Сказки Леса Неумолчных Воронов

Он стонет во сне И тонет во снах, Получая приказ убить президента, Уйти за предел Городов и тел, Человеческих дел, Вспыхнуть звездой, сгореть в пустоте - Как он хотел. (С) Немного Нервно, "Лети" Ведьма знала сотни дорог, по которым можно уйти и возвратиться: возвратиться по-настоящему. К тому, к чему шел. Таким, каким уходил. Она путала эти дороги и переплетала, укрывала пылью и травами, пачкала кровью и остывшим чаем. По всей вероятности, она не хотела, чтобы путь оборотня снова привел к ней. Оборотень желал вернуться и больше никогда не покидать огненноволосую колдунью с глазами цвета неба и янтаря. Ведьма ведь однажды спасла его – вернее, ее, молодую волчицу, вызвавшуюся доказать стае свою преданность и загрызть лесную чаровницу. Волчицу, попавшую в капкан и не сумевшую сдержать свое слово. А волки спасителей обычно не забывают, даже если их долго опаивают зельями и обращают в другого человека – или в другое существо. С той злополучной ночи волчица кем только не побывала – и куда ее только не заносило! Было это наяву или во сне, никто сказать не мог, только в минуты полной ясности видно было одно: вот она, ведьма, и она знает, зачем стремились оборотни в ее дом. И янтарные глаза ее ненавидят, а небесные – прощают. А руки, тонкие и белые, краснеют от волчьей крови, снимая пропитанные снадобьями тряпки. И нет у неё по стенам звериных голов и рогов, как рассказывали. И пол ее устилают моренные доски, а не шкуры. И ворон, кружащих над ее крышей, ведьма кормит хлебом, а не мертвечиной. Волчица не видела, как колдунья разжигает костры во дворе, пляшет с огнем, сжигает пучки пряной соломы. Но слышала, как она поет свои песни и заклинания – голос у ведьмы был громкий, хрипловатый и глубокий, и гимны ее были не мелодичны, но полны силы. Возвращалась к волчьему часу – пропахшая пламенем, усталая, но довольная, и вокруг зрачков блестело золото. И снова пила волчица горькие лекарства, от которых губы ведьмы казались слаще меда, коего оборотни никогда и не пробовали. Что за боги благоволили чаровнице, никто в лесу не знал, но ритуалы были древнее самой земли, и сквозь дурман волчица чувствовала прикосновения горячее солнца и легче звёздного света. Только день ото дня все паршивее становилось на душе: чем сильнее становилось исцелившееся тело, чем прочнее утверждалась на своем месте память, тем меньше хотелось признавать реальность происходящего. Отныне колдовским напевам вторил угрожающий волчий вой, снова и снова напоминая о том, что ведьму-то растерзать пора, растащить волоски по норам – от злых духов защищать, а тело волчатам скормить – чтобы сильными росли и в человека обращались. Без зачарованной крови рождённые волками так волками и помирали. Однако только люди злом на спасение отвечают – не оборотни. И не ведьмы. Но клятва, данная стае, крепче оков, коварнее ловушек, равнодушнее камня. Такие обещания пренебрежения не терпят. Ведьма небесными глазами плакала, янтарными – смеялась. А волчица твердо знала – в стаю ей теперь возвращаться, опустив голову и смиренно встречая свой конец. В последнюю ночь колдунья даже не подошла к ее постели: кивнула на дымящееся питье, едва снятое с очага, и вышла во двор. И песен не было слышно – лишь хриплое надрывное карканье и траурный скрип давно умерших деревьев. Волчица в последний раз осушила чашу – и её не стало. Спасла ли ее ведьма, отравила ли – в те минуты и разницы никакой не было. Звериный дух сжался, разделившись на клык и коготь. Человечье тело свилось веревкой, скручиваясь и истираясь до основания, пока чей-то голос не прогремел в сознании: «Уходи!». Тогда она обнаружила, что жива, но жизнь эта не принадлежит ей: чужая шкура не подходила по размеру, двигалась нелепо и неумело, задевала головой висящие под потолком пучки трав, шла вперед, не разбирая дороги и с трудом переставляя массивные ноги. Волчица вышла в предрассветный морок: ни ведьмы во дворе, ни волков, только запах металла и крови – не одно ли и то же? И крики, протяжные крики голодных ворон над головой. Они гнали беглянку все дальше от леса, от прошлого, от казавшейся неизбежной судьбы. Минуло немало лун, пока волчица привыкла к мужскому телу, силе своих рук и неумению обращаться зверем. От прежней волчьей сущности остались лишь коготь да клык на тонком шнурке, свитом из волос ведьмы, и воспоминания о тех ночах, когда вкус ее кожи был так близко, что казалось, давние враги перетекают друг в друга, становясь чистой первобытной силой. Только что теперь взять с той памяти? Волчица даже не знала, жива ли ее спасительница, уцелела ли стая, простоял ли вечный лес до сих пор. Обратную дорогу ей не помогли отыскать никакие усилия: даже шаманы и гадалки с недоверием смотрели на молодого мужчину, задающего неправильные вопросы и уже не рассчитывающего получить искренние ответы. Год за годом, не зная старости и не теряя веры, но волчица – теперь уже волк – освоилась в новом для нее мире, так не похожем на привычный, взяла в руки человечье оружие и выучилась таким приемам, что не боялась уже никакой магии и никаких хищников. Только вот ни в одном телефонном справочнике не было указано между строк: «Вот она, та ведьма, которую ты ищешь». И в интернете о подобном не было ни слова. А люди и под страхом смерти не могли вспомнить ничего о ней, даже если бы и знали, а автомат в руках оборотня, кроме смерти, ничего и не сулил. Города и страны разворачивались перед волком, помощи его просили самые известные и влиятельные лица. Он спасал королей и убивал президентов, ходил в разведку и вел отряды в бой. Если бы это хоть немного приблизило волка к окончанию его поисков… Ему нравилась такая жизнь, в которой в полной мере не было ни ограничений, ни свободы, и все же наслаждаться ей не давала гнетущая тоска: ведьма, будь она неладна, обладала чарами, рядом с которыми все ее отвары и заклинания меркли, превращаясь в балаганные фокусы. Груз невысказанной любви не давал оборотню покоя, хотя порой, просыпаясь, он задумывался: а была ли она на самом деле, та лесная колдунья? Может, все это просто ему приснилось, а леса с его чудесами, волчьими стаями и неумолчными воронами и не существовало вовсе? И все же что-то не давало ему остановиться и забыть. Ведьма сама нашла его, когда пришел срок. Раненный боец вслепую, словно в бреду, шел за черными птицами, не обращая внимания на меняющиеся пейзажи вокруг: слишком много он странствовал, чтобы теперь смотреть по сторонам. Волк чувствовал, что будет следовать за воронами, пока не упадет без сил, но силы все не кончались, и вот уже знакомый запах остывшего травяного чая ударил в нос, а глаза ослепил яркий солнечный свет. Колдунья с огненными волосами стояла во дворе, и у ног ее вились волки, а над головой кружили птицы. Она не плакала и не смеялась – она ждала. А оборотень не смел сделать и шага к ней: так и застыл, не веря, что сумел, наконец вернуться. И чужое тело плавилось на нем, воском стекая в траву, обнажая затаившуюся волчицу, возвращая ей утраченные силы. Волки узнали в ней изменницу и сорвались с мест. Ведьма стояла, не шелохнувшись, но волчица издалека чувствовала, как пахнет от нее кровью и что грудь у нее разорвана. А глаза – конечно, янтарные – требуют отмщения. И волчица вступила в бой, не оставив себе ни секунды на выбор. Не затем она вернулась, чтобы все колдовство, все долгие годы скитаний обернулись прахом. Не для того спасала ее ведьма, не для того кормила стаю своей плотью, чтобы теперь встретиться лишь на миг и потерять навсегда. Откуда в ней столько мощи, волчица так и не поняла. Битва завершилась в одно мгновение – и никакие пули не пригодились, никакие ножи. Довольно было лишь холодной жестокой улыбки, вкуса горькой победы на языке, тепла чужих жизней на когтях. И немой неистовой веры: если сейчас она одолеет своих сородичей, ведьма больше не прогонит ее и примет волчью преданность, как некогда сама волчица принимала ведьмину заботу. С каждым новым поверженным врагом сознание колола совесть: ведь когда-то они были семьей, выполнить свой долг перед которой волчица так и не сумела. Но если долг велел разорвать собственное сердце, уничтожить собственное счастье, принести в жертву своего спасителя, – что ж, такой долг она готова была простить. Слишком уж долго она скрывалась от своих чувств и от своих страхов, и теперь, когда не осталось на ней лишних оболочек и масок, она могла позволить себе бороться за то, что действительно было ей дорого, и пусть после предательства не перекинуться ей снова человеком, оно того стоило. Ведьма же наверняка знала, чем закончится этот бой для оборотней, для ее подопечной, для всего этого проклятого леса, и не двигалась с места, пока все не завершилось, и волчица не замерла на четырех лапах, переводя дыхание. Тогда колдунья склонилась над выброшенной оболочкой, которую сама когда-то создала, и подняла упавший вместе с ней автомат, прицелившись в единственного оставшегося в живых оборотня. В её золотом взгляде волчица в тот момент отчётливо увидела то, чего так боялась: не было чаровнице до неё никакого дела, и все, что ей требовалось, – преданный и до беспамятства влюблённый раб, способный раз и навсегда избавить её от нападок стаи и уже выполнивший свое предназначение. Тогда волчица единственный раз позволила зверю взять верх, спустила с поводка жажду жизни и рванулась вперёд, метя в грудь колдунье, пока та не взвела курок. Она знала, что будет сожалеть об этом всю свою волчью жизнь, но не могла позволить спасительнице нести груз вины за свою гибель. Клыки разорвали края старой раны, крестом пересекавшей белую кожу, под гомон переполошившихся птиц, и оттуда, где у людей привычно билось сердце, вырвалась ещё одна ворона, призывно маша крыльями перед лицом изгоя-оборотня. И небесные глаза её были полны любви.