Амулет синигами

Телепортировавшись в комнату, занимаемую мною в течение последних четырёх лет в Асакуса, я бессильно рухнул в кресло и долго смотрел, как по потолку бегут разноцветные блики от фар автомобилей, мигают отсветы неоновой рекламы и праздничной иллюминации. «Чёрт тебя побери, Мураки! Насколько было бы проще, если б ты вообще никогда не появлялся на свет! С твоим полным исчезновением миру стало бы намного легче!» Ладно, я субъективен. Не миру. Лично мне. Как ловко он обвёл меня вокруг пальца, выманив всю необходимую информацию! Все козырные карты изначально находились у меня. Мураки повернул ситуацию так, что в абсолютном выигрыше оказался он. Лучший хирург Японии, один из богатейших людей Токио весь вечер сидел передо мной, гордо выпрямившись, — спокойный, сдержанный. И я не мог не залюбоваться им. Серо-голубые глаза, напоминающие гладь озера в пасмурный безветренный день, прикрытые свободно спадающими прядями серебристо-платиновых волос, будто тронутыми сединой, а в них — невероятная глубина и удивительная мудрость, словно этот смертный прожил лет триста, а отнюдь не тридцать. Правый глаз того же цвета, что и левый, и ничуть не изуродован. Никаких шрамов или рубцов. Другая судьба. Другой человек. Никак к этому не привыкну. Не поверю в это. Судьбу изменить можно, но человеческую душу — никогда. Наблюдая за Мураки столько времени, я отлично понял смятение в душе Цузуки, вызванное некогда одной лишь короткой встречей с ним, но от этого моё желание вцепиться в хрупкую, бледную шею и сломать её не становится меньше. Он опасен, даже сейчас, когда лишён яда. Впрочем, змея всегда останется змеёй, не забывая своих коварных повадок до смерти. А чего стоят изящные жесты, длинные пальцы с отполированными ногтями, прозрачная кожа, тоньше рисовой бумаги и, наверное, мягче самого нежного китайского шелка. Он предпочитает костюмы, сшитые по индивидуальному заказу в ателье Аоямы, рубашки исключительно светлых тонов: нежно-голубого, кремового, белого, бледно-серебристого. Пользуется парфюмерией практически не имеющей запаха. От него исходит ощущение прохлады и покоя. Кажется, этот человек умиротворён, как никто другой на Земле. Но уж мне-то известно, насколько обманчиво такое впечатление! Мураки лжив, он способен манипулировать чувствами людей, беззастенчиво фальшивить, надевая на себя маску невинного мученика. Он безжалостен. Он по самой своей сути — хладнокровный убийца. Я до сих пор слабее его. Почему? Цузуки и Хисока тоже были бессильны, но они так молоды. А я?! Мне свыше сотни лет. Как Бог Смерти, я столько повидал! Если бы амулет можно было отобрать силой или выкрасть! Цузуки сейчас в его полной власти, и, к моему ужасу, Мураки начал об этой власти догадываться, а разговор со мной лишь укрепил его в этом мнении. Я вновь и вновь мысленно прокручивал нашу беседу от начала и до конца, пытаясь выяснить, где совершил ошибку. Возможно, веди я себя иначе, говори ему другие фразы, всё сложилось бы в мою пользу. Но нет. Я приходил к неутешительному выводу, что иначе не получилось бы. Человек, способный в течение пяти лет выдерживать чью-то слежку и ни к единой живой душе не обратиться за помощью, не проиграет синигами. Даже Энма-Дай-О-сама не уступит. У Мураки стальная воля. Он, бесспорно, умён. У него потрясающая нервная организация, невозможная с точки зрения нормальной человеческой физиологии: острая чувствительность меланхолика, непоколебимая выдержка флегматика, быстрая сообразительность сангвиника, страстность и вспыльчивость холерика. Но он не позволяет себе обнажать эти вспышки на людях, в совершенстве владея своим телом, умом и эмоциями. Я его ненавижу. Боюсь. Он действительно опасен. И ради того, чтобы этот потенциальный псих счастливо жил дальше, Цузуки пожертвовал собой? Нет, лучше думать, что он пошёл на жертвы ради Хисоки. Это не так больно. Но неужели Цузуки не осознавал, что спасая Хисоку от смертного проклятия ценой собственной жизни, он тем самым обрекал юношу на одиночество? Возможно, Куросаки-кун никогда теперь не встретит кого-либо, кто полюбил бы его сильнее… Нет. Я лицемер. Тот маг был прав. Куда проще смириться с мыслью, что меня променяли на милого, доброго юношу, а не на сумасшедшего убийцу. Впрочем, «променяли» — плохо сказано. Никуда не годится. На самом деле между мной и Цузуки ничего не было, кроме короткого партнёрства когда-то давно. А потом мы оба продолжали делать вид, будто наша совместная работа завершилась самым естественным образом, хотя всё было, конечно, далеко не так. *** Я знал правду об обстоятельствах смерти Цузуки со дня его прибытия в Мэйфу. Коноэ-сан мне первому предложил стать напарником Асато, но предупредил, что с новичком надо вести себя осторожнее: он лишь наполовину человек, а по сути своей — демон. И затем рассказал мне о том, что Цузуки некогда решил отвергнуть свою демоническую сущность и ухитрился покончить с собой, несмотря на свою поразительную способность к регенерации повреждённых тканей. У парня до сих пор случаются затяжные депрессии, и неизвестно, чем они закончатся. Ведь теперь Цузуки не сумеет убить себя, а, значит, непременно вытворит что-нибудь ужасное. На наше общее счастье, как большинство Богов Смерти, Асато забыл о прошлом. Да, он подозревал, что умер отнюдь не от болезни или несчастного случая, чему свидетельство следы многочисленных шрамов на правом запястье. Однако Цузуки не помнил подробностей, и это спасало его от отчаяния. В итоге из потенциально опасного для нас представителя тёмного мира он превратился в легкомысленного сладкоежку. Побеседовав с Цузуки лично и наслушавшись от него всяких детских нелепостей, я честно признался Коноэ-сан, что вряд ли мы сработаемся. Мой прежний напарник погиб на задании, вызвав Тоду для уничтожения сильного демона, похищавшего души людей. Его образ всё ещё стоял передо мной как эталон мужества. Я хотел найти партнёра, похожего на него, а тут… подсовывают какого-то ребёнка, лишь внешне напоминающего взрослого мужчину! Коноэ-сан, выслушав мои доводы, многозначительно хмыкнул, потирая подбородок, и обещал подумать. Партнёрами нас тогда не сделали. Наша совместная работа началась гораздо позднее, за месяц до того, как Штаты сбросили на Хиросиму и Нагасаки ядерные бомбы. Незадолго перед теми событиями Асато вынудил очередного своего напарника жарко бить челом Коноэ-сан, чтобы его забрали хоть в помощники Гусёу-синам, хоть полы в коридорах натирать, лишь бы от Цузуки подальше. И я отлично мог понять того синигами. С Цузуки было хорошо отдыхать, но не работать. Асато-сан имел нехорошую привычку перебрасывать все свои обязанности на плечи других, в то время как сам беспечно веселился где-нибудь в кафе, заедая саке пирожными, или просто отсыпался под вечноцветущими сакурами Мэйфу. Несмотря на это, и, возможно, благодаря своей смешанной крови, он как-то умудрился за двадцать лет пребывания в Мире Мёртвых приручить уже семерых шикигами, что являлось отличной демонстрацией его настоящих способностей, которыми он не пользовался из-за лени. Поэтому когда Коноэ-сан вдруг вызвал меня к себе и попросил поработать с Асато, а моего тогдашнего напарника пожертвовать измотанному непосильным трудом партнёру Цузуки, я вымолвил лишь одно: — Лучше стать дворником и каждый день подметать лепестки сакуры на всех аллеях Мэйфу, чем терпеть выходки Цузуки! — Сейитиро, умоляю, — голос Коноэ-сан дрогнул. — С ним уже все отказались работать. А ты синигами благоразумный, выдержанный. Возможно, рядом с тобой Цузуки станет серьёзнее. И потом — ты единственный, кто ещё не пытался сотрудничать с ним! Я заменю тебя кем-нибудь вскоре. Первый же появившийся новичок будет назначен партнёром Асато, только подстрахуй меня. И ещё я буду доплачивать тебе за вредность десять процентов от оклада. На такие условия пришлось согласиться. Поначалу события развивались именно так, как я и предвидел. Асато упорно не желал брать на себя ответственность за что-либо, дрых целями днями, объедался сладким, упускал души, которые мы должны были собирать, совершал в расследовании грубейшие ошибки. Словом, первое же наше совместное дело из-за его безответственности оказалось начисто проваленным. Поняв это, Цузуки напился в стельку и свалился под стойку бара, пока я выяснял у официанта, почему нам выставили такой непомерный счёт за два овощных салата и четыре рисовых шарика. Оказалось, пока я отлучался, Цузуки ухитрился заказать две пиццы с ветчиной и «проглотить их обе почти мгновенно», по словам наблюдавших это незабываемое зрелище официантов. Читать нотации напарнику было поздно. Я оттащил Цузуки в ближайшую гостиницу, швырнул в сердцах на единственный имевшийся в номере футон и терпеливо выслушивал его бессвязные бормотания, пока Асато, наконец, не уснул. Я же не сомкнул глаз до утра, заготавливая длинную обличительную речь. Произнести её мне не довелось. Страдающий от похмелья Цузуки наутро выглядел крайне жалко. Он сам обличил себя за всё: за проваленное дело, выпивку, две пиццы, одна из которых, как я узнал из его горестных стенаний, по первоначальной задумке предназначалась мне… В итоге ответственность за ритуал оправдания перед шефом добровольно принял на себя я, а Асато стоял рядом с виноватым видом, потупив глаза долу и ковыряя носком пол в кабинете Коноэ-сан. Следующее дело в том же месяце мы, к немалому моему удивлению, успешно выполнили. Пропавшая душа была найдена и вовремя возвращена в Мэйфу. Надо ли говорить о том, что мне пришлось прилагать титанические усилия, чтобы Цузуки нигде не напортачил! На сей раз мы отправились ужинать в кафе рангом пониже, а, соответственно, подешевле, и пока я звонил Коноэ-сан, Цузуки вновь умудрился напиться. На сей раз от радости, что никого ругать не будут. Из его невнятных оправданий перед тем, как он рухнул под стол, я узнал следующее: спиртное было заказано на двоих, но шеф Коноэ слишком долго говорил со мной по телефону… Вот вам и результат, Сейитиро-кун. С досадой я повторил свой заход в ту же гостиницу с тем же грузом на спине. Выдержал многочисленные неодобрительные взгляды, которыми нас оделяла хозяйка, и решил на сей раз обязательно, как только Асато очнётся, наподдать ему по первое число. Но утром с удивлением обнаружил, что когда огромные фиалковые глаза распахнулись и жалобно посмотрели на меня из-под длинных ресниц, вся ярость куда-то улетучилась. Я готов был надавать себе самому пощёчин за бесхарактерность. Коноэ-сан так полагался на меня, а я вот совершенно не в состоянии взять под контроль поведение Цузуки! В кабинете шефа нас ждало сдержанное поздравление за удачно проведенную операцию и осуждающие покачивания головой в связи с помятым видом моего напарника. Коноэ-сан особенно ни на что не рассчитывал, однако в глубине души ещё надеялся, что мой пример благоприятно повлияет на Цузуки. Следующее порученное нам дело предполагало выслеживание монаха, который по подозрению Энма-Тё на самом деле являлся чёрным магом и собирал души умерших. Нам поручили внедриться в общину, чтобы понаблюдать за тем типом, притворившись присланными по обмену опытом адептами из другого монастыря. Для маскировки пришлось выучить некоторые мудрые высказывания, связанные с буддизмом. Цузуки постоянно всё забывал, путал Будду с Кришной, Ананду с Иоанном и Магометом, а я вынужден был периодически оправдывать его эпохальные бредни перед настоятелем. В итоге, кажется, наш духовный наставник заподозрил, что мы вообще к послушникам — ни к буддийским, ни к христианским — отношения не имеем. Особенно после того, как на его глазах Цузуки прямо во время совместной медитации сжевал половину мясного пирога, неизвестным образом добытого за пределами общины. Настоятель рассердился и отправил Цузуки ночевать в пещеру возле озера: серьёзно подумать над своим бездуховным поступком. Именно тогда монах, за которым мы следили, сбежал, потому что меня глава общины по неудачному стечению обстоятельств в тот же вечер отослал на кухню варить рис в порядке подошедшей очереди. На следующее утро нас вызвал «на ковёр» и разнёс по кочкам Коноэ-сан, а спустя три часа я снова тащил на себе напившегося вдребезги Цузуки по лестнице в гостиничный номер, лишь бы не позволить ему в таком позорном виде попасться на глаза начальству. — Я очень виноват, — бессвязно бормотал Цузуки сквозь приступы икоты. — Этот маг не даёт душам упокоиться в раю… А я… его упустил! — Не переживай. Война заканчивается, — попытался я утешить напарника. — Кроме того, всех душ никакому магу не собрать, как бы он ни старался. Однажды он обязательно «проколется», и мы его поймаем! — Но почему – ик! — именно в Японии, а не где-то ещё? В России и Германии жертв сейчас гораздо больше… — Не знаю, Цузуки. — Я опять облажался по полной… Прости, Сейитиро-кун… — Выкрутимся. Спи. — Спасибо… за поддержку. Я так устал тогда, что не выдержал и, когда Цузуки уснул, прилёг на краешек футона рядом с ним. Меня мгновенно сморило. Посреди ночи я очнулся и обнаружил, что Цузуки спит, крепко прижавшись ко мне и удобно устроив голову на моем плече. От его губ всё ещё сильно пахло сакэ. Удивительно, но запах спиртного, который всегда мне был глубоко противен, почему-то не вызывал в данном случае ни малейшего отвращения. Две верхние пуговицы на рубашке Цузуки расстегнулись, и под распахнувшейся тканью я отчётливо разглядел по-детски розовую кожу, маленькую ямочку у основания шеи… Движимый неожиданно возникшим порывом, я протянул руку и провёл ладонью по этой ямочке, потом по щеке Асато, задумчиво пропустил между пальцами пряди взлохмаченных тёмно-каштановых волос, и тут меня словно обожгло. Что это я, провалиться мне на месте, делаю? Отдёрнув ладонь, с колотящимся сердцем я размышлял, почувствовал ли Цузуки мои прикосновения. Если да, то мне пора телепортироваться из этой комнаты, пока он не подумал чего-нибудь … Я не успел подобрать подходящего оправдания для своего поступка, как в этот самый миг Цузуки внезапно потянулся ко мне, и его губы прижались к моим. Это был совсем невинный поцелуй без малейшего намека на страсть: — Ру-тян, — ласково прошептал Цузуки и улыбнулся во сне, обвивая меня за шею обеими руками. Совершенно ошеломлённый я лежал на спине, уставившись в потолок и утратив разом все мысли. Отдышавшись, я списал всё происшедшее на наши обоюдные усталость и стресс, после чего осторожно расцепил объятия Цузуки, встал с футона и устроился на полу возле окна. Так безопаснее. Утром я вполуха выслушал раскаивающиеся причитания своего партнёра, молча подал ему стакан холодной воды, две таблетки аспирина и мокрое полотенце, а потом мы вместе отправились получать очередной разнос от Коноэ-сан. Точно помню: именно в тот день реальность для меня необратимо сместилась. Что бы я ни делал и ни говорил, о чём бы ни думал, я чётко ощущал аромат сакэ на губах, а в ушах звучал тихий шёпот Цузуки: «Ру-тян». В конце концов, я не выдержал и решился спросить. — Цузуки, ты помнишь Ру-сан? — А кто это? — живо заинтересовался мой напарник. — Неужели ты не знаешь девушку с таким именем? — выпытывал я, внимательно наблюдая за его реакцией. — Не знаю. А это важно? Я должен её знать? — Наверное, нет. Да я просто так спросил. Забудь. Скорее всего, в Цузуки заговорила память о прошлой жизни, но если это так, то Ру-сан, кем бы она ни являлась раньше, скорее всего, больше не заинтересует Цузуки. Ей, наверное, сейчас далеко за сорок. Я выдохнул с облегчением и тут же поймал себя на этом. Получается, я успокоился, лишь сообразив, что Асато никогда больше не будет встречаться с женщиной, которую, вероятно, любил до своей смерти? «Глупости, — усмехнулся я себе самому. — Какое мне дело до личной жизни Цузуки? Пусть влюбляется, в кого пожелает, и встречается, с кем хочет!» Тогда я сам ещё не отдавал себе отчёта в том, что как раз до личной жизни Цузуки мне есть большое дело. *** На поиски буддийского монаха нам в помощь дали ещё двоих синигами, но мы и вчетвером ничего не успели сделать. Через два дня наступило шестое августа 1945 года, и Дзю-О-Тё стало не до чёрных магов. Урановая бомба упала на Хиросиму, и всех сотрудников срочно отправили на сбор душ. Погибли в Хиросиме тогда, конечно, не все. Многие выжили, но сильно облучились. Мельком взглянув на этих несчастных, мы поняли, что страшную жатву будем собирать в течение нескольких месяцев. Девятого августа кошмар повторился. Ещё одна бомба была сброшена в Нагасаки, район, ответственным за который являлись мы с моим напарником. Я никогда прежде не видел Цузуки таким, как в тот день. Он умирал следом за каждой обнаруженной жертвой, его душа разбивалась на части снова и снова. Только теперь я понял, насколько он ненавидит своё бытие как синигами. Асато убегал от смерти — не своей, чужой, но она преследовала его повсюду. Я тогда понял, если бы от него потребовали отдать вечную жизнь в уплату за спасение этих несчастных, Цузуки, не колеблясь, пошёл бы на сделку. Видя ужас и разрушение, обожжённые тела детей, которым вскоре тоже суждено было умереть от лучевой болезни, Цузуки стал сам похож на одну из моих Теней. Только глаза его горели, как два аметиста, на почерневшем от пыли лице. После той трагедии Асато не выходил из комнаты, наверное, недели две. Я регулярно приходил к нему и стучался, но он не открывал. Коноэ-сан оправдывал его перед Энма-Дай-О-сама, как умел. Удивительно, но начальство вняло нашим мольбам и решило не наказывать Цузуки за игнорирование своих обязанностей. На пятнадцатый день Асато вышел из добровольного заточения и явился ко мне в комнату. На него страшно было смотреть. Вопреки моим ожиданиям он был абсолютно трезв. Ужасало другое. Он погас изнутри. Его глаза больше не сияли. В тот вечер Цузуки почти ничего не говорил, но из контекста его немногих реплик я догадался об одном: он жаждал видеть мир любящим и счастливым, однако всё, на что был способен — собирать страдающие души, не имея сил ничего изменить вокруг себя. После недолгой беседы со мной Цузуки заснул на диване, а я до полуночи просидел рядом, вглядываясь в его лицо и смутно предполагая, что за столь обострённым сочувствием к людям и абсолютным неприятием смерти кроется что-то очень личное… Но я не сумел понять, почему его так сильно расстраивала гибель людей, и почему чужую жизнь он ценил гораздо выше, чем свою. Через три недели после событий в Нагасаки нам удалось выявить местонахождение пропавшего монаха. Он умудрился изменить внешность и продолжал собирать души, пользуясь трагедиями на территории Японии. Я использовал Тени, чтобы выследить мага, а Цузуки вызвал дух Сорю, чтобы обезвредить его. Выяснилось, что, как и все слуги тёмных сил, тот лже-монах гонялся за мировым могуществом, наивно полагая, будто сможет получить его. Ни капли раскаяния в нём обнаружить не удалось. В схватке с Сорю мужчина был убит, и его по окончании суда отправили в ад. Духовные сущности людей, которых маг удерживал в заточении, освободились. Перед уходом на суд Мэйфу этот подлец успел извернуться и шепнуть мне на ухо: «А ты ведь лицемер, синигами. Сам-то об этом знаешь? Жаль, что за лицемерие не наказывают адом, иначе мы бы с тобой обязательно встретились!» Краска бросилась мне в лицо. Помню, я ничего ему не ответил, просто отвернулся и пошёл прочь, слыша за спиной злорадный хохот. После того расследования я решил надраться в стельку вместе с Цузуки. Если наличествует помойка в душе, рассуждал я, пусть такая же помойка будет и в теле. Это создаст некий иллюзорный баланс двух куч мусора. Вероятно, Цузуки давно руководствовался этим несложным правилом, напиваясь после каждого дела, как удачного, так и полностью проваленного. По обоюдному согласию мы телепортировались в какой-то заштатный бар на окраине Кванджу, по принципу «лишь бы подальше от Мэйфу и Японии», и я глотал там без разбора кошмарную мешанину из алкогольных напитков. И на столе, точно помню, ещё какие-то моллюски были… Наверное, устрицы? Вообще я редко их ем, но тут проглотил с десяток… Моё поведение тогда поразило даже Цузуки, хотя он пил почти столько же. Нет, наверное, значительно меньше. В тот вечер меня за собой в гостиничный номер тащил мой напарник. Ни слова упрёка я от него не услышал, однако в глазах Цузуки я заметил удивлённую настороженность. Асато помог мне улечься в постель и даже аккуратно прикрыл сверху покрывалом, хотя сам не вполне твёрдо держался на ногах. Затем он занял соседнюю кровать. В отличие от меня Цузуки не поскупился и оплатил двухместный номер, нисколько не беспокоясь о перерасходе средств. «Вот транжира!» — подумал я тогда, вынырнув на секунду из глубин пьяного бреда. Потом я провалился в сон, но вместо блаженного отдыха через пару часов проснулся от мерзкого привкуса во рту. Желудок со всем его содержимым подкатил к горлу, явно намекая на то, что всякую гадость переваривать не собирается. Я с трудом встал, придерживаясь за край постели. Шатаясь, доковылял до ванной, и там меня вырвало всей той дрянью, которой я напичкал себя. Стало немного легче. Я склонился над раковиной и открыл кран с ледяной водой. В висках стучало, в желудке противно пульсировало, а отвращение и стыд к самому себе довершали безрадостную картину. — Сейитиро-кун, — робко постучал в дверь Цузуки, проснувшийся от моих шумных манипуляций. — Ты как там? — Нормально. Вытирая лицо полотенцем, я вышел к нему. Наши глаза встретились. — Ты, понимаешь, зря, — Цузуки откашлялся и отвёл взгляд, — сразу столько пить взялся. Надо начинать с небольших порций. И не смешивать водку, текилу и ликёры в кучу. Я бы тебе раньше сказал, но, похоже, мой совет не возымел бы действия. Ты выглядел так, будто хочешь утопиться в спиртном, и тебе совсем не нужен спасательный круг. Извини. Хреновый из меня напарник получился… И друг тоже. — Вовсе нет. С этими словами я опустился на один из стульев, стоявших в номере, и пригладил трясущимися руками волосы, с которых на пол капала вода. Тяжело уронил голову на руки, сцепив пальцы замком. Цузуки уселся рядом. — Что случилось? Просто так ты бы не стал пить. — Да и ты по большей части напиваешься не забавы ради, — горько усмехнулся я. — Но сегодня, как видишь, я воздержался от излишеств, — шутливо заметил Цузуки. — Понял, что тебе вскоре потребуется плечо друга. Прости, но если мы оба начнем вести себя несолидно, Коноэ-сан решит, что именно я оказал на тебя дурное влияние и приставит к нам новых партнёров для обоюдного исправления. — Он и так их скоро приставит, — вздохнул я. — Откуда ты знаешь? — Знаю — и всё. Я пытался говорить отчётливо, но язык заплетался, и я презирал себя за собственную слабость. Этот разговор надо было вести на трезвую голову. А я так некстати поддался слепому желанию «утопиться в спиртном«… Надо же, в этот раз Цузуки по сравнению со мной, практически трезв и даже успокаивает. Пусть лучше возненавидит, лишь бы не смотрел с таким состраданием! — Я просил шефа сократить время нашего с тобой партнёрства в первый же день, как он объявил о решении сделать нас напарниками. Коноэ-сан обещал, что при появлении следующего новичка в отделе меня заменят. После массовых смертей в Нагасаки кто-нибудь точно прибудет, поэтому не думаю, что мы с тобой долго проработаем вместе, — я все-таки поднял голову и посмотрел в глаза Цузуки. — И ещё мне Коноэ-сан пять процентов от оклада доплачивал за то, что я согласился работать с тобой… хотя вначале обещал десять. Видишь, какой я лицемер? — Да ладно, — Асато глядел на меня без тени обиды, — я привык, что из-за моей безответственности никто не хочет быть моим напарником. Наверное, за эти два месяца ты лишний раз убедился в своей правоте. Я безынициативный лодырь и обжора. От меня надо бежать подальше. — Возможно, — спокойно произнес я, не отводя от него взгляда, — только вот почему-то в последнее время мне всё меньше хочется убегать. Скорее, наоборот. Глаза Цузуки стали размером с чайные блюдца, но он ничего не сказал. А я продолжал, сильно волнуясь и сваливая все фразы в одну хаотическую кучу, и оттого начиная волноваться ещё больше: — Вначале ты мне абсолютно не нравился. Но когда мы стали работать вместе, я вдруг понял, что испытываю к тебе нечто… Я сам до поры до времени толком не понимал, что именно, но… однажды ночью тебе приснился кто-то. Наверное, девушка из твоего прошлого, а я по случайному стечению обстоятельств оказался рядом. Это и поцелуем-то назвать было нельзя! Ты просто прикоснулся ко мне губами… Ты изрядно выпил и не понимал, что творишь, а я, как последний идиот, обзавидовался до смерти глупой девчонке… Нет, не умею объяснять! Это всё звучит нелепо, да? — Я д-действительно… н-не п-понимаю, — неожиданно начал заикаться Цузуки. — Ты вмиг понял бы, если б я был девушкой. Но — увы — с каким бы телом и в каком возрасте человек ни стал синигами, в таком возрасте и с таким телом он останется навеки. Знаешь, как ни парадоксально звучит, но тебе придется смириться с чувствами, которые испытывает по отношению к тебе другой мужчина… Всё равно я уже признался, и назад пути нет! — Сейитиро-кун, — Цузуки явно был напуган. — Наверное, мы оба всё же изрядно хватили лишку… Боюсь, я как-то неверно воспринимаю сказанное тобой. Может, нам стоит отложить этот разговор до завтра? — Завтра я буду абсолютно не в состоянии заговорить на эту тему снова… поэтому если ты всё ещё не понял, скажу прямо. За два месяца нашего партнёрства я, похоже, умудрился, как мальчишка, влюбиться в тебя. Разумеется, ты не давал повода… Теперь недомолвок больше не осталось? На лице Асато отразилось замешательство, недоумение, а потом… мне показалось, что я увидел в его глазах нескрываемый ужас. — Нет, — с отчаянием выдавил Цузуки. — Ты пошутил. Скажи, что это была шутка, Сейитиро-кун! — и сбивчиво, скороговоркой забормотал. — Ты утомлён. Завтра ты успокоишься и всё забудешь! — Чёрта с два я забуду такое! — вскакивая с места, выкрикнул я, потом рухнул обратно на стул. Боль и стыд терзали мою душу. Вернее, те её остатки, что положены нам по статусу. — Цузуки, я не шучу. Для меня это действительно важно! Я должен узнать, что чувствуешь по отношению ко мне ты! Он словно не слышал. Или не желал слышать. — Сейитиро… ты успокойся, ладно? Мы стали хорошими напарниками. Скажу больше — ты стал моим первым настоящим другом в Мэйфу. Я был уверен, что в любой ситуации могу положиться на тебя, — и прибавил едва слышно. — Пойми… Другие отношения… Они не нужны ни тебе, ни мне. Это разрушило бы всё хорошее между нами! Сердце замерло на миг: «Значит, мои чувства ему не нужны?» — Извини. Завтра я решу эту проблему. Забудь, что я тебе тут наговорил. И… прости, если сможешь. Больше я не нашёлся, что сказать, и, не сходя с места, телепортировался в Мэйфу. Наутро я явился на приём к Коноэ-сан и попросил его поскорее найти себе замену, ибо мы с Цузуки больше не сможем работать, как напарники, из-за нашей абсолютной несовместимости. — Я собирался предложить тебе занять пост ответственного секретаря через месяц, — признался шеф со вздохом. — Мой нынешний помощник переводится в Дзю-О-Тё с повышением. А ты синигами серьёзный. Средства расходуешь экономно. На тебя можно положиться. Но я думал, до этого времени ты поработаешь чуток с Асато-сан. Охотно верю, с Цузуки вы действительно несовместимы. Асато-сан — весьма проблемная личность, ничего не попишешь. Однако я надеялся, что ты сумеешь положительно повлиять на него. Но если уж с утра пораньше просишь срочно заменить тебя, значит, совсем ничего не получилось? — Именно так, — коротко отозвался я. — А он тоже хотел бы прекратить ваше партнёрство? — Думаю, да. — Я спрошу у него, — Коноэ-сан отвернулся к окну, заложив руки за спину. — Вдруг он считает иначе? — Конечно, шеф, — и я, откланявшись, вышел. Почему-то в тот миг во мне на секунду затеплилась сумасшедшая надежда, что Цузуки не захочет другого напарника. Я бы забыл про вчерашний разговор и остался для него просто товарищем, взяв свои чувства под контроль! Но чуда не произошло. Через несколько часов Коноэ-сан вызвал меня и с грустью сообщил, что Цузуки согласен с моим решением. Мысль о том, что я стал ему и в самом деле отвратителен, ранила гораздо больнее, чем я ожидал. Через месяц Коноэ-сан, как и обещал, назначил меня на пост ответственного секретаря. Цузуки получил очередного партнёра, с которым распрощался ещё скорее, чем со мной. По отделу циркулировали слухи о том, что «Асато с его неспособностью поладить хоть с кем-то, терпят лишь потому, что у него в подчинении уже восемь шикигами и ещё потому, что Граф в нём лично заинтересован». Я старался не верить этим сплетням, а сердце болело исподволь, как угли тлеют. Рана зажила — шрам остался. Первые полгода после прекращения нашего партнёрства мы общались редко и очень официально, делая вид, будто между нами никогда ничего не происходило. Потом иногда Цузуки начал улыбаться мне при встрече. Я отвечал настороженно, боясь, что принимаю желаемое за действительное, опасаясь разрушить вновь возникающее доверие. По крайней мере, Цузуки больше не презирает меня, а это уже хорошо. Еще через год мы снова стали общаться свободно, как я бы беседовал с любым сотрудником Энма-Тё. На первый взгляд, все уладилось, однако я продолжал думать о нем, и пусть понимал, что не сумею подарить ему счастья, но я мечтал, чтобы Цузуки нашел себе кого-то, на чью любовь откликнулся бы. К несчастью, родственной души для него не находилось ни в Мэйфу, ни на Земле. Всё изменилось с появлением Хисоки Куросаки. Этот юноша умер в 1997 году в возрасте шестнадцати лет от неизлечимой болезни, вызванной проклятием. Перед смертью Куросаки-кун пожелал стать синигами, чтобы найти того, кто его проклял. Желание было исполнено: Хисока стал одним из нас, и его назначили очередным напарником Цузуки. В тот же день Асато-сан и Куросаки-кун поручили расследование дела о многочисленных смертях, предположительно вызванных нападениями вампира. Так мы столкнулись с первыми жертвами Кадзутаки Мураки. Вампира безумный доктор создал из тела умершей, а затем воскрешённой с помощью чёрной магии певицы Марии Вонг. Лишённая собственной воли, Мария убивала людей, находясь под гипнозом. Сначала мы охотились за девушкой-вампиром, но потом обнаружился настоящий виновник происходящего, и Цузуки с Хисокой вынуждены были в открытой схватке противостоять доктору. В том сражении Мураки умело улизнул прямо из центра магического пламени, которым его окружил Асато, вызвав дух Сузаку. Душа Марии была освобождена. Помню, меня уже тогда весьма насторожило то, с каким выражением лица Цузуки рассказывал об этом сумасшедшем маньяке. Никогда прежде я не замечал в глазах своего бывшего напарника столь яростного блеска. В каждом слове звучал гнев, в каждой интонации — желание мстить. Подобные чувства Цузуки я отлично мог понять. Других эмоций бессердечное чудовище, уничтожавшее человеческие жизни, не заслуживало. Не было такого преступления, которого бы Мураки не совершил или не планировал совершить. Доктор воспринимал всех окружающих, как кукол, с которыми он волен играть по своим правилам. И даже ознакомившись с его досье и узнав о его юношеских годах, я не стал относиться к нему мягче. Цузуки ведь тоже потерял в один день всю семью, но, несмотря ни на что, не превратился в монстра. Спустя пятьдесят семь лет после прибытия Цузуки в Энма-Тё, слугам Графа удалось собрать на Асато-сан полное досье, которым Хакушаку-сама решил поделиться с Коноэ-сан за чашечкой чая. А шеф не утерпел и поделился со мной. Тогда-то я и понял многое о своем бывшем напарнике, особенно о причинах его неприятия чужой смерти… Когда Асато исполнилось восемнадцать, жители небольшого городка, расположенного неподалёку от Токио, где проживала семья Цузуки, убили его сестру и мать за то, что те воспитывали сына демона. В отместку Цузуки тоже наломал дров, стерев с лица земли всех, кто был или мог быть причастен к убийству дорогих ему людей, а позже сам себя лишил жизни из чувства вины. Интересно, а готов ли Мураки тоже пожертвовать собой после свершения своей мести? Очень сомневаюсь. К тому же его мщение явно совершается не под влиянием аффекта, а вполне целенаправленно и продуманно. Коноэ-сан будто тогда уже что-то почувствовал. Проведя параллели между прошлым Асато-сан и доктора, он запретил мне говорить Цузуки о том досье на Мураки из опасения, что сердобольный синигами решит спасать душу этого психа, и в итоге всё только ещё больше усложнится. Впрочем, меры предосторожности помогли ненадолго. Второй раз Мураки выскочил перед нами, как чёртик из табакерки, на корабле «Королева Камелия», куда Коноэ-сан отправил Цузуки и Хисоку расследовать очередное дело. На океанском лайнере произошел ряд убийств, причем в числе жертв оказался сам хозяин корабля, двое его гостей и в довершение ко всему шестнадцатилетняя дочь хозяина — Цубаки-химэ. Само собой виноват во всём оказался Мураки. Он заметал следы своих незаконных опытов по трансплантации человеческих сердец. Его подельник, Какьён-сан, внезапно отказался продолжать их совместный бизнес. Он спас жизнь своей дочери, пересадив ей с помощью Мураки сердце убитой девочки по имени Ирэн, а дальнейшие операции его не интересовали. Таким образом, Какьён-сан, сам того не ведая, прервал важные для доктора эксперименты, за что и поплатился жизнью. Перед тем, как в очередной раз сбежать от правосудия Дзю-О-Тё, Мураки взорвал лайнер. С трудом мне и Ватари удалось успеть прибыть к месту трагедии на вертолётах и спасти Цузуки, Хисоку и оставшихся в живых пассажиров с тонущего судна. С того дня каждое упоминание о докторе вызывало у Асато-сан приступ неудержимого гнева. И я был бы спокоен, если б это было только желание реванша, но ненависть Цузуки превосходила все мыслимые пределы, а, как известно, всякое чрезмерное чувство в итоге превращается в свою полную противоположность по закону маятника. Ничего хорошего, в общем, ждать не приходилось. Чуть позже в Киото, когда Цузуки, Хисоку и Ватари отправили на поиски маньяка, охотившегося на молодых девушек и отрезавших им после убийства пряди волос, мне самому пришлось столкнуться с Мураки. Прибыв в парк по вызову Хисоки, я заметил хохочущего доктора, чуть поодаль — трёх омерзительных чудовищ, пожиравших очередную жертву, а совсем рядом сгорбившегося Цузуки, обхватившего себя руками за плечи. Судя по лицу Асато, он считал, будто всё случилось исключительно по его вине. Яснее ясного, эту мысль ему подкинул Мураки, подбиравшийся исподволь не только к телу моего бывшего напарника, но и к его душе. Я видел до этого лишь многочисленные фото доктора, но то, что я узрел воочию, поразило даже меня. Мураки был настолько же хорош собой, насколько порочен. Серебро его волос напомнило осколки луны, отражающиеся в колышущихся водах ночного озера. Бледно-серый, почти бесцветный левый глаз, и невероятно яркий голубой правый. Холёные руки. Идеально белый плащ, будто насмешка над жертвами, чья кровь регулярно оказывалась на этой ослепительной ткани … Окружив Цузуки Тенями, я атаковал Мураки, стараясь не показывать собственных эмоций. Иначе — не победить. И всё же, когда я смотрел на доктора в упор, что-то чувствовалось под всеми его жестокими масками — живое, едва теплящееся. Будто глубоко в непроглядной тьме задыхается и погибает раненый ребёнок. Я отогнал назойливое чувство. Мне оно мешало сосредоточиться. Мураки снова сбежал, а мы потом слишком поздно поняли, что он затевал на самом деле. Его игра с Цузуки, как выяснилось, состояла из вполне определенных раундов и имела дальний прицел, смысл которого мы обнаружили с чересчур большим опозданием. Доктор собирался заставить Цузуки вспомнить всё о его прошлом, вынудить мучиться из-за совершённых ошибок, а потом, когда Асато снова не пожелает жить, пообещать ему смерть без воскрешения. Самому же использовать бессмертное тело синигами для перерождения сводного брата. Его план почти удался. Он превратил Марико-сан, шестнадцатилетнюю ученицу одной из школ Киото, в гигантскую сколопендру и вынудил Цузуки сражаться с ней. Дух Сузаку сжег Марико, несмотря на отчаянные мольбы Асато и попытки остановить шикигами. После гибели девочки Цузуки окружил себя огненным кольцом и не давал никому приблизиться к себе. Сквозь тот барьер сумел пробиться только Мураки, забрав потерявшего сознание Асато с собой. О случившемся в последующие часы мы узнали со слов Цузуки, но даже он не смог полностью восстановить картину происшедшего, поскольку большую часть времени провел в беспамятстве. Он еле вспомнил тот миг, когда вонзил нож в тело своего заклятого врага, а потом вызвал Тоду. Никогда не забуду, как, стремясь найти Цузуки, Хисока на наших с Ватари глазах выиграл в схватке с Орией карточку-ключ, чтобы успеть проникнуть в лабораторию и предотвратить несчастье. Когда мы прибыли, здание почти исчезло в ревущем пламени. Я стоял, глядя на пылающие стены, и невольно вспоминал гибель Такеши. Горько осознавать, в конце концов, тот, кого я поначалу считал безнадежным лентяем, повторил подвиг моего первого и самого лучшего друга в Мэйфу. Обидно только, что Цузуки умирал теперь наедине с врагом, а не рядом с теми, кто был дорог ему. Впрочем, своим смелым поступком он освобождал Хисоку от проклятия. Мне казалось, я понимал тогда, чего хотел Цузуки. Никто не имел права решать за него, когда ему жить и когда умирать. Потому я старался заставить себя не двигаться с места. Я полагал, Цузуки не простит нам, если мы бросимся его спасать, игнорируя его собственное желание распорядиться своей судьбой. Однако Хисока считал иначе. Отбросив от себя мои руки, парень, не раздумывая, прыгнул в пламя. Он бы сгорел там, этот упрямый и наивный пацан, поэтому я поскорее вызвал свои Тени, чтобы они образовали для меня безопасный туннель. Пробравшись внутрь, я быстро обнаружил Хисоку и Цузуки. Они лежали, обнявшись, посреди обломков стен, расплавленных осколков стекла и обгорающих кусков пластика, почти задохнувшись от дыма… Тени обвились вокруг их тел и помогли мне вытащить Хисоку и Цузуки наружу. Мураки в здании найти не удалось, но я особенно и не старался его искать. Впоследствии выяснилось: доктор и на сей раз сбежал. Создавалось впечатление, что Мураки просто не способен умереть, пока не совершит свою месть. И никакие силы: ни земные, ни небесные не могли ему повредить. Тогда к моей ненависти примешалась изрядная доля страха. До сих пор никому из синигами не приходилось иметь дело со столь сильным противником. Даже Энма-Дай-О-сама, вызвав Коноэ-сан к себе после пожара в Киото, признал данный факт, разрешив использовать в борьбе против Мураки любое количество сотрудников отдела, лишь бы пресечь деяния доктора. Именно после всего пережитого я не в силах был поверить, что Мураки из параллельной жизни, пусть и не потерявший родителей, мог радикально измениться. Он провел то же одинокое детство, его воспитывали те же психически неадекватные люди, над ним так же насмехался и издевался сводный брат… Фактически Мураки и сейчас почти тот, что раньше, просто его разум не подтолкнули вниз с края пропасти. Но если произойдёт что-то непредвиденное, доктор вполне может снова начать творить то же самое. Его ум подготовлен на девяносто девять процентов. Один процент способен появиться откуда угодно в любой момент. И я оставил амулет в его руках ещё на два года?! Непростительно. Ничего, я найду способ незаметно следить за Мураки. Если понадобится, вырву рубин у него ценой своей жизни. Цузуки должен получить шанс освободиться! Надеюсь, хоть и с большим опозданием, я всё же сумею стать для него тем партнёром, на которого можно положиться.