнами снова и снова, стоит русскому-то чуть усилить, то ослабить давление в районе паха. — Fuck… Илья… Я чуть сердечный приступ не заработал, — облизывая моментально пересохшие губы, шепчет Наполеон окончательно сорванным голосом. Гордость не позволяет ему сказать, что это был самый яркий оргазм за последние пятнадцать лет. Она же не позволяет сейчас доверчиво обвить руками могучую шею и поцеловать снова. А ведь ему определенно пришелся по вкусу их первый поцелуй. Такой горячий и жадный. Не такой, как с женщинами. Сейчас все происходит словно впервые. Хотя по факту оно и есть впервые. Между ними бушует невероятное пламя. Соло уже не уверен, что сможет сдерживать собственные стоны. Правда спокойный сон перебравшей немки его сейчас вообще не волнует. На первое место снова выплывает зажравшееся эго, которое жаждет еще одной порции удовольствия, которым Илья с ним столь щедро делится. — Считаешь, что нам стоит на этом остановиться? Боишься не пережить? — тон русского несколько насмешлив, теплое дыхание уже второй раз обжигает чувствительно ухо американца. Соло хватается руками за плечи, стискивая чужие напряженные мышцы как можно сильнее, стремясь оставить синяки. Илья уже заявил на него свои права, но и американец не желает ни с кем делиться таким нечаянным сокровищем. Наполеон сильнее сжимает пальцы, прочерчивая идеально подстриженными ногтями ровные полосы на лопатках, словно пытаясь нарисовать расправленные крылья. Курякин обводит его ушную раковину языком, осторожно проскальзывая глубже, заставляя Соло потеряться в сладких ощущениях своей внезапно возникшей эрогенной зоны. А те ассоциации, которые вызывает дразнящее возвратно-поступательно движение, заставляют недавно излившийся и опавший член снова твердеть. — Все, что хочешь, сделаю, только трахни меня, — мысль еще толком не успела оформиться у американца в голове, как уже слетела с языка. Вот только о своей несдержанности Наполеон быстро забывает, ощущая легкий поцелуй в щеку и потерю такого желанного и теплого тела русского со своей груди. Илья быстро выпрямляется и съезжает вниз, попутно избавляя их обоих от белья. Ноги снова сгибают в коленях и расставляют пошире, Соло послушен и исполнителен, с замиранием ожидает продолжения. Курякин тянется вниз, под кровать, где лежит его чемодан. Вжикает молния бокового кармана и на краю кровати появляется блестящая пачка презервативов и тюбик с какой-то мазью, название которой написано по-русски, да и видит его Наполеон лишь частично. — Расслабься, — заботливо шепчет Курякин, обхватывая пальцами частично вставший член американца, начиная осторожно его поглаживать, а второй рукой свинчивая колпачок с тюбика и выдавливая немного себе на пальцы. Наполеону кажется, что все эти движения Илья выполняет чисто механически, что мужчина делал это уже не одну сотню раз. Русский же думает о том, как бы не забыть что-то важное. Приходится на ходу перекраивать тот курс в КГБ, который должен был использоваться для добычи компромата определенного рода на любого нежелающего сотрудничать. Сложно отвертеться от прямого доказательства того, что собственное тело восстает против тебя в случае прямого массажа простаты. Сейчас же все это нужно было использовать для достижения удовольствия, а это требовало полного сосредоточения. Обильно покрытые смазкой пальцы скользнули между подрагивающих ягодиц, на пробу касаясь сокращающегося сфинктера. Пускай опыт у Наполеона в этом деле был не совсем удачный, но он все же был. Мышцы поддаются с неохотой, но Соло тяжело дышит, стараясь не вспоминать свой личный ночной кошмар, а концентрироваться на настоящем. Теперь он понимает для чего была нужна такая долгая прелюдия — тело сейчас расслаблено послеоргазменной негой, поэтому пальцы русского постепенно проскальзывают внутрь все глубже, исследуя сокращающиеся стенки. Наполеон в исступлении кусает губы и давится собственными жалкими стонами, когда Илья наконец находит пальцами набухающую простату. Из уретры тот час же начинает тонкой струйкой вытекать секрет, пачкая кожу русского, который осторожно разводит свои длинные пальцы внутри американца, прислушиваясь к его стонам, отмечая, как тому больше нравится. Курякин дрожит, его пальцы ловко орудуют в уже такой податливой заднице любовника, а по ладони течет естественная смазка мужчины, который тяжело дышит, выгибаясь в спине и комкая простыни. Вся кожа покрыта испариной и поблескивает в ярком свете луны. На дворе уже давно глубокая ночь, так что любой шорох в комнате отдается гулким эхом от стен, наполняя свершающееся действо еще большей таинственностью. Соло сдавленно хрипит, когда пальцы проезжаются по простате особенно сильно, сам чуть подается навстречу руке, желая усилить ощущения. Наконец русский извлекает пальцы, напоследок осторожно обводит края ануса, чувствуя, как мышца приветливо сокращается. Мужчина закидывает обе ноги любовника себе на плечи, лишь в последний момент осознавая, что в таком положении Соло с легкостью может свернуть ему шею, если захочет. Американец смотрит на любовника затуманенным удовольствием взглядом, тянет вверх руки, собираясь притянуть русского к себе поближе. Илья быстро расправляется с упаковкой презерватива и раскатывает его по своему члену. Опираясь на колени, он чуть приподнимает бедра американца, чтобы сразу войти под нужным углом. В этот раз придется обойтись без объятий, но это необходимо для приятного опыта. Наполеон не может сдержать стона облегчения, который разрывает вязкую тишину комнаты своей громкостью и порочностью. Русский входит в него целиком с первого раза именно так, как приятнее всего, ощутимо проезжаясь головкой по бугорку простаты. Возвратно-поступательные движения сначала еле ощутимы, что необходимо для того, чтобы мышцы смирились с инородным проникновением. Постепенно амплитуда увеличивается, как и градус развязности стонов Соло, который не находит нужным хотя бы для приличия постараться заглушить всю это жаркую симфонию звуков. Илья осторожно перехватывает член мужчины пальцами, начиная надрачивать ему в такт размашистым толчкам. Наполеон мечется по простыням верхней частью своего тела, хаотично кусая губы и внутреннюю сторону щек, сжимая в пальцах многострадальную простыню. Ему жарко, сразу хочется и есть, и пить, и кричать, и стонать, и скулить от нахлынувших ощущений. Хочет прикоснуться своими губами к губам русского и потонуть в жадном поцелуе. Крупный скользящий в его заднице член уже не приносит дискомфорта. Он наоборот дарит новые, незабываемые ощущения, которые по нервным окончаниям разносят волны эйфории по всему телу, превращая Наполеона в одну сплошную возбужденную биомассу. Курякин с пошлым шлепком входит в мужчину на всю длину, а затем практически целиком выскальзывает из сжимающегося отверстия. Любовник под ним бьется в предоргазменной судороге, искря шальным взглядом, полным удовольствия, из-под ресниц. В какой-то момент Соло максимально сжимается и изливается на свой живот уже второй раз за ночь. Илья жадно впитывает малейшее изменение на лице содрогающегося в оргазме любовника, ритмично совершая короткие фрикции, продлевая тем самым и без того обжигающее удовольствие. Американец медленно раскачивается на волнах отступающего оргазма, ощущая, как Курякин возвращается к привычному быстрому ритму с большой амплитудой. Мужчина опадает на простынях, соскальзывая ногами с плеч русского, чтобы обхватить того за спиной, открываясь еще сильнее. Илья выполняет молчаливую просьбу и наклоняется ближе, не прекращая двигаться в расслабленном анусе. Они снова целуются. Наполеон двигается практически лениво, только отвечая на жадные поползновения чужого языка. Оргазм Ильи долгий и мощный, словно его с головой накрывает огромная волна. Русский вжимается всем телом в любовника, вдавливая того в кровать всем своим немаленьким весом, тяжело дыша и стараясь полностью не свалиться. Наполеон блаженно прикрывает глаза, чувствуя, как чужой член внутри него пульсирует в сладкой судороге, ловя себя на мысли, что было бы приятно почувствовать эти тугие струи у себя внутри. Курякин целует американца в щеку последний раз и осторожно выскальзывает из расслабленного тела, отстраняясь и давая возможность спокойно дышать полной грудью. Им нужно что-то сказать после всего произошедшего. Определиться с тем, что делать дальше. Ведь нужно же? Но глаза сами собой предательски закрываются, а сознание проваливался в столь желанный сон. *** Габи разлепляет глаза где-то в районе полудня следующего дня. У нее жутко гудит голова и все, о чем она сейчас мечтает, это чашка горячего, свежесваренного Наполеоном кофе. Девушка медленно поднимается с кровати, выглядывает в коридор, где подозрительно тихо. Она неспешно, цепляясь за стену, доходит до комнаты Ильи и тихо приоткрывает дверь, чтобы заглянуть внутрь. Первое, на что натыкается ее взгляд — две пары белоснежных хлопковых трусов. Мужских. — А, ну все понятно, можно спать до ужина, — девушка закрывает дверь и так же бесшумно следует обратно к себе. Там она снова забирается по одеяло и кладет голову на подушку, блаженно прикрывая глаза. — Стоп, что?!