Прекрасное далёко

Мастер Пресекающий – заботливый и почтительный супруг – заносит в дом дорожные сумки, наблюдает за суетящимся Максом, которому надо оценить вид из каждого окна, хотя все они выходят на одну и ту же речку. Про себя он думает, достаточно ли убедительно сыграл роль мужа-подкаблучника, заглядывающего в рот красотке-жене и умеющего только доставать деньги из-под полы лоохи. Потом представляет себе реакцию леди Хельны, если вдруг ему бы вздумалось так вести себя на самом деле, что, конечно же, совершенно невозможно. Сначала его насмешливая супруга потребовала бы себе в подарок мужскую булавку на лоохи, а потом осведомилась бы, не примут ли ее в Тайный Сыск, если она нарисует на ногтях такие же закорючки и позаимствует его грозное оружие. Шурф понимает, что соскучился по Хельне, по ее веселым комментариям и смеху, и посылает ей Зов, забыв, что находится в другом мире, где кроме них с Максом никого из знакомых не существует. Осознавать это странно, но почему-то приятно. Макс тем временем несется в подвал и издает такой изумленный возглас, будто у этой пронырливой старушки в ванной протекает как минимум Хурон. Лонли-Локли с понятной брезгливостью оглядывает крохотное помещение и прощается с идеей помедитировать в покое несколько часов, лежа под водой. Честное слово, в том, что он уступает своему спутнику право помыться первым, нет никакого благородства. Макс выскакивает в гостиную так быстро, словно вместо мытья его заставляли декламировать наизусть Основные Правила для Сотрудников Тайного Сыска с Примечаниями и Дополнениями. Шурфа тянет уточнить – на родине Макса принято считаться чистым просто побыв в одном помещении с водой? Но он, конечно же, говорит что-то очень вежливое и корректное и с видимой неохотой отправляется вниз. Когда наконец Мастер Пресекающий снова поднимается в гостиную – не столько вымывшийся, сколько раздраженный, то застает Макса за престранным занятием. По-мужски поддернув скабу (что смотрится совершенно залихватски в сочетании со впечатляющими формами леди Мэрилин), его официальный друг сидит на полу с напряженным лицом, засунув руку под подушку. Когда, отвечая на вопрос коллеги, Макс с невероятным простодушием сообщает, что попросту добывает курительные принадлежности из своего Мира, Мастеру Пресекающему становится завидно. Он сам много лет пытался освоить подобный фокус, однако не преуспел. А сейчас, глядя на Макса, он вдруг осознает незатейливую истину: для того, чтобы добывать что-нибудь из другого мира, надо, прежде всего, верить в существование этого самого мира. Сейчас ему ужасно хочется попробовать – вдруг получится? Но при Максе он стесняется. А затем его посещает неожиданная ассоциация: расшалившееся воображение очень достоверно рисует, как вещи из других миров клюют на засунутую в Хумгат руку, как рыба на наживку. Лонли-Локли с трудом удерживает улыбку и просит позволения попробовать нездешний табак, чтобы отвлечься. Странные курительные палочки называются сигаретами, в дыме отчетливо чувствуется бумажная нота, но сам табак действительно выше всяческих похвал. Пожалуй, хотя бы ради него стоит освоить это нелегкое искусство. Потому, когда Макс вытаскивает другую сигарету и щедро предлагает поменять короткую палочку на длинную, дескать, этот вид ему не слишком по вкусу, Лонли-Локли соглашается, не особо задумываясь. Мир меняется в мгновение ока – расцветает яркими красками, оглушает звуками и едва не сбивает с ног запахами. Шурф слышит, как жадно и требовательно стучит сердце сидящего рядом Макса, улавливает исходящие от него ароматы мыла, сигарет, бальзама Кахара и еще чего-то свежего, кажется, скошенной травы и речной воды. Истинная магия исходит от его коллеги ровными уверенными волнами, словно он – ее центр. А может быть, так оно и есть. Почему-то эту магию не хочется присваивать, а хочется греться в ней, как в лучах весеннего солнца. Мастер Пресекающий улыбается тому, как нелепо выглядит Макс в обличье леди Мерилин, ощущению собственного могущества, обостренного присутствием новичка. И вдруг осознает, что превращается в того, прошлого, всесильного, жадного до жизни себя, каким был когда-то. И самое прекрасное, что здесь, в этом захолустном городишке, невесть какими силами выброшенном в другой мир, он может себе это позволить. И резиденция Ордена Семилистника, и Дом у Моста, и Приют Безумных – слишком далеко, чтобы о них думать. Кажется, Макс, который очень хотел, чтобы Мастер Пресекающий расслабился и повеселился от души, был необычайно искренним в своих пожеланиях. Вот и спасибо ему! Сейчас, когда силы не уходят на поддержание обычной маски, Шурф воочию видит, что этот изумительный парень не держит никаких щитов, и его мысли слышны так, будто бы он орет на всю улицу. Удивительно, но в этих мыслях нет и следа осуждения или насмешки, только немного тревоги за коллегу и того самого терпеливого смирения, с которым сам Шурф реагирует на поведение Мелифаро. Но сейчас это совершенно не волнует Мастера Пресекающего – ему хорошо, легко и весело, а еще – удивительно безопасно. Лишь потом, когда после ужина Макс обдумывает, не свернуть ли своего слегка обезумевшего друга вместе с пространством и временем, Лонли-Локли напрягается. Спать он не намерен, Сила так и бурлит на кончиках пальцев, все кажется смешным, простым и неважным, и тратить это чудесное состояние на сидение в кулаке было бы уж слишком расточительно. Он быстро прикидывает, как бы не позволить Максу ничего с ним сделать, и при этом не причинить никакого вреда, однако Ночное Лицо с неожиданной для такого мальчишки мудростью решает предоставить событиям идти своим чередом. Безумный Рыбник улыбается коллеге, говорит что-то приятно-насмешливое и бросается в великодушно распахнутые объятия кеттарийской ночи. Когда Лонли-Локли возвращается в снятый ими дом, изумительная легкость, все еще царствующая в голове после странной сигареты, выветривается в мгновение ока. На Зов Макс не откликается, ровно как и все прочие сотрудники Управления. Двери распахнуты, вещи разбросаны по всем комнатам так, словно кто-то искал в их багаже коллекцию брошей Магистра Нуфлина. Шурф быстро пересматривает свою одежду и понимает, что исчез один из тюрбанов и булавка для лоохи. Слава Магистрам, кажется, Макс просто переоделся в мужскую одежду, чтобы не разгуливать по городу, привлекая всех темпераментных кеттарийских парней весьма объемными свидетельствами мастерства сэра Кофы. Мастер Пресекающий понимает, что ему временно придется сменить должность и поработать Мастером Преследования, иначе искать Макса в этом бестолковом переплетении улиц он будет дюжину дней. Он сбрасывает сапоги, становится на след коллеги и медленно выдыхает. Макс безусловно жив, и, кажется, с ним все хорошо. Только вот где он...? Шурф почти что выбегает наружу – след не слишком свежий, но влечет за собой так, словно Ночное Лицо не шел, а летел по улицам. Лонли-Локли становится страшно – не за себя, а за этого неопытного мальчишку, которого он бросил в непонятном и незнакомом месте. Сердце вдруг начинает колотиться в горле, и он спрыгивает со следа, прислоняется к стене и делает несколько глубоких вдохов. Летать Макс пока еще не умеет, а значит, с улицы никуда не денется – прохода здесь нет до следующего моста. А вот топтаться по следу коллеги без необходимости – это необдуманный поступок в духе леди Меламори, и повторять его не нужно. На каждом перекрестке он проверяет след, и в результате оказывается у городских ворот. Дорога круто поворачивает, а потом словно бы исчезает, старые деревья шумят кронами... Грешные магистры! Почему Макса понесло за город ночью, ведь он не видит в темноте и попросту может свалиться куда-нибудь?! Лонли-Локли пытается вдохнуть, чтобы успокоиться – и не может. Воздух словно превращается в горячий песок, яростно дерет гортань, струйкой боли ссыпается в грудь, и Мастер Пресекающий из последних сил делает шаг назад, прижимаясь к воротам спиной, чтоб не упасть. Однако у самых ворот воздух еще есть, и еще пара торопливых шагов обратно в город дарят Шурфу бесценный вдох чистого и свежего ветерка. Ради эксперимента, Лонли-Локли снова решительно выходит за пределы Кеттари, придерживаясь рукой за стену. Во второй раз ощущения даже еще более неприятные, чем в первый. Он возвращается домой очень задумчивый, раскладывает разбросанные вещи, размеренно дышит, позволяя себе попробовать дозваться до коллеги через каждые двадцать дюжин вдохов и выдохов. Это помогает не думать о сне и голоде, но почему-то не слишком успокаивает. Две тысячи триста девяносто пять дюжин вдохов спустя Макс является. За это время солнце садится четыре раза, а все звуки этого городка Шурф успевает выучить наизусть, они просто-таки прилипают к памяти, как дрянное однообразное стихотворение. А потом дверь открывается, и его коллега просто заходит в дом. Усталый, растрепанный, без тюрбана и со своим собственным лицом. Искренне уверенный, что отлучился на пару часов, и столь же искренне приветствующий Лонли-Локли. Где-то в глубине души Мастер Пресекающий изумляется – неужели к нему действительно можно настолько привязаться, чтобы радоваться встрече и волноваться за него? Это непривычно и странно, и тем более необъяснимо, что Макс абсолютно, кристально честен с ним. Шурф не задает лишних вопросов и вовсе не стремится выговорить коллеге за внезапное исчезновение: ну хоть кто-то из них двоих должен же был на самом деле работать. Макс пытается рассказать, где он был, и знакомый горячий песок тут же заполняет легкие, не давая дышать. Лонли-Локли останавливает друга, делает два болезненных вдоха и просит того не разглашать тайны, которые не желают быть разглашенными. Ночное Лицо понятливо кивает и не задает лишних вопросов, а потом снова умудряется удивить своего невозмутимого коллегу тем, что вовсе не сердится по поводу внезапного отсутствия денег, а принимается от души хохотать. Отсмеявшись, Макс буквально рушится на неудобный диван в гостиной и засыпает молниеносным крепким сном ребенка. С его возвращением жизнь Лонли-Локли меняет ритм и вкус – как всегда случается рядом с этим сумасшедшим мальчишкой. Сначала Макс сражается за свой сон, как арварохский воин, чьи титулы перепутал несведущий чужестранец, а потом выдает такие блистательные шедевры обсценной лексики, что Шурф не выдерживает и фиксирует особо впечатляющие пассажи. А потом от души развлекается, требуя разъяснения и перевода и глядя, как Макс ерзает от неловкости. На самом деле, Мастер Пресекающий чувствует, как нечто надвигается на них, будто грозовая туча с устья Хурона. События происходят в своем собственном ритме, словно предсказанные кем-то могущественным. Макс исчезает после заката, сославшись на важные дела, а Лонли-Локли позволяет себе – очень коротко и осторожно – подумать над тем, что имел неосторожность сказать его коллега. Он провел время в том самом городе в горах, где они бродили в их общем сне. Но это значит, что этот самый город где-то здесь, рядом с Кеттари? Но Макс не был нигде кроме Ехо, а значит...? Что это значит, Шурф додумать не успевает – раскаленный песок вновь наполняет грудь, и приходится начать повторять про себя сто восемнадцать разрешенных способов применения низких ступеней черной магии в простейших трансформациях. Но напряжение не оставляет его, поселяясь в груди тяжелым комом, словно бы тем самым горячим песком. Макс является утром – Шурф слышит, как хлопает входная дверь, и тогда позволяет себе заснуть крепким сном. Когда Лонли-Локли просыпается и спускается вниз, еще довольно рано, и Макс, конечно же, спит, намотав на себя все одеяла. От одежды коллеги пахнет табаком и выпивкой, словно он всю ночь шлялся по грешным трактирам. Впрочем, может, так оно и было, в конце концов, парень имеет право на свою долю удовольствий. На сей раз предусмотрительный Лонли-Локли будит коллегу и тут же затыкает ему рот бальзамом Кахара. Однако Макс все равно умудряется удивить его – правда, кое-чем куда более полезным, чем виртуозные ругательства. Неизвестно как, но Макс умудрился обыграть в карты кеттарийцев и вернуть изрядную часть их общего капитала. Шурф хочет спросить его, да знает ли мальчишка вообще о том, что родовая удача жителей Кеттари далеко не случайна, она – дар Халлы Махуна Мохнатого, а значит оказаться более удачливым, чем они, – невозможно. Но Макс, естественно, об этом не подозревает, да и слово «невозможно», судя по всему, ему не слишком знакомо. Он доволен тем, что вернул деньги, и вообще полон радостного ощущения жизни, такого заразительного, что когда с набитым ртом заявляет, что где-то здесь, в Кеттари, Шурфа ждет Киба Аццах, Лонли-Локли не сразу понимает, что именно услышал. То есть понимает, конечно. Киба Аццах здесь, в Кеттари. Тот самый «старый друг», о котором, улыбаясь, говорил Джуффин. Мысленная туча, которую ощущал Лонли-Локли все эти дни, бьет в землю ветвистой молнией, разражается шквалом, смерчем, дующими во все стороны ветрами. Новый необжитый мир похож на кархавна – он мертв при рождении, а оживает со временем, наполняясь смыслом, дыханием, солнцем и дождем постепенно, каждый день понемногу. В новорожденном мире сила живого – ничто по сравнению с силой мертвеца. В особенности – такого мертвеца. «Все верно, – думает Лонли-Локли. – Именно так все и должно было кончится». А еще он думает, что напоследок смог узнать, о существовании других миров, увидеть их во сне, услышать музыку, прекрасную, как саму жизнь, и недолго побыть собой. Не так уж мало. – Я не боюсь этой встречи, – говорит Лонли-Локли вслух. – Просто не могу поверить в свою удачу. Но Макс, кажется, понимает невысказанное, притихает, и когда Мастер Пресекающий просит не тревожить его, кивает с торопливым испугом. Шурфу очень хочется пообещать мальчишке, что все будет хорошо, но он вообще не слишком любит врать. В особенности тем, кого считает своими. Своей стаей. Лонли-Локли поднимается наверх, достает из сумки несколько чистых самопишущих табличек и задумывается. Завещание давно написано, и никаких изменений в него вносить не нужно. Пожалуй, он поговорил бы с Джуффином, но это невозможно. Кроме того, что они скажут друг другу? Шурф вполне согласен с одним из основных принципов начальника – дело должен завершать тот, кто его начал. Можно, конечно, объяснять это разнонаправленным приложением векторов силы, вмешательством Сердца Мира, наделяющего едва ли не любое произнесенное слово или совершенное действие магическим смыслом, еще дюжиной разных причин. Но сейчас Лонли-Локли как никогда ощущает себя Истиной – и беспристрастие Истины подсказывает ему, что все идет правильно и как нужно. А значит и говорить не о чем. Поэтому он решает потратить оставшееся ему время на самое важное. Садится возле постели, выпрямляется еще сильнее, чем обычно, и начинает размеренно дышать. Потом внятно говорит про себя: «Я знаю, что другие Миры существуют». Сосредотачивается на образе табака: листья, дымок над трубкой, кисет, вечер, удобное кресло... нет, никаких деталей, только листья и дымок, – и засовывает руку под одеяло. Лонли-Локли не знает, сколько сидит так, перестав чувствовать и руку, и, кажется, самое себя. Потом ладони становится горячо, в комнате вдруг тянет паленой тряпкой, и Мастер Пресекающий, давясь от внутреннего смеха, тушит дымящиеся в пригоршне табачные листья, а заодно и тлеющее одеяло. Но покурить добытое не решается, хватит с него и одной сигареты из другого мира. Больше позволять себе такую роскошь нельзя. Теперь, кажется, он действительно готов. Когда он спускается вниз, то обнаруживает, что Макс занимался примерно тем же самым, только более успешно и без катастрофических последствий. Словно мятежные Магистры какого-нибудь древнего братства, они выпивают вина из другого мира, передавая друг другу Дырявую Чашу, и выходят из дома. Лонли-Локли думает о том, как ему защитить своего спутника. Нет, вряд ли Киба Аццах нападет на невиновного. Неправильно убитые Магистры мстят именно убийце, разрушая связь, не позволяющую им уйти в посмертие. Но мстить можно по-разному. Судя по слухам, покойник и при жизни не отличался дружелюбным характером, а уж после смерти у него было достаточно времени попрактиковаться в злокозненности. И теперь Мастер Пресекающий боится, что его заставят утратить над собой контроль и причинить вред Максу – поступок вполне в духе Магистра Кибы. Он уже почти решается сказать своему спутнику, что в случае опасности тот не должен разбирать, кто представляет собой эту самую опасность, а защищаться. Но косится на решительное молодое лицо своего спутника и молчит. Этот смешной могущественный мальчик, его новоиспеченный друг, смотрит решительно и шагает как-то так, что сразу понятно: вот это герой идет на подвиг, а не неведомо кто в ближайший трактир выпить камры. Убеждать его в вероятной необходимости защищаться от коллеги, судя по всему, абсолютно бесполезно. Поэтому Лонли-Локли говорит вслух только: – Постарайся остаться живым. Смерть – омерзительная штука, если имеешь дело с Кибой, уж я-то знаю! Макс ухмыляется одной половиной рта, отвечает что-то не очень понятное, но Шурф почти не слушает его. Левую руку жжет ледяным огнем, но Правая перчатка ощущается как обычно. Значит, Киба один. И остается надеяться, что если он действительно попытается подчинить убийцу своей воле, у Мастера Пресекающего все-таки хватит самоконтроля хотя бы на то, чтобы приложить эту перчатку к собственной груди, останавливая сердце. Лонли-Локли думает, что Джуффин сказал бы что-нибудь в том духе, что это неправильный настрой. Надо думать о том, как победить, а не выбирать себе смерть поудобнее. Но сейчас Шурф с ним не согласен и позволяет себе небольшую слабость: хотеть, чтобы его собственная кончина была достойной. Лонли-Локли снимает левую перчатку и протягивает Максу. Тот опасливо забирает ее в пригоршню, а сам смотрит со смесью отчаяния и решимости. Впрочем, через мгновение он разражается нервным смехом: опять этого невозможного парня веселит всякая ерунда, например, вывеска на фасаде здания. Мастер Пресекающий подозревает, что Макс успел нарисовать в своем воображении сцену в духе батальных полотен Гальзы Илланы, непревзойденного Мастера Парадных Изображений. Но в жизни все оказывается не так красиво – они поднимаются по задрипанной лестнице, и Киба не спешит встретить их на пороге, швыряясь огненными шарами или чем-нибудь столь же эффектным. Он даже оборачивается-то неохотно, словно они оторвали его от важного дела. Когда Безумный Рыбник воровал Перчатку из резиденции Ордена Ледяной Руки, у него как-то не возникало желания хорошенько рассмотреть хозяина своего будущего оружия. Да и потом, проваливаясь в чудовищное мучение предсмертия, ему тоже было не до того, чтобы как наяву увидеть своего мучителя. За те дюжины лет, что они связаны Перчаткой Смерти, Киба стал похож на своего убийцу... или был похож всегда? Киба продолжает что-то говорить, а Лонли-Локли вспоминает музыку другого Мира, недавно услышанную во сне. Почему-то ему кажется очень важным услышать напоследок именно ее, а вовсе не скрипучий голос неправильно убитого Магистра, вещающего что-то о новорожденных мирах, в которых сила живых не имеет значения. Шурф действительно беспомощен перед Кибой Аццахом, но он радуется тому, что Киба не собирается причинять Максу вред – ни сам, ни чужими руками. Сознание уплывает вместе с голосом проклятого мертвеца, и, кажется, последнее, что Лонли-Локли успевает увидеть – это испуганные, неверящие глаза обернувшегося мальчишки. А потом из него словно выдергивают Стержень – не Мира, а какой-то внутренний, его собственный. Это как сон, только беспробуднее, как кошмар, только ярче. Как смерть, но только длиной в бесконечность. И вдруг сквозь неумолимую пелену этой смерти прорывается злой и веселый молодой голос, заявляющий: – Работа у меня такая – быть на его стороне. «При чем тут работа?» – хочет спросить Лонли-Локли и вдруг приходит в себя. Макс, закрывая его собой, бесстрашно наступает на живого мертвеца, не думая об опасности. Шурф вдруг понимает, что не может сказать не слова – горло словно сдавливают чьи-то пальцы, рука Кибы ложится на грудь Макса, но тот вдруг валится на пол и орет: – Прячь его, быстро! Шурф успевает счеть этот момент вполне подходящим, чтобы вспомнить, что вообще-то Макс считается его начальством. И Киба молниеносно исчезает в пригоршне. Мастер Пресекающий рушится на колени рядом с Максом – кажется, это уже происходило с ними когда-то, – быстро проводит ладонью вдоль груди своего официального друга и выдыхает. Киба ничего не успел сделать, только хлебнуть Силы. Макс смотрит на него и моргает медленно, как будто забыл, как это делается. Глаза у него сейчас круглые, как у буривуха. А потом он молча и решительно сгребает Лонли-Локли в объятия и утыкается горячим лицом в шею. Мастер Пресекающий осторожно касается чужой спины, потом решается, гладит ее, крепко прижимает мальчишку к себе. – Он страшный такой, на Фантомаса похож, – невнятно шепчет Макс. – Ты очень здорово умеешь ругаться! – уважительно отвечает ему Шурф, и Макс смеется, заходится от хохота, не в силах остановиться. Они долго сидят так на грязном полу. Макса трясет крупной дрожью, Лонли-Локли размеренно дышит на счет восемь. – Попробуй мою дыхательную гимнастику, – говорит он Ночному Лицу чуть ли не в ухо. – Я ее делаю, и мне помогает. – Мне тоже помогает, когда ты ее делаешь, – фыркает Макс и отстраняется. – Сразу понятно, что все в мире на своих местах. – Пойдем, – тихо говорит ему мастер Пресекающий. Он видит, как у этого нелепого здания постепенно истончаются стены. Было бы слишком глупо остаться внутри схлопнувшейся иллюзии после того, что с ними только что произошло. А потом Лонли-Локли начинает подозревать, что все-таки умер, потому что гораздо легче поверить, что все это происходит в посмертии, чем на самом деле. Они сидят в каком-то кабачке и пьют местное вино, а потом Макс берет его под руку, словно вспомнив недавнее амплуа примерной супруги, и они выходят из Кеттари. Шурф затаивает дыхание, но никакого горячего песка вокруг нет. Воздух пахнет нагретой дорожной пылью и цветущей ююбой, а они идут по дороге в том самом молчании, которое случается у давно и близко знающих друг друга людей – умиротворенном и спокойном. Раскачивается странная, плывущая по воздуху лодка, и Макс, улыбаясь, кивает на бездонную пропасть. Давай, мол, сэр Шурф, чего ты ждешь? И действительно – чего? Киба летит вниз и исчезает, а двое друзей улыбаются друг другу. Макс снова берет его под руку – так гораздо проще иногда трясти высоченного Лонли-Локли и восторженно восклицать: «Ну ты только посмотри, Шурф, это же мой город в горах! Ты только посмотри!». Лонли-Локли послушно смотрит – на странные, то лепящиеся друг к другу, то расползающиеся дома, на цепляющиеся за крыши облака, на приветливо покачивающиеся на ветру маркизы и зонтики маленьких трактиров. Смотрит и на своего друга – Макс смеется и рассказывает о чем-то, и у него снова глаза древнего могущественного существа, но Шурф не боится этого, ему интересно и весело, и хочется, чтобы это не кончалось никогда. Но оно, конечно же, кончается. Макс гонит несущийся в Ехо амобилер так, что закладывает уши. Ветер доносит до Лонли-Локли обрывок песни без начала и без конца, которую Ночное Лицо напевает себе под нос: «Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоо-о-око, не будь ко мне жесто-о-о-око», – и повторяет, и повторяет эти незатейливые строчки. – «Ты пытаешься сочинить заклинание?», – осведомляется наконец Лонли-Локли с помощью Безмолвной Речи. Это куда проще, чем пытаться перекричать свист и шум. – «Что-то вроде того», – улыбается Макс, ускоряясь еще сильнее. – «Хорошее заклинание», – одобряет Мастер Пресекающий, и Макс на миг отрывается от рычага, показывая другу поднятый большой палец. Что означает этот жест, Лонли-Локли не знает, но решает уточнить когда-нибудь потом. Сейчас ему отчаянно хочется жить, поэтому отвлекать возницу на такой скорости он больше не решается. От нечего делать Лонли-Локли посылает Зов шефу и неожиданно слышит ответ. – «Ну как там Кеттари, сэр Шурф?», – голос у сэра Халли веселый и бодрый. – «Существует, – исчерпывающе отвечает Лонли-Локли и требовательно спрашивает. – Кто он, Джуффин?» – «А что, версия о Пустых Землях тебя уже не устраивает? А жаль, хорошая была легенда». Лонли-Локли выразительно молчит, Джуффин делает паузу и отвечает коротко, словно досадуя: – «Вершитель. Из другого мира». – «Я знаю», – спокойно отвечает ему Мастер Пресекающий. – «Тогда какого грешного вурдалака ты задаешь мне этот дурацкий вопрос? – Джуффин злится непонятно почему. А потом меняет тон на начальственный и приказывает: – «Рассказывай». И Шурф рассказывает. Когда на рассвете они подлетают к Управлению, амобилер, давно уже угрожающе потрескивающий, начинает рассыпаться. Стоит ли удивляться, что Макс, восторгающийся крышами Ехо в лучах утреннего солнца, даже не замечает этого. Лонли-Локли вскидывает руки – сила истекает удивительно легко, кажется, в воздухе замирают даже пылинки. – Выскакивай, Макс! – рявкает мастер Пресекающий. Ночное Лицо вылетает из амобилера как снаряд из бабума, испуганный, в основном, тем, что его невозмутимый коллега, оказывается, умеет повышать голос. – «И не стыдно, сэр Шурф? За такие шуточки придется тебя отправлять в Холоми!» Джуффин посмеивается, стоя на крыльце. Замедлить время избирательно для кучи мелких объектов, не коснувшись при этом Макса, – это белая магия куда выше сотой ступени и предельная концентрация. Лонли-Локли снимает заклинание, и обломки амобилера рушатся на мостовую с ужасающим грохотом. – «Не стыдно, сэр Халли». – «Я так и думал», – довольно кивает Джуффин.