***
Март выдался, как всегда, скверным. В Москву он никогда не приходил неожиданным гостем, приносящим долгожданное потепление и буйное озеленение. Просто солнца становилось чуть больше. И грязи — тоже. Когда в декабре город покрыл белый, хрустящий палантин, народ облегченно вдохнул морозный воздух и с восторгом зашагал по нему, блаженствуя от возможности испоганить идеальность, атакующую город с каждым новым снегопадом. Теперь народ мог расслабиться. Все выглядело так, как и должно — сыро, мокро и неуютно. Здравствуй, реальность. Еще неделя — и наступит восьмое марта, приход которого ощущался уже в первых числах. Снеговики, снежинки и гирлянды, украшавшие витрины всю зиму, сменились бутафорными фруктовыми соцветиями, ласточками и… розовым фламинго? Быков хмыкнул: «Имбецилы. Спасибо, что не альбатрос…» — захлопнул забрало мотошлема и тронулся с места. Соломенное, электрическое чучело, являющееся «гвоздём» очередной тематической витрины, добродушно помахало ему вслед. Неужто отсылка к масленице? До больницы оставалось совсем чуть-чуть. И если бы не заляпанные по самые «не балуйся» штаны, поездку можно было считать идеальной, как, в целом, и все остальное. Уже какую неделю жизнь течёт слаженно и тихо. В терапевтию завезли новый томограф, Люба наконец-то помирились с недавно поступившей на работу медсестрой, Купитман по-прежнему пил, но без фанатизма, великолепно справляясь с ролью связующего между Андреем и Настей, которая, казалось, более-менее оттаяла к старинному еврейскому другу. В остальном, главврач еще долгих три месяца оставалась отстраненной и зажатой. Вплоть до февраля она держалась напряженно, деловито, говорила быстро и по-существу, избегала смотреть в глаза… Вот только на Лобанове останавливала взгляд чуть дольше обычного, замирала, о чем-то думала, но, тут же убегала «по делам», стоило ему заметить ее внимание. Хандрила. И, тем не менее, не стервозничала. Быков понимал, что она не хотела навязывать ему свою депрессию, впрочем, как и саму себя. Искусству ненавязывания он учил Настю годами, и это то немногое, что он оставил ей на память… Купитману было строго-настрого запрещено угощать ее спиртным, Семену — извиняться, объясняться и, вообще, идти на контакт. Это казалось лишним, ведь все самое важное уже и так было сказано. Сейчас она старалась выплыть. Одна. Андрей Евгеньевич это осознавал. Он вообще был мастером по спасению утопающих, особенно в той части, где их надо просто оставить в покое. С Семеном такая философия прошла на ура. Семен оказался потрясающей умницей. Он все понимал без слов, не болтал лишнего, не совершал глупого, хоть и было видно, что монологи в его голове крутились беспрестанно, а сердце жаждало деятельности. — Поздравишь ее с новым Годом? — Должен? — Эм… ну… Да. — Альтруизм к побежденному проснулся? Семен зарделся: — Да не в этом суть. Это ж… ну… нормальное дело, чего нет, то? — Ну да, действительно. — Быков лукаво улыбнулся. — Так, поздравишь? — Поздравлю, поздравлю. Завтра заеду к ней и… — Эй-эй! Без заеду! ЗАЙДУ. В кабинет. ЗАЙДУ и тут же выйду! — Боишься, что альтруизм проснется и у меня? — его глаза блестели. — Ненавижу тебя! Быков… Гад садистичный. Вплоть до февраля… А потом она просияла. Пришла на работу улыбчивая, почирикала в лифте с логопедом Сергей Палычем о его двенадцатилетней дочке, победившей в соревнованиях по каратэ среди юниоров, звонко поздоровалась с Любой, зделала замечание санитарам о пролитой в корридоре воде (а ведь еще день назад аппатично прошла бы мимо), напомнила Верочке о заявлении на отпуск, который та все это время безрезультатно пыталась подсунуть начальнице на подпись, кокетливо поправила выбившийся локон, заглядывая в зеркало, и принялась работать. По-настоящему. С телефонными разговорами, подписями, подсчетами, контролем всех служб медучреждения… Это все Быкову поведала Люба, с надеждой добавив: «Неужели помирились?..» — Кто помирился? С кем? — Ну так, Вы — с Анастасией Константиновной. — Ах, это… А мы разве ссорились?! — притворно удивился он. — Да бросьте, Андрей Евгеньевич, — Люба захихикала, веря, что в свете хороших, как ей казалось, новостей это было уместно, — уже все всё заметили. И как вы ни разу вместе не уходили с работы, и как утром порознь приезжаете, и главврач наша осунулась совсем, ходит, как привидение… В смысле — ходила! Теперь-то все наладилось! — она по-дружески сжала рукав Быкова и подмигнула. — Теперь, похоже, да… — Он растерянно смотрел на ту часть коридора, которая вела к кабинету главврача и чувствовал, как его мозг поступательно виснет: — Эво оно как… Конечно же, заведующий отделением был осведомлен о слухах, гуляющих по больнице: Быков и Кисегач рассорились, разругались, расстались! Быков нашел другую! Кисегач нашла другого! Быков метит на ее место! Кисегач закрутила роман с Купитманом (Андрей Евгениевич какое-то время даже пытался найти автора вот именно этой сплетни, чтобы просто посмотреть ему в глаза, но аутист либо уволился, либо… выписался, ибо попытки успехом так и не увенчались). В целом, авторство и содержание кривотолков значения не имели, о главном так никто и не подумал, а это — главное. Ни он, ни Настя сплетен не подтверждали, но и не опровергали. В конце концов, дефицит информации и чувство самосохранения (все же речь идет о начальстве) сделали свое дело и пересуды дальше примитивной банальщины не пошли. И вот теперь… Он-то знал, что примирения не было. Откуда счастье? Белка, по всем правилам быковского опыта, еще месяца два кукситься должна была бы. Веселая? Улыбчивая? Нашла кого-то? Возможно. Весна на носу, как ни как. Нет, глупости это все, конечно, про весну, и все же… — Ты сегодня с Настей пересекался? — Пересекался, а что? — Ничего странного не заметил? — Хм… — Семен задумался, поправляя фонендоскоп, — а если я скажу, что она была подозрительно радушной, ты не обвинишь меня в жестокости по отношению к, цитирую, «проигравшей»? Ведь как же?! Она же тоже имеет право на радость! — Не обвиню, не обвиню… — Быков взял его за предплечье и аккуратно потащил за угол, — давай в подробностях, как все было? — Что было? — Не тупи, Сёма! Почему она была радушной? Как это проявлялось? — Поздоровалась со мной — это раз, — интерн загнул палец. — А до этого не здоровалась? — До этого я всегда первым был. А тут я с этой калясочницей… как ее… Михайловой… недадеко от регистратуры разговаривал, ну там… нагнулся над ней, объяснял, как в кардиологию попасть и все такое, а Анастасия Константиновна сзади проходила и такая: «Доброе утро, Семен». — А ты? — Ну я офигел и такой: «Доброе утро… Анастасия… Константиновна…» — Семен изобразил корайнюю степень удивления на лице. — И все? — Нет… — Он загнул второй палец, — потом она санитарам такая говорит: «Парни, там вода разлита у входа, вытереть надо бы, а то подскользнется кто-то в недобрый час — беды не оберемся…» А потом такая промурлыкала что-то под нос и довольная ушла к себе. И это три, — он загнул последний палец. — Видишь что-то подозрительное? — Да все подозрительное! Быков посмотрел на Семена искоса: — Думаешь, нашла кого-то? — Похоже на то… Но, все равно странно, как она так быстро? Ты в пятницу ее видел? — спросил интерн, аппелируя к тому, что никто ее, собственно, и не видел, потому что весь день главврач просидела в кабинете, показавшись только разок в столовой, крутя все это время в руках мобильник, нетерпеливо поглядывая на него и кусая губу. А вечером, уже в конце рабочего дня, как чумная, вышла из кабинета, не попрощавшись ровным счетом ни с кем из тех, кто попрощался с ней, и свинтила домой, глядя перед собой отсутствующим взглядом. — И тем не менее других вариантов нет. Значит, у белки кто-то завелся. Быстро завелся — за выходные. — Это хорошо? — неуверенно посмотрел на него Лобанов, борясь с желанием добавить «для нас». — Как сказать…Часть 5
14 сентября 2019 г. в 03:45
Плана у Андрея Евгеньевича, к слову сказать, не было вовсе, что озадачило Семена, привыкшего целиком и полностью полагаться на научного руководителя.
— Что дальше? — спросил он у Быкова, вкладывая в вопрос чуть больше смысла, чем хотелось бы.
— А что дальше? — пожал тот плечами, — Я сделал ставку на ее привязанность ко мне и не прогадал. Кисегач не пойдет против меня и, как результат, против тебя. Все, можно выдохнуть. — Он смачно откусил от сочного яблока большой кусок и развернулся к светящемуся монитору.
Сёму слегка покоробило от небрежно кинутого «Кисегач». Как бы там ни было, но какое-то время она была его женщиной, к тому же — любящей. Зачем так холодно о ней? Или значение имеют лишь твои чувства к человеку? Он мотнул головой. Возможно, это защитная реакция Быкова на то, как, по сути, некрасиво он с ней обошелся? Мужчины часто скрывают свои чувства за грубостью и напускным безразличием. Уж он-то знает…
— У тебя еще что-то, Лобанов?
Ну вот, опять…
— Нет, Андрей Евгеньевич… Я пойду работать.
— Истории болезни — на посту.
— Угу. — Промычал тот и вышел, пытаясь не загружать голову незначительными, но, крайне неприятными, нюансами.
Анастасии Константиновны он больше не видел, хоть и наслышал о ней предостаточно. Медперсонал продолжал судачить о случившемся, выдвигая все более невероятные теории по поводу недавнего коллапса начальницы. Что-то внутри него сжималось каждый раз, когда звучало ее имя, однако, в целом, он держался молодцом.
День прошел быстро. А вечером они пили водку, закусывали колбасой, сыром, маринованными грибами… Долго разговаривали и все о чем-то отвлеченном, несущественном. Затем, дойдя до нужной кондиции, Сёма сказал, перебивая своего начальника:
— О чем ты с ней разговаривал?
Быков замер с открытым ртом, в который собирался отправить колбасу:
— Ни о чем таком, что имело бы смысл пересказывать. И уж точно ни о чем таком, чего бы она не сказ…
— Волновался? Было стыдно? — резко спросил интерн. Спросил так, будто пытался уличить в чем-то зазорном, воззвать к совести, урезонить… Как маленький ребенок, который хочет, чтобы плохо было не только ему, как пойманный на горячем подросток, который не желает оставаться единственной сволочью в компании. Быков все понял, но, пожалуй, был слишком уставшим для дипломатии. Он подался вперед и внимательно посмотрел Семену в глаза, отчего тот напрягся и машинально сжал кулаки:
— Мы с белкой со студенческой скамьи знакомы, думаешь, есть что-то, чего она обо мне не знает? — он призадумался, оценивая сказанное: — ну, или не догадывается?
Семен отрицательно замотал головой, не найдясь с ответом.
— Или думаешь, я не говорил прежде, что не могу обещать ей семейной жизни со всеми вытекающими? Настя, безусловно, родной для меня человек, но некоторые пустоты в моей душе не может заполнить даже она. Вот именно это я ей и сказал сегодня. Так что, нет, не волновался и стыдно не было. Хоть кому-то из нас не должно было быть…
Семен неловко отвел взгляд в сторону и поджал губы.
— Что тебя так гложет, Сёма? Не отнекивайся, я же вижу.
— Мне хреново. Не знаю почему. Как будто что-то должно начаться, но что?..
Быков повел бровями:
— Начаться? Ты хотел сказать: случиться?
— Может, и случиться, — ответил он чуть осипшим голосом, что случалось во время попоек. Лицо уткнулось в прохладную ладонь, пару минут назад державшую вспотевшую бутылку.
— Ты — идиот, Сёма, в этом вся причина. Все прошло хорошо, но тебе неймется без проблем и конфликтов. Я прав?
Семен громко вздохнул, взъерошив спутанные волосы:
— Правы вы, Андрей Евгеньевич! Сто пудов правы! — как-то слишком просто согласился он, принимая решение спасовать, хотя весь вечер собирался с силами, чтобы начать разговор. Сил не нашлось, как, впрочем, и темы. Быков, как обычно, попадал в яблочко, а Семен, как обычно, ничего не мог толком сформулировать. Ему было неуютно, тревожно и в то же время слишком спокойно… Эмоциональные качели сводили с ума!
Быков залпом осушил стоявшую рядом рюмку. На пару секунд поморщился, уткнув лицо в предплечье. По-доброму улыбнулся.
— Иди сюда. — Он потянулся к интерну через стол и поцеловал, уже по-традиции охватив рукой крепкий затылок. — Пошли в спальню, истеричка.
Спальня утопала во мраке, разжиженном лунным светом, проникавшим внутрь через не до конца задвинутые шторы. Здесь ничего не поменялось с того самого первого раза, когда Семен в ней оказался. Все та же кровать, то же покрывало на ней, та же одинокая бра и электронные часы, послушно отсчитывающие время… Только запах стал другим — более терпким, более тёплым. Словно вдыхаешь аромат горячей кожи после пляжа. Семену казалось, что в их спальне пахнет солнцем, но, на самом деле в ней пахло сексом — горячим, частым… взаимным.
Интерн расслаблено облокотился о стену, сдаваясь на милость быковских рук. Они нетерпеливо задирали футболку и размашисто стягивали ее прочь, опускали прохладные ладони на теплую кожу и крепко сжимали ее, оставляя красные отметины… Дыхание сбилось, когда суховатые губы коснулись ключицы и тут же подстроилось под череду поцелуев, покрывших шею. Себя Быков раздевал сам. Иногда, бывало, что и Семену позволялась инициатива. Сегодня мог бы быть такой день, но Семену не хотелось инициативы. Он молча наблюдал за любовником и жадно впился в его губы, как только горячий торс прижался вплотную к нему. От них разило спиртным и в этом было что-то знакомое, что-то мерзкое и что-то дико волнующее. Вырвался еле слышный стон и кровать приняла на себя два тяжелых тела. Дело оставалось за малым — и после этого интерн растворился в ощущениях, послав к черту весь мир, раздираемый на части колючим, ветреным ноябрем.