Об идеалах и семейных ценностях

Иногда Агнесса писала письма людям из прошлой жизни. Садилась за произведение искусства из тончайшего транспаристила и натурального резного дерева, по недоразумению названное столом, и часами строчила послания тем, кто никогда их не прочтет: миниатюрной задорной Алике, которую даже самые суровые ветераны в их ячейке звали Солнышком, всеобщему старшему брату Кейдену, медичке Литте – суровой на первый взгляд, но прячущей под внешней скорлупой огромное и чуткое сердце... и, конечно же, Дэву. Писем, которые Агнесса сочинила ему, хватило бы на целый эпистолярный роман с единственным действующим лицом. Ни одного не отправила, конечно. Больше года прошло с тех пор, как его увезли на Кессель, а у нее все не хватало духу связаться с ним. Она оправдывала себя запретом матери, но в глубине души-то знала, что нашла бы способ обойти его, если бы захотела. Агнесса оказалась трусливой слабачкой, вот и вся правда. В первые месяцы заточения в доме матери она постоянно думала о том разговоре с Дэвом, прокручивала его так и эдак, вспоминала – или придумывала, кто уж теперь разберет, – детали, на которые ей не хватило ума обратить внимание сразу. Его морили голодом, пытали, запугивали, а ей, дуре, даже не пришло в голову, что все эти ужасные слова могли быть ложью, состряпанной специально для нее. Эта мысль долго преследовала Агнессу. Она ложилась с ней спать, с нею же просыпалась, но ни разу не попыталась связаться с Дэвом и выяснить все наверняка – хотя точно знала, что узникам дозволялось общение с теми, чей запрос одобрит администрация колонии. Что теперь толку? Дэв умрет на Кесселе: редкий заключенный переживал пятнадцатилетний срок на этой планете, а его приговорили к тридцати годам. Агнесса узнала об этом за ужином: мать сообщила, разделывая ножом и вилкой филе какой-то экзотической ящерки. Совсем недавно Агнесса отреагировала бы хоть как-то: устроила истерику, принялась вымаливать помилование для любимого – пусть даже предавшего, но все равно не заслужившего сгнить на каторге... Тогда она тупо кивнула. Даже слезинки не проронила – только тугой ком в горле встал, и все. Вот так оно и продолжалось целый год: Агнесса молча кивала, почти не плакала и старалась ни о чем не думать. Все равно она ничего не изменит. Даже если голову в петлю сунет – снимут раньше, чем она успеет оттолкнуть табуретку из-под ног: охранники и слуги хорошо следили за "молодой госпожой". Смешное обращение, издевательское. Госпожа в этом доме была одна, а у Агнессы прав меньше, чем у горничных – у тех неволя была хотя бы ограничена восемью часами рабочего дня. Агнесса слышала их звонкие возбужденные голоса из гардеробной: девчонки возились с платьями ко Дню Империи – наглаживали, расправляли, проверяли, не оторвалось ли что-нибудь, не появилась ли затяжка, или что там еще делают с шикарными тряпками, стоящими в два раза больше, чем эти служанки получают за полгода. Наверняка они завидовали Агнессе, дуры. Она с удовольствием махнулась бы с ними местами. Горничная могла уволиться и заняться чем-нибудь еще, а вот "дочь госпожи Айсард" – это на всю жизнь. Возможно, через некоторое время маменька от нее устанет и найдет ей в мужья какого-нибудь адмирала или моффа – перспективного и влиятельного, но не из первого эшелона, чтобы не вздумал, чего доброго, оспорить главенство Айсард в семье и на политической арене. Агнессе было все равно. Пускай хоть за старика выдаст, лишь бы поскорее отпустила. Но это случится не раньше, чем мать решит, что Агнесса успешно освоила курс дрессировки и превратилась в послушную имперскую девочку. Сегодняшний прием в честь Дня Империи станет для нее экзаменом – первым из череды многих. Матушка даже не стала уточнять, что будет, если Агнесса вздумает его завалить: наказание за прошлую попытку побунтовать до сих пор напоминало о себе не залеченными до конца рубцами. Причинить боль – нехитрое дело, вполне выполнимое в домашних условиях. Те, кто говорит, будто она только укрепляет решимость бороться, бессовестно брешут – а может, о таких, как Агнесса, просто не пишут книг и не снимают фильмов, и уж точно не рассказывают во время агитподготовки. В комнату заглянула горничная – сообщить, что до приема осталось каких-то три с половиной часа, а "госпожа" еще даже не начинала готовиться. Агнесса закатила глаза: ужас-то какой. Мир перевернется и Империя рухнет, если на Агнессе вдруг окажется два слоя макияжа вместо четырех. – Сейчас, – раздраженно бросила она через плечо. – Подожди немного, ладно? Она движением руки смела недописанное письмо с экрана. Это предназначалось Алике. Агнессе нравилось думать, что и она, и остальные ребята пережили кореллианскую резню, но понятия не имела, что сказала бы им при встрече, окажись это правдой. Она их всех предала. Сдалась, склонила голову, вскинула лапки кверху, и никакой паскудный план Дженны – если он действительно был, – этого не оправдает. – Госпожа, – снова подала голос горничная. Эсми – так ее звали, – была из прислуги самой молоденькой. Она одна, кажется, не понимала, на каком положении здесь Агнесса, и относилась к ней более-менее уважительно. В другом месте и в другое время они, наверное, могли бы даже подружиться. – Пожалуйста, не медлите! Мадам Айсард очень разозлится, если вы не будете готовы вовремя. Она уже о вас спрашивала. И визажист прибыл, почти двадцать минут ждет... На вытянутых руках Эсми так трепетно, будто это был хрупкий и стоящий бешеных денег артефакт, держала платье. Великолепное, разумеется: честь второго палача и первой шлюхи Империи окажется безнадежно запятнана, если дочка какого-нибудь моффа вырядится лучше ее собственной. – Ладно, – буркнула Агнесса. – Давай собираться. В ближайшие три часа ей предстояло вытерпеть пытку переодеванием, макияжем и укладкой. Получше электрошока и раздробленных костей, конечно. Ребята из Сопротивления покрутили бы пальцем у виска, вздумай она пожаловаться им на свои нынешние проблемы. Если бы кто-нибудь из этих ребят остался в живых, конечно. – Госпожа, вы что, плачете? – Эсми испуганно вытаращила глаза на пол-лица. От волнения ее звонкий голосок стал совсем уж детским. – С вами все хорошо? Агнесса небрежно отмахнулась. Она не настолько расклеилась, чтобы реветь на глазах у других, а хорошо ей не было уже больше года. – Все нормально, Эсми. – Она вымучила улыбку. – Лучше не бывает. * * * Каждая вторая девчонка из бывших однокашниц Агнессы хоть раз представляла себя на балу или крутой светской вечеринке. Конечно, о таких мечтах редко говорили: когда живешь в приюте, быстро начинаешь понимать, что место твое – в крошечной квартирке ярусе где-то на пятидесятом, и только дура или малолетка может рассчитывать на большее. Но, оставшись наедине с собой и комлинком с доступом в ГолоСеть, приятно было хоть на пять минут представить себя другой – счастливой, уверенной, богатой, уважаемой. Немного воображения – и вот уже не какая-нибудь избалованная наследница или актрисулька (не иначе как прыгнувшая в нужную постель, чтобы получить главную роль) сияла с экрана безупречной фальшивой улыбкой, а, скажем, Лори Трэвор, в миру – тихая зубрилка из восемнадцатой комнаты. Или Агнесса Ромели. Агнесса намотала на палец жемчужную нитку и с тихой злобой потянула вниз. Еще чуть-чуть, и дорогая цацка порвалась бы, с веселым перестуком покатились бы по полированному мрамору жемчужинки. О каких же глупостях мечтается, когда ты – соплячка двенадцати лет от роду, и у тебя нет ничего, кроме пары казенных платьиц и верхней койки в правом углу. К тринадцати она выросла из глупых фантазий. В восемнадцать поняла, чего они стоили на самом деле. Шикарное платье путалось в ногах, неприятно сдавливало грудь и слишком плотно облипало бедра. Ноги в изящных туфельках распухли и превратились в сплошную кровавую мозоль. От сложной прически ужасно болела голова; кожа лица немилосердно чесалась под многослойным макияжем. Высшее общество пожирало Агнессу глазами, но явно не потому, что было очаровано ее небывалой красотой и обаянием. Они – женщины, хуже всего были женщины! – ждали, когда же она сделает что-нибудь не то. Сморозит глупость, перепутает танцевальные движения, слишком громко причмокнет, отпивая из бокала. Бастрючка, признанная законной дочерью – в высшем обществе Империи явление само по себе из ряда вон, а уж дочь Исанн Айсард... Агнесса превратилась в небольшую сенсацию. Матушка знала, что так будет, и хорошо подготовилась: похоже, в зале не было человека, не знавшего легенду про "отважную девочку, пошедшую в шпионки ради маминого одобрения". Айсард даже собственный позор умудрилась вывернуть так, что он стал победой. Она представляла Агнессу важным воякам, увешанным орденами, надутым чинушам в шелках и их разодетым женам, сияя отработанной до автоматизма лучезарной улыбкой. В нужный момент обнимала за плечи, показывая, как сильно любит свою доченьку; украдкой впивалась ногтями ей в кожу, прикрытую высокими перчатками, если решала, что Агнесса собирается выкинуть глупость. Каждая попытка хоть на слово отступить от десятки раз отрепетированного сценария пресекалась ледяным взглядом, сулящим крупные неприятности по возвращении домой. Странно, что матушка отказалась от идеи нацепить на Агнессу под видом украшения автоматическую удавку с дистанционным управлением: видимо, решила, что даже она не сможет убедительно объяснить, почему от внезапного приступа аллергии дочь хватается за шею, слишком уж туго пережатую ожерельем. До сих пор Агнесса держалась молодцом. За год ей в голову накрепко вдолбили придворный этикет и научили сносно танцевать. Она заученно отвечала на стандартные вопросы, прикидывалась милой дурочкой, если понимала, что на сей раз вопрос был с подвохом. Даже приветствие и короткий разговор с императором выдержала, почти не дрогнув, хоть внутри все похолодело от отвращения и подспудного ужаса. ГолоСеть не передавала, насколько же он старый, иссохший, словно мумия. Невольно представилось, каково же матери ублажать его в постели, и к горлу подкатила тошнота. Но все две или три минуты, что Палпатин соизволил потратить на Агнессу, она думала только об одном: а что, если он узнает, как все было на самом деле? Если поймет, что Агнесса не была шпионкой, а на самом деле сражалась за повстанцев? Она пыталась убедить себя, что ей все равно, но в глубине души знала, что это не так. Ей хотелось жить. Несмотря ни на что. Поэтому она и вела себя так примерно, хотя в любой момент могла бы здорово испортить матушке настроение и репутацию. Официальная часть приема должна была скоро закончиться. Агнесса считала минуты, перебирая жемчужинки бус, как четки для медитаций. Улучив момент – заиграла музыка, и какой-то тип с военными регалиями и рожей в форме кирпича пригласил Айсард на танец, – она выскользнула на террасу. Здесь музыка звучала приглушенно. Легкий ветерок приятно огладил взопревшую под слоями косметики кожу. Далеко внизу гудел город, сверкая сотнями огней сквозь облака. Даже по меркам верхнего Корусанта здесь было очень высоко: если бы к дворцу пристроили еще пару этажей, он, наверное, проткнул бы шпилем стратосферу. Агнесса с облегчением упала на обитую бархатом скамью и потянулась к застежкам ремешков, привязывавших к ее лодыжкам туфли. Она старалась не думать, каким мучением будет снова влезать в них. На террасе было немноголюдно. Какая-то парочка неубедительно делала вид, что беседует о высоком, а руку девушке на задницу парень положил с самыми невинными намерениями и вообще случайно. Эти упорхнули в зал, едва музыка заиграла громче. Мужчина в неприметном сером мундире – явно из числа персонала, а не гостей, – торопливо докурил сигарету и скрылся за служебной дверью, на ходу переговариваясь с кем-то по комлинку. Агнесса осталась в одиночестве. Вернее, так ей показалось. Парня в черном она заметила не сразу: выступ стены закрывал от нее часть террасы – пока не выглянешь, не поймешь, что поблизости есть кто-то еще. Когда парень прошел мимо нее, Агнесса даже вздрогнула: она-то уже расслабилась, решив, что у нее наконец появились долгожданные пять минут одиночества. Они встретились глазами. Мельком – Агнесса уже хотела отвернуться, – но что-то заставило ее присмотреться к нему. Что-то знакомое было в том, как он зачесывал светлые волосы, в повороте головы... "Крифф. Вот везет мне на случайные встречи". В Сопротивлении о Люке Скайуокере ходили легенды, пропитанные злостью и едким презрением. Четырнадцать лет назад он был героем: воевал за Альянс повстанцев, бывший тогда единым и сильным, и даже в одиночку – по крайней мере, так говорили, – взорвал ужасное супероружие Империи, одним залпом уничтожившее Альдераан. А потом что-то пошло не так. Герой оказался предателем, который то ли с самого начала работал на Империю, то ли перешел на ее сторону позже. Некоторые невесело шутили, что вместе со Скайуокером от Альянса отвернулась удача: больше повстанцы не одержали ни одной крупной победы. Мятеж захлебнулся, не успев толком начаться. Только мелкие искры неповиновения на отдельных планетах остались, и пламя из них почему-то никак не хотело разгораться. По-хорошему, Агнессе, как идейной последовательнице Альянса, следовало его ненавидеть. Но тогда пришлось бы начать с себя. – Уже устали от бала? – Скайуокер почему-то не спешил уходить, но и рядом с Агнессой не присел: прислонился к стене около ее скамьи. Теперь, когда получилось толком его рассмотреть, Агнесса не понимала, как могла назвать его "парнем": этот мужчина явно был уже не юн. Он мало походил на самого себя с голофото четырнадцатилетней давности. Скайуокер не казался осунувшимся или рано постаревшим, но было во всем его облике что-то неправильное. Его будто с отбеливателем постирали, вымыв из волос яркую желтизну, синеву из глаз и весь цвет из лица. "Он похож на имперца, – вдруг поняла Агнесса. – На всех этих скучных типов с серыми физиономиями, которые сейчас пьют вино и строят друг другу козни на балу". – Да вы тоже от него не в восторге, раз сбежали сюда. – Может быть, я жду салюта. Сами подумайте: когда все кинутся к окнам и балконам, мы уже будем здесь, на лучших местах. Он улыбнулся, но как-то блекло и невесело. На старых голофото у него совсем другая улыбка была. Агнесса неопределенно хмыкнула в ответ. Никто не стремился поддержать разговор. Наверное, Скайуокеру за столько лет все это давно поперек горла встало: одни и те же имперские рожи, заговоры, которые длятся годами, лживые улыбки и обманчиво дружеские разговоры... надо быть кем-то вроде Айсард, чтобы чувствовать себя своим в этом гадюшнике. А он ведь когда-то был хорошим парнем. По крайней мере, так говорили. – Как вы с этим живете, а? – Язык сработал вперед головы. Агнесса не успела его прикусить, да и не была уверена, что стала бы. – В смысле, вы же раньше повстанцем были, а теперь служите Империи. Будь Агнесса на его месте, она наверняка вспылила бы и послала любопытствующего куда подальше. Она была почти уверена, что именно так Скайуокер и поступит. Все так же глядя мимо нее, он усмехнулся звездному небу. – Тяжело, Агнесса. Но с годами становится легче. – Вы знаете мое имя? – Конечно. Твое появление наделало немало шуму при дворе. – Ух ты, – буркнула Агнесса, рассеянно запуская пальцы в прическу. Страсть как хотелось распустить ее, но рано или поздно придется вернуться в зал. Это останавливало. – Всегда мечтала быть звездой. Вот же крифф. Похоже, третий бокал вина все-таки ударил ей в голову. Ну, или она окончательно разучилась чему-то удивляться и ужасаться. Меньше чем за час она успела встретить императора, издали покоситься на синекожего (и откуда такие берутся?) гранд-адмирала Трауна, а теперь вот запросто, как будто с приятелем, общалась с живой легендой Восстания и любимым цепным псом Палпатина. И это не считая матери. Для полноты комплекта оставалось наступить на ногу Дарту Вейдеру, но его, похоже, на этом празднике жизни не было. Наверное, рубил кому-то головы на другом краю галактики, или чем там ему положено заниматься. – Это пройдет, – сказал вдруг Скайуокер. – Что пройдет? – Чувство вины. Не надо терзать себя за то, что все равно не могла изменить. Агнесса удивленно застыла. Пальцы, как назло, запутались в прическе. Агнесса неловко дернула рукой, и какая-то шпилька со звоном упала на пол. – Откуда вы знаете? Он ничего не ответил – просто посмотрел на нее. Агнесса, сообразив, смущенно дернула уголками рта. В улыбку губы складываться отказались. "И правда, дурацкий вопрос. Только он, похоже, врет. Те, у кого все и правда прошло, так убито не выглядят". Она ждала, что Скайуокер снова заговорит. Расскажет ей, как сам дошел до такой жизни, или, может быть, даст совет – так сказать, от опытного предателя к молодому поколению. Но он молчал, а Агнесса не решалась спросить. Да и не слишком хотела. Доносившаяся из зала мелодия понемногу замедлялась, приближались последние аккорды. Передышка заканчивалась: впереди Агнессу ждали два часа улыбок, реверансов и светской болтовни под бдительным присмотром матушки. Чем собирался заняться Люк Скайуокер, она не знала и узнавать не собиралась. На прощание он потрепал ее по плечу, совсем как старшие ребята из Сопротивления когда-то, и ушел, не проронив ни слова. Агнесса еще немного задержалась на террасе – насладиться последними глотками свободы, прежде чем добровольно вернуться на поводок. Наверное, Люк чувствовал себя точно так же. Почему-то Агнесса не сомневалась, что так и было. "Не надо терзать себя за то, что все равно не могла изменить", – повторила она мысленно. Правильные слова. Интересно, сколько раз он говорил себе нечто подобное, пока сам поверил? И поверил ли? Жадно вдохнув вечерний воздух, Агнесса принялась застегивать туфли. Хотя при одной мысли о продолжении "праздника" ее с новой силой накрывала тоска, дышаться стало немного легче. Даже настоящий герой сдался Империи. Так может, вина Агнессы не очень уж велика? Может, у них действительно не было шанса победить в войне? По крайней мере, она все еще жива, не погибла впустую. А как говорила Алика, "пока Империя не поселится в голове у каждого жителя галактики, надежда не умрет". В свою голову Агнесса уж точно Империю не пустит. Не великая цель, конечно, но ей вполне подойдет. Для начала. А там видно будет.