Я постараюсь не уничтожить тебя 2: Китайское сердце

Быков, укутанный в плед — зрелище странное и в чем-то пугающее. Его фигура, тихо сидящая в любимом плетеном кресле на балконе, казалась значительно меньше привычных размеров; тихая и неподвижная. Семен замер, впитывая в себя непривычные ощущения, немного помешкал и подошел ближе, вставая, что называется, над душей: — Переживаешь за нее? — С ней все будет хорошо. — Тогда что? — Переживаю за нас. Брови Семёна поползли вверх. Быков не видел этого, но понял — ситуацию надо разъяснить: — Купитман рассказал, что Павлик привез главврача к нему в кабинет. С левого крыла. Нашел ее там в обморочном состоянии. — Левое крыло большое... — неуверенно возразил Лобанов, понимая куда клонится разговор. Он почувствовал, как кровь отливает от лица. Предательский тремор охватил пальцы. — Большое, только то самое место, между гидрантом и лифтом, одно. — Выходит, слышала... Быков кивнул: — Слышала и потом еще расспрашивала об этом Купитмана. — Заса-а-а-да... — протянул интерн и сел напротив, подперев лоб сжатыми кулаками. — Поэтому и напилась до чертиков, — констатировал он. — Что делать будем? — Сижу. Думаю. Лобанов тоже попытался подумать, не получилось. Его холерический темперамент лез наружу. Он стал раскачиваться взад-вперед, колотить пальцами по столику, разделявшему их, пыхтеть, сопеть, хрустеть костяшками. В какой-то момент не выдержал и психанул: — Ёпт же ж вашу мать! Быков скосил взгляд, однако смолчал, давая понять что, в общем, с ним согласен. — Давай сойдемся на следующем: предавать что-либо огласке она не будет. Это плюс. Может тебя уволить. Это минус. — А как она вообще нашла нас в этом левом крыле?! — процедил сквозь зубы интерн, стискивая что-то невидимое в кулаках. Фраза про увольнение осталась проигнорированной. Было не до нее, потому что очень хотелось найти виноватых. Его секрет, кажется, уже не был секретом и он медленно закипал: — Вот так просто, чисто случайно зашла?! Да я в этот бред в жизни не поверю! Какое-то чересчур странное совпадение! — Согласен. Но и Купитман проговориться не мог. — Уверен? — Да. — Прозвучало так категорично, что Семён вжался в спинку кресла. — Скорее всего, пошла за мной после нашего разговора... Я только одного в толк никак взять не могу: что ее так насторожило? Откуда такой напор в действиях? — Я предлагаю просто на все забить! Она же не проболтается, правильно? Ты сам сказал... И не в ее интересах это. И вообще, надо еще выяснить, что к чему и, может, зря паникуем... А если уволит, так переживу как-нибудь! - одумался он наконец-то. — Не знаешь ты, Сёма, какие связи бывают у главврачей и как они могут перекрыть тебе трудоустройство "по старой дружбе"... Ну да ладно. Пожалуй, ты прав. Белка все равно меня любит и против меня не пойдет. Все остальное не важно. — Он осекся: — не пойми меня неправильно. Просто твои проблемы решить будет проще, если мне не надо будет одновременно решать и мои. Теперь уже кивнул Семён. — Вернешься к ней? — тихо спросил он, забито глядя исподлобья. — Нет. Андрей Евгеньевич встал, натянул повыше плед и направился в комнату, лишь на секунду остановившись, чтобы погладить кончиком пальца мочку интерна. Тот зажмурился. — Чтобы завтра не случилось, будь готов к худшему. Веди себя ровно. Помни, что конец света в любом случае не наступит. Все остальное я разрулю. — А к худшему, это к чему? — К тому, что она все же меня не любит. — Быков прищурил глаз, как бы оценивая на сколько это реально, и добавил: — Пойду спать. — Спокойной ночи, — пожелал Лобанов и вытаращился в пространство, переваривая сказанное. Он заметил на полке пачку сигарет, оставленную с прошлого раза. Потянулся за ней, хоть и помнил, что курить в этом доме было по-прежнему запрещено. Только вряд ли человек, только что подтвердивший, что будет стоять за него до последнего, обидится на маленькое нарушение установленного порядка. Кончик сигареты еле слышно затрещал. Интерн затянулся самой сладкой, самой желанной затяжкой в своей жизни (как ему в тот момент казалось), прислушался к своим чувствам и понял, что испытывает странное облегчение. И хоть боязно по-прежнему было, он уже не горел желанием материться и крушить все на своем пути. Он представил, какие картины нарисовала у себя в голове Кисегач, придя к выводу, что у ее Андрея с его интерном, таки, роман. Горько улыбнулся. Конечно же, первое что она скажет, будет порицательное: "Я от тебя, Лобанов, такого не ожидала..." Покачает головой, посмотрит прямо, с укором... Возможно, пустит слезу. Или брезгливо скривится, наговорит гадостей, чем-то запустит в него... Что-то да будет. Только знали бы вы, Анастасия Константиновна, как сильно я сам от себя такого не ожидал! *** — Я от тебя, Лобанов, такого не ожидала... — она устало смотрела ему в глаза, прямо, но без укора. Ее исхудавшее тело клонилось чуть набок, будто ей было сложно сидеть прямо. Будто кто-то принес большую куклу и не потрудился усадить ее в кресло как надо. Зеленые глаза смотрелись жутко на бледном лице в окантовке покрасневших век. Семен, наоборот, сидел ровно (даже слишком), сжатые замком пальцы потели, но разжать их он не мог. Глаза были опущены, губы поджаты. Сердце билось где-то в горле. Представлять их диалог оказалось проще, чем переживать его в реальности. Он пришел с утра в больницу и все было, как прежде. Никто не пялился на него, не шарахался в сторону (именно такой реакции он ждет каждый раз, когда его тайна оказывается на грани разоблачения). Значит — смолчала. А может, вообще обошлось? Персонал, вон, ходит довольный. Отошла Анастасия Константиновна, оклемалась! Даже работать изволила, в кабинет ее перевезли! Как же тут в лучшее не поверить? А потом подошел Быков и в пол голоса произнёс: "Зайди к ней". Интерн заглянул начальнику в глаза и понял: "Не обошлось". Значит, он сам у нее уже был. Значит — беда. Семен кивнул и, не размениваясь на переодевание, отправился прямиком на заклание. Пальцы начинало щипать... — Ты меня слышишь, Семен? — Слышу. — Почему не отвечаешь. "Да потому что, если расскажу, с чего все началось, вы либо не поверите, либо начнете презирать меня еще больше! А вы презираете, я знаю, хоть и пытаетесь казаться спокойной, даже какой-то... умиротворенной". — Внутренне негодовал интерн. Он, дубина, даже не удосужился спросить у Быкова, о чем они тут разговаривали. Какую версию теперь считать правильной? О чем врать?! Брать вину на себя? Спихивать ее на Андрея? На обстоятельства? Он глубоко вздохнул: — Какое это сейчас имеет значение, Анастасия Константиновна? Я никогда не был идеальным, так что особо терять мне нечего. Не ожидали от меня такого? Зря. Я ж по жизни непутевый, всем это известно. Просто увольте меня и покончим с этим. — Андрей сказал, что... — она собралась с силами, — что для тебя с ним ничего не изменится, как, впрочем, не изменится и для меня... с ним. — Семен машинально вжал голову в плечи. — А это значит, что все кончено. Финита ля комедия. — Вполголоса, аппатично, будто снова теряя сознание, подытожила она. — Так какой смысл мне тебя увольнять, Сёма? — Наверное, никакого? Ждете, что уйду сам? — твердо спросил он. — Нет, не жду. — То есть как? Кисегач все же потрудилась посадить себя прямо: — Я слишком долго жила в иллюзии, что Андрей может быть моим. Хотя, наверное, всегда знала, что это наглая ложь и самообман. Проблема была лишь в том, что я никак не могла понять, где конкретно споткнусь, где именно коса найдет на камень. Другая женщина? Вряд ли. Другая работа? Ну и что? Моя старость? Так ведь и он не молодеет... А тут вон оно что. Наверное, мне нужно было забить тревогу еще тогда, в самом начале, когда он согласился принять тебя, самого бестолкового из всех интернов (и не просто в вашей группе, а, наверное, в целом мире) в интернатуру. — Семён и ухом не повел. Было бы глупо обижаться на ёё слова после того, как он самолично назвал себя "непутевым". Сейчас он сидел тихо и внимал каждому слову, слушая очередную лекцию из своего любимого предмета под названием "Быкововедение". — Знаю же его, как облупленного. Всегда себе на уме, всегда сам по себе. Настоящий кот — тихий и хитрый. — Она вяло улыбнулась: — Уверенна, ты даже ничего не подозревал, а он подкрался. Вот его нет, все идет своим чередом, а потом раз — главврач загребла ладонью воздух, словно сжала что-то невидимое в кулак, — и весь твой мир крутится вокруг Андрея! И вот здесь глаза Семену все же пришлось поднять. И тут же опустить. И это было лучшим согласием с услышанным, чем тысяча нервных, нескладных фраз, которые он бы, задыхаясь, выдал, не будь таким смущенным и сбитым с толку. — Что мне сказать в этом случае? Совет вам да любовь, мальчики. Конечно же, кроме нас четверых об этом никто не узнает, так что живите спокойно. Четвертым, конечно же, был Купитман. Поняла, что и он в курсе. Все-таки, умная женщина. — Мне нужно извиниться? — совершенно искренне спросил Семён. — Не думаю. Если только у тебя был выбор? Интерн закусил губу, дабы в серьез не ответить. Выбор у него, разумеется, был, но декларировать вслух свое решение спать с начальником, а потом еще и обсуждать это с боссом рангом повыше, очень не хотелось. Он отрицательно помотал головой и покосился на дверь, как бы намекая, что теперь, когда все точки над "і" вроде расставлены, можно быть свободным и приступить к своим прямым обязанностям. — Ты свободен. Можешь идти работать. Аллилуйя. Дверь захлопнулась за его спиной. Ладони горели. Щеки горели. Воздуха не хватало, и он решительно не понимал, что вообще происходит. Воистину, представлять это было проще... Он помчался в туалет — помыть руки, лицо, шею... а была бы возможность — и всего себя. Как там у Высоцкого, "смыть этот день"? Так он же только начался! Дыши глубже, Семен Сменович, еще глубже... вот так, молодец. Теперь вытри руки, вытри лицо, обопрись о холодный кафель лбом и замри. Ты делал так когда-то — помнишь же, не притворяйтя. А если еще и прильнуть к кафелю щекой, можно остыть в разы быстрее. Холод обжог лицо, жар с которого никак не отступал. Все верно, он уже стоял когда-то в этом же туалете — расстерянный и дезориентированный. Тогда тоже было понятно, что ничего не понятно. Пустота и неопределенность. Впрочем, сейчас хоть сдохнуть не хотелось и это радовало. Что же теперь? Он может поздравить себя с новым статусом? С таким, который вслух произнести язык не поворачивается? О котором знает никто, кроме Быкова, Купитмана... и еще одного, самого важного в больнице, человека? — Поздравляю, — равнодушно прошептал Семен и тут же отлип от стены, услышав приближающиеся к туалету шаги. Он вышел вон, стараясь не смотреть на вошедшего. Если это кто-то из "своих", то окликнет, если нет, то плевать. План на день был такой: найти Андрея, поговорить с ним и... все. От того, чем закончится их разговор, будет ясно, что делать дальше.