Коронация

Скотт Саммерс, сержант Полицейского департамента Нью-Йорка по округу Статен-Айленд, пил уже четвертую кружку того, что здесь называли «кофе», и напряженно смотрел в темнеющее за окном небо. Полицейский офис располагался в том же здании, что и до основания здесь мутантского гетто, и по совпадению ли, или намеренному умыслу, футуристичное это здание, построенное в старых добрых семидесятых, вдохновленных «Стар Треком», находилось прямо через улицу от бывшего торгового центра, ныне являвшего собой самую крупную продуктовую базу на острове. Вот и большая часть рабочего времени уходила на то, чтобы следить за порядком вокруг этого привлекательного для всех голодных, а голодали на Утопии 90% населения, гастрономического рая. Военные, из людей, привозили с пищевого склада в буферной зоне продовольствие, которое не могли произвести сами мутанты, не успевшее разойтись по немногим предприятиям, образовательным учреждениям и больницам, разгружали его здесь, а затем контролировали процесс выдачи продуктов в обмен на карточки. В полицию через дорогу они же доставляли тех, кто воспользовался поддельной карточкой или не имел оной вовсе, тех, кто устраивал беспорядки или попросту воровал. Здесь нарушителей оформляли, после чего сопровождали в Администрацию, дальше несчастных ждал или скорый суд, присуждавший общественные работы в большинстве случаев, и в большинстве же случаев приговор этот в силу не вступал. Вообще попытка организовать судебно-правовую систему Статен-Айленда силами самих мутантов больше походила на попытку пасти стадо котов. Скотт улыбнулся уголками губ, прихлёбывая из кружки. Ничего тут не выйдет. Ни у людей контролировать мутантов, ни у мутантов жить по законам людей. Чарльз Ксавье верил в мирное сосуществование обоих видов, боролся за права мутантов, хотел открыть школу в родном поместье в Вестчестере, и к чему привели попытки договориться? Скотт любил своего приёмного отца, да что любил, боготворил человека, подарившему ему новый дом и семью. Показавшему, что он, Скотт, не опасен окружающим, и вполне достоин любви. Сердце неприятно заныло от воспоминаний о Чарльзе. Каким бы стойким не казался Скотт Саммерс, как бы не принял он тот факт, что Чарльз Ксавье ушёл навсегда, внутри, от саднящей пустоты, кричал, срывая неслышимый никем голос, десятилетний ребёнок, жаждущий никогда не расставаться со своим родителем. «Ты опять», — сказал в голове голос его жены, — «опять хочешь оплакать его». Порой сложно было понять, внутренний голос самого Скотта или же Джина звучали у него в сознании одинаковыми тембрами и интонациями. В этот раз, вроде, первое. Он ничего не ответил ей. Через дорогу, за забором, планомерно разгружали очередную фуру, и копошение мелких людей так и приковывало взгляд. Они сновали-туда сюда, временами меняясь сменами и сверяя бумаги, жили своей обычной жизнью, зарабатывали неплохие деньги, а все военные, согласные отбывать свой контракт на Утопии никогда не задерживались здесь дольше, чем на пару лет, пока он, словно в капсуле времени, навсегда ставшей его тюрьмой, смотрел за мерным течением уходящей сквозь пальцы жизни. Изо дня в день, из месяца в месяц… Смерть отца запустила в нём этот мысленный механизм саморазрушения, остановленный когда-то им же. Скотт не плакал, не думал ни о чём, он просто постоянно ощущал. Чувствовал каждой клеткой своего тела, как бессмысленна на самом деле его жизнь. Как у него нет выхода отсюда, а у детей, которых так хотела Джин, и на которых Скотт согласиться не мог, нет будущего. И это чувство топило его изнутри. Кто-то командовал каждое утро: «Саммерс, сегодня дежурство в Центре», или «Саммерс, сегодня охраняешь выезд на полигон», и Скотт послушно шёл и исполнял, внутри грустно смеясь и преисполняясь мыслями о том, что только разные назначения и помогают отличить один день от другого. «Перестань», — вновь сказала псевдо-Джина, — «Поезжай к Ороро, поговори с ней. Вам обоим станет легче». «Спасибо, доктор Грей», — подумал в ответ он. Конечно, как всегда, именно жена больше всех знает, что будет лучше для её мужа. С Джиной он мечтал быть с того самого момента, как увидел её впервые в коридоре школы. Румяная, с веснушками, в первый раз поразившими его количеством, огненными волосами и вся цветущая, как будто не пришлось ей расстаться с родителями и переехать на Статен-Айленд, как будто не брали у неё с позором тест на икс-ген, там, снаружи, в том мире, о котором Скотт ничего не знал. Она сама принесла с собой этот неизвестный ему внешний мир. Дышала на него своей свежестью и жизнелюбием, сводя с ума, даже не потрудившись хоть как-то повлиять на его разум. Это была любовь, о которой каждый думает, что никто и никогда не любил так, как он. Эмма такого ему дать не могла. С ней всегда было остро, как на иголках, особенно когда она пинала его своими худощавыми коленями под зад, чтобы не тупил в проходе, и даже когда забиралась на него сверху и саркастично смеялась, а он просил её быть потише, ведь отец только что вернулся с работы. От Эммы пахло похоронным лилейником, и это так ей шло, но Скотт никогда не любил лилии, как никогда не любил и Эмму. «Это всё она», - оправдывал он себя, когда покинул её — «она хотела, чтобы я был с ней». Но сейчас, почти десять лет спустя, он отчётливо понимал, что сам был виноват в том, что не смог нормально расстаться с той, которая использовала его в своих целях. Больше всего Эмма всегда любила себя, но, наверное, где-то в глубине души, скрытой «чёрным ящиком» Скотт знал, что у неё были к нему чувства. Но он предпочёл сыграть с Эммой по её же правилам. И «чёрный ящик» этот, ловушку в сознании, куда не может пробиться ни один телепат, тоже она его научила делать. А Скотт говорил Джине, что этот трюк показал ему Чарльз. Потому что Джина вообще не должна была знать об Эмме ничего, кроме сухих фактов. Да, повстречались в школе, но потом он добился её, Джин, и всё встало на свои места. «Прости», — вот что хотелось бы искренне сказать Скотту Эмме, но она никогда бы не простила его. «Прости меня», — рыдая, сказал бы он Чарльзу, если бы мог. «Прости, любимая», — могла бы услышать Джина, снова ждущая его домой с работы допоздна в день, когда она думала, что у них должно получиться зачать ребёнка. Но Джин сегодня была на ночном дежурстве в больнице, и едва часы на стене отмерили конец его дневной смены, Скотт вскочил со стула, быстро оделся и помчался сказать то единственное «прости», которое было бы принято. Бензина в баке было ещё полно, как раз недавно ребята из участка получили на всех по канистре в целях «обеспечения мобильности офицерского состава в условиях повышенной криминальной обстановки на острове», как это называлось в документации, а на деле же всё разлили по своим драндулетам, у кого таковой имелся, или перепродали за деликатесы. Ро была особенной частью его жизни. Она всегда была мягкой и понимающей, никогда не укоряла его и не злилась дольше, чем пять минут. Её нельзя было не любить, и Скотту было вдвойне грустно от того, как Ороро ограждала себя от других людей и не позволяла устроиться своей личной жизни. Но если её выбор значил оставаться одной, Скотт не стал бы вмешиваться со своим мнением. Вечно стоять на страже возле своей сестры он не собирался. И этот её странный визит после смерти Чарльза, когда Ороро, захлёбываясь словами, тыкала его носом в якобы поддельное завещание, строя планы вывести всех на чистую воду… Стоило разузнать об этом больше, и, возможно, разубедить её в существовании некой теории заговора. Или же наоборот, оказать сестре помощь в разоблачении Магнето, ведь 30 августа 2011 года он сам примчался посреди ночи домой, чтобы вместе с Ороро снять у Чарльза симптомы приступа, забравшего у него возможность ходить. Он бы не позволил ей выступить против Магнето или Мистики, по крайней мере, в одиночку. Опасность данного мероприятия была единственной причиной, почему Скотт тут же не сорвался вместе с Ороро играть в детективов на пути восстановления справедливости. Имея дело с теми, у кого на Утопии неограниченное влияние и куда больше связей, чем у них, недавно потерявших Чарльза, надо быть намного хитрее и думать на двадцать шагов вперед. А если дело того не стоит? Если завещание изменено из-за орфографической ошибки, а дата на листе стояла неверная? Возле полицейского участка движение на дороге ещё хоть как-то регулировалось: горели светофоры, дорожная разметка исправно отражала свет фар и даже асфальт не был таким разбитым, как везде. Всё оттого, что эта трасса являлась маршрутом для доставки продовольствия. Двигаясь по ней на северо-запад, Скотт с удовольствием прибавил скорости и покрепче взялся за руль. Сизо-серый дом в сгущающихся сумерках выглядел, скорее, как проклятое поместье из старого фильма ужасов, а помноженный на кварцевые очки, ещё и багряно-кровавым, но Скотта, наоборот, ничуть не отталкивал. В окнах не горел свет, и он подумал, что, должно быть, Ро нет дома. Припарковавшись у лужайки, Скотт перегнулся к пассажирскому сиденью и вслепую порыскал в бардачке. Ключи отсюда никуда не делись. Выбравшись в прохладу поздней осени, он прошёл истоптанной тропинкой до старого крыльца и без особых церемоний открыл ключом дверь. Едва ручка повернулась и податливо скрипнула, как дверь резко рвануло на него, а цепкие пальцы, ухватившись за поношенную армейскую куртку, затащили Скотта в зев чёрного проёма. — Ро! — возмущению его не было предела. — Скотт! — ответила она, отпуская его и складывая руки под грудью. В темноте особо видно не было, да и толстый кварц очков мешал глазам быстро привыкнуть, но по светлым волосам, собранным в высокий хвост, и шуршанию ткани можно было догадаться, что происходит. — Ты чего? — Да вот, — глупая выходила беседа, но поделать с этим он ничего не мог, хотя, пожалуй, усиливать глупость получалось прекрасно. — Решил заглянуть. Слева у входной двери всё так же на двух болтах держался допотопный выключатель, который, несмотря на отсутствие пластикового корпуса, отлично сработал, когда Скотт нажал на него. Мягкий и тусклый свет ровно разлился по прихожей и гостиной, не травмируя зрение, но Ороро почему-то сощурилась. — Ты чего дома-то? — Отпуск взяла, — Ороро потёрла глаза, словно ото сна. — Ты бы машину отогнал на задний двор, как бы не обокрали. — Не будь такой мнительной, никому и дела до этого нет. Ороро пожала плечами с недовольным видом. Она предложила ему ужин, за которым лишь спрашивала как дела на работе и дома, и когда они пересели в гостиную, неловкое молчание между ними рассёк лишь свист закипевшего чайника. Чай был вкуснее местного кофе, хотя Скотт всё же не понимал Ороро, которая была единственным человеком, кроме Чарльза, уважающим этот напиток. Это, всё-таки, была Америка, где если ты пьёшь чай, то значит, что у тебя пошаливает здоровье. — Надеюсь, ты отказалась от идеи выпытать у Эрика правду о завещании. — Возможно, — Ро прихлебнула горячий напиток, согревая об кружку руки, которые, Скотт был уверен, и без того не замёрзли. То, как она отвела взгляд, когда Скотт в упор смотрел ей в глаза, значило допотопную истину. — Не виляй. — Ладно, — недовольно сморщила нос Ороро, — я не отказалась от этого, ясно! И даже больше — мне удалось кое-что узнать! — Что? — Что это точно Эрик. О методах тебе, сержант Саммерс, знать не нужно. — Незаконное, да? — Не важно, — Ороро опять съежилась. Что-то не задался семейный вечер. — С каких это пор ты что-то от меня скрываешь? — с улыбкой спросил Скотт, но то, как Ороро посмотрела на него и резко отставила кружку на журнальный столик, дало ему понять, что сестра злится. Ох, совсем не этого он хотел! — С тех самых, Скотт, — она вскочила с дивана, указывая пальцем на входную дверь, — как ты оставил нас здесь одних! С тех самых, как ускакал к своей жене, оставив мне беспомощного инвалида! На последних словах голос Ороро стал срываться на крик, и глаза её в гневе тут же засияли белым, искря маленькими разрядами. Вот почему он придумал ей прозвище Шторм. В одну секунд из под спокойной водной глади вырвался тайфун, который, Скотт надеялся, он всё ещё мог обуздать. — Тише, — он встал напротив неё, примирительно подняв руки, — Ро, не надо так кричать, пожалуйста! Она же начала кружить по комнате, как смерч, всплёскивая руками и тыкая пальцем ему в грудь. — А что мне остаётся?! Делать вид, что ничего не происходит? Я и так каждый день хожу с каменным лицом, Скотт! Да ты хоть представляешь, как меня это задолбало?! Ты пришёл сюда за тем, чего уже давно нет! И пропало не по моей вине! Ты ушёл, Скотт! Бросил нас! А теперь Чарльз УМЕР! На последних слова её рука, задевшая маленький выключатель света, который вёл к люстре над входной дверью, осветилась голубой вспышкой, отчего свет во всём доме резко погас. В наступившей темноте до него донёсся слабый всхлип. Он встал, чтобы подойти и обнять Ро, но как только он подошёл ближе, забыв, что только что в гневе она обесточила весь дом, она умоляюще всхлипнула: — Не трогай! Скотт остался стоять столбом, мысленно проговаривая одну единственную фразу: «Прости меня! Прости меня! Умоляю, прости!...» — но губы и язык как нарочно не слушались, и ему ничего не оставалось, как заняться вырубившимся генератором. Как только он открыл дверь в подвал, на ступеньки, ведущие вниз, тут же, стелясь по полу, прилетела маленькая шаровая молния и осветила путь в темноту. Люди порой проживают целую жизнь, не встречаясь с этим чудом природы, но в доме Ксавье шаровая молния была явлением обычным и безопасным для домочадцев. Правда, первые несколько лет, что Ороро училась контролировать их, случались неприятные инциденты, но кроме одного дивана, старого ковра в гостиной и паркета на террасе, никто не пострадал. Когда вылетевшие пробки вернулись на место, и в доме снова зажёгся свет, Скотт вдруг неожиданно приняв очевидное решение, позвал про себя: «Джинни!» Она всегда слышала его, словно Джин Грей никогда не выключала радио «Скотт Саммерс» в своей голове. Хорошо хоть, на расстоянии она могла услышать далеко не всё. — Я переночую здесь, — сказал он, вернувшись в гостиную. Ороро же теперь сидела, отвернувшись от него и глядя в окно, в котором, при горящем искусственном свете, не было ничего, кроме иссиня-чёрной пустоты. — У Чарльза был сын, — вдруг отчётливо сказала она. — Там, снаружи. Видимо, он умер до того, как Чарльз попал сюда. Ты знал? Это не ошеломило Скотта. Ещё будучи ребёнком он догадывался, что у Чарльза была семья раньше, впрочем, как у каждого из них троих. Но задавать вопросы, вскрывая старые нарывы, Скотт не мог. Он никому не позволил копаться в его воспоминаниях о родителях и младшем брате, собранные, как ожерелье, по крупицам, и спрятанные так глубоко, что даже если вывернуть душу наизнанку, не увидишь и не узнаешь, и сам не лез под кожу окружающим. — У всех нас была жизнь там. Но она была не для мутантов, а для простых людей. — сказал он, и Ороро повернулась к нему, вытирая навернувшиеся слёзы. - Скажи, ты хотела бы родиться нормальной? — В этом мире — никогда, — ответила она. — Сколько бы раз ты не спрашивал, Скотт, мой ответ всегда будет тот же. Он кивнул. — Я и не сомневался. Белая пелена наконец спала с глаз Ро, обнажив всю их водянистую голубизну, о которой Скотт мог лишь догадываться. Они смотрели друг на друга, на этот раз, кажется, вполне себе на равных, без злости и недосказанности с её стороны. Скотт же не злился, совсем нет, но слова, не дававшие покоя, уже почти нашли выход из его разума. Чёрт, до чего же проще было с телепатами! Губы сомкнулись плотнее, готовясь, наконец, попросить прощения от лица мудака, которому они принадлежали. — Ро, прости… Шёпот этот как назло потонул в шуме приближающегося к их дому автомобиля. Ороро отвернулась от него, явно не услышав заветной фразы, и не двигая полупрозрачную занавеску, всмотрелась в улицу. Скотт присоединился к ней. — Эмма, — тут же сказал он. — Что она тут забыла? — Книги, — спокойно ответила Ороро, — Чарльз завещал школе все, вот она и забирает понемногу. Скотт накинул куртку, и вышел на улицу, приветственно махнув рукой в свете фар. Отчего-то он был уверен, что Эмма хотела проехать дальше, едва завидя его Понтиак на газоне. Округлый, совсем не подходящей своей хозяйке, но зато в фирменно-белом цвете, как Скотт понял по оттенку розового, которым видел, Шевроле Спарк завернул на лужайку рядом с Понтиаком. — Мистер Саммерс, — процедила Эмма, едва выйдя из машины, и с отточенной элегантностью легко толкнула дверцу автомобиля, демонстрируя ему, что её-то машину не надо захлопывать, как старый ржавый довоенный бункер. — Мисс Фрост. — Он ухмыльнулся, подходя ближе. В алмазной форме и вся в чёрном, иными словами, полная противоположность самой себе, Эмма едва удостоила его взглядом, но внезапно предложила закурить. Скотт отказался, но не ушёл, пока Эмма возилась с пачкой сигарет. — Эта машина совсем не для тебя. Скорее для типичной домохозяйки из пригорода. — Зато твоё ведро тебе отлично подходит, — Эмма сказала, как отрезала. Скотт издал довольный смешок. Кое-что, а именно сарказм Белой Королевы, не меняется. — Там у тебя были другие? — Мужчины или машины? — вот так, с места в карьер. — Насчёт мужчин я не сомневаюсь. — Целый автопарк шикарных тачек с обложки. — На этих словах Эмма затоптала выкинутый под ноги фильтр сигареты, и пошла в дом. Он немного ещё постоял на улице, осматривая её новую, опять же по местным меркам, машину, со всех сторон, и поспешил вернуться из холодной ночи поближе к теплу домашнего очага. Скотт, к их общему облегчению, устал после 12-ти часового дежурства, и почти сразу после короткой беседы с Эммой перед домом, отправился спать в свою старую комнату, где Ороро предусмотрительно расстелила кровать и включила на ночь батареи. Едва он закрыл за собой дверь, Ороро пересела из кухни на кушетку в гостиную, где перед ней на диване Эмма невозмутимо раскладывала отобранные книги. — Надеюсь, ты ничего ему не разболтала, — сказала она. — Нет, конечно, — Ороро сложила ладони и зажала их коленями, словно предвкушая, — а ты явно не за книгами. — Да. Нашла человека, который залезет в администрацию, и теперь нам нужно детальнее проработать план. А уж он, судя по разговорам, и дьявола из преисподней сможет украсть. — Это прекрасно, Эмма. Но у меня есть одно условие: я пойду туда с ним.