Лунной дорогой

      В храме висел запах тлена и гниющих растений, к которому добавлялся душный цветочный аромат. Пол под ногами растрескался, сквозь щели лезла трава, в углах лежали кучи мусора и пыли. Лёгкий ветерок гонял сухие листья, колыхал тяжёлую паутину между колоннами, добавлял нотку свежести, тут же растворявшуюся в духоте храма. Вагне шёл впереди, чутко прислушиваясь и осматривая внутренне убранство храма. Чаши перед нишами были заполнены трухой, сгоревшими обломками веток, вязкой смолой и косточками жертвенных животных. Сами статуи были покрыты таким толстым слоем пыли, что под ним не было видно ярких когда-то красок. Только чёрный алтарь, расколотый посередине, был чист, да сверкали в глубине центральной ниши алые глаза. — Вагне, смотри! Он не кинется? — Нет, его время ночное, вы правильно сделали, что пришли сюда утром, — у алтаря возникла Ратха, странно бледная, почти прозрачная, она не стояла, как обычно, а словно колыхалась, не касаясь пола. — Будьте осторожны, — добавила она, — здесь место других богов, они могут не захотеть вам помогать. — Почему? — спросил Кэйо. — Когда люди приносят жертвы Авшуранахрату, немного перепадает и им. — Как всегда, жадность людей и богов не знает границ, — буркнул Вагне, проверяя мечом подозрительное место в полу. — А разве боги жадные? — наивно спросил Кэйо.       Ратха фыркнула, сдерживая смех, но всё-таки расхохоталась звонко, нарушая многолетнюю тишину Проклятого храма. Это словно что-то сдвинуло в окружающем мирке, вот уже и паутина не так зловеще раскачивается на ветру, и кости в жертвенных чашах мелкие, сразу понятно, что они принадлежали когда-то мелким грызунам, а не людям, и острые, косые лучи солнца, разрезающие яркими полосами сумрак храма, даже немного украшают его. Даже боги, казалось, приосанились, встрепенулись, смахнули с себя налёт пыли и забвения, вот-вот засияют вновь во всей своей красоте. И лишь ниша за алтарём оставалась тёмной и мрачной, даже алые огоньки глаз погасли. — А он красивый, — прошептал Кэйо, рассматривая полуоблупившийся рисунок на стене. — Кто? — удивилась Ратха, подплывая ближе.       На фреске ещё можно было различить бога или правителя, восседавшего на кресле с прямой спинкой и принимавшего знаки почтения от своих подданных. Наверное, всё же правитель, решил Кэйо, рассмотрев позади человека рослую фигуру с головой зверя – вот этот, наверняка, какой-то бог. Люди же, что принесли дары, были меньше ростом, словно нарочно, словно так больше видно величие одних и ничтожность других. Позади них была изображена вереница пленных, связанных между собой крепкими верёвками. На следующей фреске была нарисована странная кровать с валиком в изголовье. На ней возлежала красавица с длинными чёрными волосами, часть сложена в прихотливую причёску, а несколько прядей струятся вдоль тела, едва касаясь то пышной груди, то тонкой талии, то стройных ног. Перед красавицей стояла на коленях обнажённая служанка, держа в руках блюдо, с чем — непонятно, краска тут облупилась, да и у служанки не было уже половины головы. Следующая фреска пострадала от времени ещё сильнее, видно было то часть ноги, то кисть с тонкими длинными пальцами, то глаз, обведённый толстой полосой краски. Целиком только сохранился светильник на длинной ножке, напоминающий диковинный цветок. Похожий на него стоял в углу, и Кэйо, заглянув в него, с удивлением, обнаружил на дне чаши, свежее, недавно налитое масло. — Храм красивый. Был, — ответил Кэйо. — Он и сейчас красив, — возразила Ратха. — Нет, сейчас он просто заброшенный дом, в котором поселилось зло, — покачал головой юноша.       Ратха не успела ответить, в храме неожиданно потемнело. Они глянули наверх — сквозь прорехи в куполе было видно, как на солнце надвигается угольно-чёрная туча, а в её глубине резко и остро, так, что больно глазам, вспыхивают кроваво-красные отблески. Клубящая тьма накрывала озеро, храм и всех, кто был внутри него. И стоило погаснуть солнечному свету, как вспыхнули жуткие глаза Авшуранахрата, и низкий, вибрирующий гул пронёсся под сводами. Из-под стен, из паутины и темноты полезли низкие фигуры. Стеная и хныча, те, что когда-то были людьми, ползли на обрубках ног, подтягивали их, выли, оскаливая страшные, беззубые рты. Костлявые руки с лохмотьями полусгнившей плоти тянулись со всех сторон, дёргались, теряя кости и части тел. Запах гниения стал почти невыносимым, будто разверзлись тысячи могил, и погребённые в них разом восстали, желая наказать тех, кто нарушил их покой.       Вагне уже орудовал мечом, разом позабыв все привычные навыки — тут не до правил, тут мертвецы: как убить того, кто уже мёртв давным давно, и почти истлел? Тут бы не подпустить их к себе, не позволить задеть себя или мужа когтями, не дать отравить себя трупным ядом. В стороны летели отрубленные части тел, ошмётки сгнившей плоти, отлетали срубленные головы. Кэйо стоял сзади, прикрывая спину мужу, и только тихо попискивал, замечая то моргающую голову, откатившуюся в угол, то отрубленную руку, скребущую пальцами пыльный пол. Но обоим было ясно, что долго им не продержаться, слишком много вокруг врагов, и слишком неравны силы.       Путники медленно отступали под натиском оживших мертвецов, пятились и лишь когда коснулись спиной алтаря, стало понятно, куда их гнали. Вой забивал уши, пальцы уже почти достали людей, когда откуда-то сверху упала Ратха. И увидев её, Кэйо испугался едва ли не больше, чем всего остального. От прежней и знакомой девушки осталось неизменным только верхняя часть тела, уже не прикрытая одеждой. Гибкая обнажённая спина, тонкие руки, увешанные звенящими браслетами, тяжёлое многослойное ожерелье почти скрывает грудь с острыми, торчащими вперёд сосками. Волосы тоже изменились, вместо кос, теперь извивались толстые скрученные пряди, а на концах их звенели маленькие колокольчики или раскрывали пасти крохотные змейки. Но больше всего претерпели изменения ноги: чуть ниже пупка, украшенного сияющим синим камнем, блестящая чешуя покрывала длинный толстый хвост, больше всего напоминающий змеиный. На кончике его был надет золотой конус, украшенный не только драгоценностями, но и острыми клинками, рассекающими воздух. — Ой, мамочка… — пискнул Кэйо. — Приветствую тебя, Ратха, в твоём истинном обличии, — проговорил Вагне. — Шшшшш… тишшшеее…       Хвост шелестел по полу, оставляя пыльный след, и вскоре Вагне с Кэйо оказались внутри замкнутого круга. От чешуи, покрывающей кожу Ратхи, исходило слабое сияние, немного разгоняющее тьму. А за кругом света выли и бесновались ожившие мертвецы, что не могли дотянуться до своих жертв. — Так-так-так… — тихий голос, возникший ниоткуда, можно было бы назвать мелодичным, красивым, бархатным, если бы не ненависть, звучавшая в нём. — Кто это у нас? Нагайна? Из высших? Как странно… С каких это пор наги вмешиваются в дела смертных? — Как только боги стали использовать людей для своих дел, — ответила Ратха. — Так было всегда, — в круг свет ступила обнажённая женщина, и Кэйо ахнул: это её он видел в одном из своих снов. — Не так, — возразила Ратха. — Мы молчали, когда это не выходило за рамки договора, но кто-то решил разбудить Проклятого бога. — Не всё ли тебе равно, где и ради кого будут умирать людишки? — Был подписан договор, согласно которому мы не вмешиваемся в дела местных богов, а вы не воскрешаете Авшуранахрата. Мир больше не должен погрузиться в пучину хаоса, — ответила Ратха. — И кто нас остановит? — насмешливо спросила женщина. — Вы? Вы почти бессильны в нашем мире. — Избранный. Мы, быть может, не так могущественны здесь, но найти того, в ком горит божественная искра, и привести его в нужное место, нам по силам. — Избранный? — расхохоталась женщина. — Вот эти двое? Кто из них? Мужчина, чьи руки по локоть в крови, или мальчишка, что трясётся сейчас словно лист на ветру? — Да, Избранный и его Защитник. Их привело сюда божественное провидение, и ты знаешь, что сейчас пришло время для последнего поединка. — Ну, что ж… — прогремел голос, и перед ними предстал Авшуранахрат, — ты сказала, нагайна. Я услышал. Поединок между вашим Избранным и моей жрицей.       Бог повёл рукой, отбрасывая в сторону оживших мертвецов. Поток ветра, горячего, обжигающего, смёл с пола грязь и пыль, и перед ошеломлёнными людьми предстала древняя мозаика, украшавшая когда-то его. Повинуясь его приказу, в светильниках вспыхнул огонь, освещая внутреннее убранство храма жаркими, мерцающими отблесками. — Поединок! — Ратха, что мне делать? — прошептал Кэйо, знающий, что это его битва. — Танцевать, — просто ответила нагайна. — Что? Как? — Как умеешь. Иди в круг, — Ратха подтолкнула вперёд юношу, туда, где в отблесках огня уже извивалась в древнем танце прекрасная незнакомка.       Повинуясь слышному только ей одной ритму, она двигалась по кругу, притоптывая одной ногой, в то время, как её руки, ладонями вверх, поднимались всё выше и выше, сопровождаясь резкими движениями бёдер. От её танца веяло страстью, тягучей, животной, похотью. Диковато блестели глаза из-под насупленных бровей, взлетали вверх волосы, то окутывая блестевшие от пота плечи, то поднимаясь шёлковым покрывалом. — Ала-ала-ала-алааааа, — низко пела женщина, подчиняя, приказывая, требуя повиновения. И Кэйо увидел, как вздрогнул супруг, качнулся в её сторону.       «Ну, ты и тварь! На моего мужа заглядываешься? Не позволю, он мой!»       Кэйо уже избавился от одежды, оставив только короткие нательные штанишки, не стесняющие движений, и выступил вперёд, инстинктивно, сердцем, поняв, что ему нужно делать. Он не двигался с места, отвечая противнице текучими движениями мышц — там, где она брала страстью, он возражал нежностью. Как вода под порывом ветра, мимолётно ожили его руки, живот, бёдра, отвечая на напор женщины непрерывным потоком любовного танца, превратившего его тело во что-то неуловимое и притягательное. Краем глаза он заметил, что Вагне, будто очнувшись, вернулся под защиту нагайны и не отводил от мужа восхищённого взгляда, разом забыв о чувственных движениях красавицы.       Рык бога разорвал звенящую тишину, где музыку слышали только двое, Авшуранахрат взмахнул рукой, и под ноги Кэйо посыпались мелкие ледяные кристаллики, ранившие в кровь его босые ноги. — Мммм, — от неожиданной и резкой боли, Кэйо чуть не споткнулся, удержавшись в круге в последний миг, и уловил разочарование в алых глазах бога.       Так вот оно что! Ему нельзя выходить за пределы, очерченные Авшуранахратом, что бы ни случилось. Это Ратха будет придерживаться правил — ей нельзя иначе, а Проклятый бог не погнушается ничем, чтобы помочь своей жрице.       И Кэйо танцевал, превозмогая острую боль в ногах, пачкая пол кровью, танцевал, помня, что сейчас он Избранный, тот, кто может спасти мир. И он сделает всё, что от него зависит — если нужно будет отдать свою жизнь ради этого, он отдаст и не пожалеет ни на миг. Кэйо кружился, то наступая на женщину, то уворачиваясь от её жадных рук, то склоняясь к самому полу, то взвиваясь в прыжке. И в один из них, он вдруг оттолкнулся от пола и, перескочив через хвост Ратхи, оказался на алтаре. Под ногами леденел жертвенный камень, обжигал жутким холодом, а страх и боль, что испытывали умирающие жертвы, поднимались вверх, окутывали его ноги, мешая танцевать. Дикий ужас, что он когда-то чувствовал во снах, вернулся наяву, сжимая груди тисками, но Кэйо не останавливался, понимая, что их шанс победить Проклятого бога, возможно последний.       И, сжимая зубы, он танцевал. Кровь, пролившаяся из ран, уже покрывала почти всю поверхность алтаря, ноги скользили, он несколько раз едва удержался от падения, но не остановился, танцевал, воспевая не похоть, а любовь, не жадность, а бескорыстие, не трусость и предательство, а храбрость и самоотверженность. Это был гимн тем, кто помог Кэйо на пути, благодарность старику из маленькой рыбацкой деревушки и Ратхе, учившей испуганного мальчишку, хвала благородству Вагне и осуждение низости Эвизы. И прощение тем, кто, так или иначе, причинил ему боль и страх, предательство Янтре и злобную жадность Торберга. Он танцевал и не видел, как его тело стало светиться, а в клубящейся тьме, затянувшей небосвод пробился первый, яркий луч солнца. За ним второй, третий, ещё и ещё… они били остро, колко, сильно, освещая самые потаённые уголки Проклятого храма, и там, куда они дотянулись, исчезали, рассыпались в пыль ожившие мертвецы. Вот уже никого не осталось, исчезли почти все клочки темноты, только Авшуранахрат и его жрица оставались окутанными тьмой.       Кэйо замер, остановился, весь в сияющем столбе, по которому пробегали тёплые, золотые всполохи, и раскинул руки, будто желал обнять весь мир. С концов пальцев сорвались тонкие нити, протянулись к окутавшей фигуры тьме, ещё робко, нерешительно, и вдруг собрались в острое копьё, ударили в неё, пробили. И тьма лопнула, стекла вниз жалкой кучкой грязи, открыв старую сморщенную женщину, и груду камней, в которой с трудом можно было узнать Проклятого бога. Старуха опускалась рядом с ней, медленно, словно потеряв все силы, и стоило ей коснуться пола, как она высохла и рассыпалась в прах, запорошив то, что осталось от Авшуранахрата. — Всё? — спросил Кэйо, едва державшийся на ногах. — Да, — с бесконечной усталостью в голосе ответила Ратха. — Нет, — возразил Вагне.       Он шагнул к груде камней, поворошил её кончиком меча, вытащил кроваво-красный камень и, оглянувшись, положил на алтарь. Размахнулся и с силой ударил по нему рукоятью. Камень мерзко хрустнул и развалился на несколько кусков. Драгг бил и бил, пока не превратил в пыль, потом смахнул её на пол и растёр сапогом. — Вот теперь всё. — Зачем? — удивлённо спросила Ратха. — Так повелели боги, — ответил ей Вагне. ***       Гордым лебедем выгнулся парус, медленно колыхалось спокойное море, люди на палубе отдыхали после долгого дня. На корме стоял Кэйо, сжимал на груди плащ, сзади его обнимал супруг, не позволял ночной прохладе коснуться кожи. Сияющая лунная дорожка бежала по воде, и тёмный аск скользил по ней навстречу новой жизни.