Амулет синигами

Здесь темно и нет звуков. Тишина абсолютна. А вот темнота не черна. Она похожа на дымчатую вуаль в сумерки и отливает рубиново-красным. Получается, я всё ещё жив? Ведь если бы я умер, то разучился бы думать. Но я, определённо, не в Мэйфу. В пустоте? Даже если так, мне безразлично. Если я всё рассчитал верно, друзья обо мне забыли. И Хисоки больше нет в Стране Мёртвых. Мой напарник живёт сейчас среди обычных людей. Надеюсь, он сумеет примириться со своим даром эмпата и научится общаться с теми, кто ему дорог, не причиняя боли себе. А я, к сожалению, выжат до капли. Самое лучшее, что мне удалось придумать: как использовать тот прототип машины Ватари, чтобы безупречно совершить задуманное. Смерть его родителей. Ключевая точка всего. Бесполезно в будущем пытаться изменить безумца. Бессмысленно пытаться спасти поодиночке всех его жертв. Но можно сделать так, чтобы безумец никогда не появился на свет. Значит, надо стереть определённую часть прошлого, чтобы некоторые события не произошли. Как только я увидел изобретение Ватари, эта идея сразу возникла и укрепилась во мне. *** Хорошо, что пропали чувства. Когда-то, наоборот, их было более, чем достаточно. И они едва не убили Хисоку. Теперь я могу бесстрастно наблюдать свои воспоминания: преступления, ошибки, просчёты. И последнее дело, — доброе, надеюсь, — которое мне удалось совершить. Надеюсь, тем поступком я смог хоть как-то загладить вину за своё греховное рождение. Демону-полукровке не место среди людей. А я всегда хотел быть человеком. Теперь — и этого не хочу. Просто не вижу смысла начинать все снова. Куда мне идти? К кому? Изменив судьбу Мураки, я автоматически создал новую судьбу для Куросаки-кун, а тому, другому Хисоке я не нужен. Да что рассуждать! Я всегда причинял окружающим лишь боль. Демон, в порыве ярости утративший человеческий облик, превратился в демона, жаждущего искупить свои грехи. Он резал вены сотни раз. Не ел, не пил, не спал. В конце концов, добился своей цели и попал в Мэйфу. Превратился в синигами, сотрудника отдела по вызову пропавших душ. Спустя двадцать лет получил в напарники красивого синеглазого Бога Смерти по имени Тацуми, но, не сумев разобраться в своих чувствах к нему и потеряв отличного друга и партнёра, долгое время бродил по Земле с какими-то невероятно занудными собратьями по разуму, отлавливая неупокоенных. Потом к демону-самоубийце присоединился юноша-эмпат, уничтоженный на Земле маньяком и поклявшийся отомстить. Демон и юноша вместе расследовали дело серийного убийцы, промышлявшего в районе Нагасаки, оказавшегося на поверку талантливейшим доктором, «свёрнутым» на идее воскресить своего брата, чтобы отомстить за убийство родителей. В жертву своей паранойе тот врач принёс десятки людей. История едва не завершилось в подземной лаборатории, когда демон, вспомнивший прошлое, пытался покончить с собой и с безумным хирургом одновременно, предполагая, что их обоюдная смерть — лучший выход для всех. *** Хисока тогда прыгнул в бушующее пламя следом за мной, а за ним, как позже выяснилось, ринулся и Тацуми. Они оба вытащили меня и с помощью Ватари методично выхаживали в клинике Мэйфу в течение трёх недель. Я помню, как начал вставать с постели и однажды вечером вышел прогуляться в накинутом на плечи пиджаке во двор больницы. В свете полной луны лепестки сакуры кружились в ночном воздухе. Хисока стоял рядом и рассказывал что-то, а потом, завернув рукав рубашки, продемонстрировал следы не исчезнувшего проклятия на своём предплечье. «Мураки жив», — с удивлением понял я. Значит, доктору тоже каким-то чудом удалось избежать смерти. Интересно, кто спас его? Он ведь был тяжело ранен. Впрочем, какая теперь разница? Я гулял по аллеям, а в голове царила усталая пустота, и в ней, словно стеклянные шарики, перекатывались редкие мысли: «Я едва не убил себя и Мураки. Хисока меня спас, но мы все по-прежнему прокляты, каждый по-своему. Друзья подарили мне жизнь. Но как её продолжать, если я остался прежним? Ничего-то во мне не изменилось». В итоге эти размышления завершились безрадостным выводом. Для всех было бы лучше, если бы я погиб. Вместе с Мураки, естественно. Только вслух об этом говорить не надо. Друзья расстроятся. Они так хотели меня спасти! Я не могу причинять им страдания своей грустью, это было бы нечестно. Поэтому я стану прежним, начну улыбаться и говорить, что всё в порядке. И поедать любимые пирожные. И ссориться из-за сладостей с шефом. По крайней мере, я нужен Хисоке, и он тоже нужен мне, поэтому я останусь здесь ради него. *** Той ночью Хисока сам перебрался на мою кровать, лёг поверх одеяла, обнял за плечи и приник щекой к моей щеке. Когда же я проснулся, в немом удивлении уставившись на него, юноша прошептал лишь одно: — Не прогоняй меня, Цузуки-сан. Я нежно погладил его руку. — И не собираюсь. — Спасибо. — Это мне надо благодарить тебя, ведь я далеко не подарок. Внутри меня слишком много боли. Ты ужаснёшься, если побудешь со мной чуть дольше. Ты так долго не выдержишь. — Выдержу, — упрямо засопел носом он. — Хисока… Я не хочу стать тем, кто причинит тебе ещё больше страданий. — Только не ты. Ты не смог бы. — Не нарочно. Невольно. Ты же и сейчас чувствуешь мою боль, не правда ли? — Да. И хочу, чтоб её больше не было! Любой ценой, — неожиданно его губы приблизились к моим, я ощутил частое, тёплое дыхание на своей коже, а потом он поцеловал меня. Не знаю, что в тот миг на меня нашло. Забыв обо всем, я привлёк Хисоку к себе, потянулся к пуговицам его рубашки, расстегнул их все от первой до последней, пробрался рукой под тонкую ткань, лаская нежную кожу. В тот миг я даже не подумал о том, что с ним нельзя так. Для него и подобного начала было слишком много. Задыхаясь в моих объятиях, юноша тем не менее не отталкивал меня, хотя вероятно, испытывал непереносимые страдания из-за моих неконтролируемых эмоций. Я ощутил неладное, когда он вздрогнул всем телом, лицо его побледнело, а затем он обмяк в моих руках. — Нет, — испугался я, — только не это! Уложив Хисоку на кровати поудобнее, я вскочил на ноги, подхватил со стола графин и стал брызгать ему в лицо прохладной водой. Потом открыл окно, чтобы в комнату проник свежий воздух. Хисока вскоре пришёл в себя. — Прости, Цузуки-сан. — Ты что, малыш, — заплакал от облегчения я. — Даже не вздумай извиняться! — Неужели я никогда не смогу стать ближе к тебе? — с отчаянием спросил он. — Я ведь, правда, очень этого хочу! — Я тоже! Больше всего на свете! Но я не должен был спешить. Я болван, Хисока. Прости, — я продолжал стоять возле него, желая провести ладонью по светлым волосам и не решаясь. Ведь тогда он снова почувствует страшную боль в своем хрупком теле! — Цузуки-сан? — Да! Чего ты хотел бы сейчас? Я всё сделаю! — Стать обычным человеком. Вместе с тобой. Его глаза закрылись, и он от усталости и пережитых волнений быстро уснул. Присев рядом, стараясь даже случайно не дотронуться до него, я укрыл его одеялом и всю вторую половину ночи беззвучно прорыдал, зажав рот кулаком. Я вновь и вновь осознавал, какой же я подлец. Я не имел права касаться этого мальчика, пусть даже мне этого очень хотелось, пусть он первый поцеловал меня! Мои истинные желания слишком отвратительны. Я просто не заслужил его преданности. Потом я уселся на стул возле окна, склонил голову на руки и вскоре сам погрузился в сон. *** Меня разбудило ласковое поглаживание пальцев по затылку. Хисока стоял рядом и, склонив голову набок, с улыбкой смотрел на меня. — Ты красивый. — Ой, — я хотел быстро вскочить на ноги, но затекшая шея и спина дали о себе знать. Колючие мурашки побежали по всему телу. — Извини, — я изо всех сил замахал руками и ногами, пытаясь поскорее прогнать неприятные ощущения. — Разве можно выспаться, сидя на больничном стуле в палате, да ещё согнувшись в три погибели? — засмеялся Хисока. — Кстати, нас сегодня уже выписывают. Тацуми вчера сказал. — Наконец-то, — неестественно бодрым голосом воскликнул я. — Просто не терпится вернуться к своим обязанностям! — Цузуки-сан, — поник Хисока. — Прости за вчерашнее. — Не вздумай извиняться! Виноват один я. — Не ты, а тот ненормальный псих! Если бы не он, ты бы не вспомнил свое прошлое и не страдал бы так! — Мураки всего лишь напомнил мне правду. Я был демоном и убивал людей. — Мне не важно, кем ты был! Ты нужен мне сейчас любым, — и он доверчиво уткнулся лбом в мое плечо. — Я буду с тобой, несмотря ни на что. — Я причиняю тебе одну боль. И причиню ещё много раз! — А я научусь её терпеть! Увидишь! Ты же выносишь! И я сумею. Я не нашёлся, что ему ответить. Он бы сумел. Он и правда научился бы делить со мной мою ношу, этот решительный паренёк. Но основная проблема заключалась в другом. Я не мог контролировать некоторые свои сны. И Хисока однажды их увидел. *** Мы продвигались в наших отношениях шаг за шагом. Тяжело, упорно, цепляясь за каждый шанс быть вместе. Я старался думать о чём-то светлом, когда обнимал Хисоку, даже когда просто дотрагивался до него, чтобы случайно не обжечь своей горечью. Мой терпеливый напарник каждую ночь приходил ко мне и пытался научиться справляться с безысходным отчаянием и тьмой, всё ещё жившими во мне. И мы почти справились. Я говорю почти, потому что… Да, я всегда знал о тех своих снах и сам их до судорог боялся. Я их ненавидел, подавлял, выдирал из себя, словно сорную траву. Именно из-за моих снов после нашей очередной попытки близости, заходившей каждый раз немного дальше, но в итоге заканчивавшейся обычными взаимными успокоениями и уверениями, что «однажды всё обязательно сложится», я старался отодвинуться подальше от Хисоки или уходил гулять в парк до утра. Хисока всегда спрашивал, почему я убегаю, а я придумывал разные отговорки вроде: «Пытаюсь дать тебе отдых» или «Надо тебе иногда и выспаться спокойно, без моих кошмаров». Но дело было в другом. Я боялся, что однажды он увидит. Я был способен прятаться от него днём, но не ночью. И однажды случилось именно то, чего я больше всего опасался. Хисока только притворился, будто уснул, а на самом деле последовал за мной в парк. Он нашёл меня на скамейке. Юноша сел рядом, желая согреть и успокоить, ибо я метался и что-то невнятное бормотал во сне, и вот тогда, только коснувшись меня рукой, бедный малыш провалился в мой самый жуткий ночной бред. *** Запах разгорячённой кожи, солёный пот вперемешку с кровью на искусанных губах. Мои запястья и щиколотки прикованы к каменной стене какого-то подземелья, и я не могу пошевелиться. — Одинокий страдалец… Мой милый синигами с глазами, подобными аметисту, — бархатно-ледяной шёпот переворачивает душу, заставляя испытывать невозможную гамму чувств: от удушающего гнева до ослепляющего желания. Я больше не подчинен себе. Рука в белой перчатке касается лба. Проводит по лицу сверху вниз, заставляя закрыть глаза, будто не хочет дать мне увидеть своего обладателя. Спускается ниже, пробирается за ворот рубашки. О, как хорошо! Ещё, ради Бога, ещё! — Цузуки-сан, — снова загадочный шёпот, перемежаемый тихим смехом, — так ты меня боишься, ненавидишь или просто хочешь, а? — Нет, — я пытаюсь из последних сил удержать власть над своим телом. — Нет! Отойди! Оставь меня! «Ещё, ради Бога, ещё!» Он смеётся, отходит на полшага и внезапно резким движением разрывает на мне рубашку. Его разные глаза — бледно-серый и голубовато-фиолетовый — одновременно вспыхивают восхищением и откровенным вожделением. — А ты казался таким недотрогой, — он откровенно издевается, будя самое худшее, что осталось во мне от демонической сущности. Снимает перчатку и начинает ногтями царапать мою грудь до алеющих росистой влагой ссадин, с усмешкой глядя прямо в глаза. Так хочется убить его… Если б только руки были свободны! Но тут же порыв безудержной ярости сменяется намерением броситься вперёд и искусать его губы, как он минуту назад искусал мои, а потом отдаться ему прямо в этой страшной комнате. «Я сейчас умру, моя душа разорвётся надвое! Кто-нибудь, помогите…» — Цузуки-сан, — длинные изящные пальцы быстро освобождают меня от наручников. Обессиленный я валюсь на пол. Нет сил убегать. Что там бежать — нет возможности стоять, думать, дышать… Фигура молодого мужчины в расстёгнутом белом плаще склоняется надо мной. Недавний мучитель осторожно берёт мои пораненные запястья, прикладывает к своим губам, дует на них. — Прости, мой драгоценный возлюбленный. Я был непозволительно груб, — он наклоняется, укладывает мою голову к себе на колени, заботливо укутывая меня в полы плаща. — Оставь, — шепчу я, заведомо понимая, что проиграл. — Оставь меня в покое! — Разве это то, чего ты действительно хочешь? — голос удивительно мягкий и спокойный. — Я освободил тебя. Так беги! Только учти, для тебя я могу быть любым: жестоким, словно хладнокровный убийца, таким ты меня уже знаешь. Или нежным, как юная девушка, такого меня тебе еще предстоит узнать. Ты просто скажи, какую часть моей души ты хочешь больше, и я стану для тебя таким. Страх исчез. Осталось только острое, непреодолимое желание. Я усмехаюсь, молча снимаю с него очки. Кладу на пол, отодвигая подальше. Он не останавливает меня. Смотрит и улыбается. Вдруг мой ум поражает, как молния, мысль, что сейчас наши улыбки почти похожи. — Будь со мной разным, — хриплым шёпотом, говорю я, удивляясь собственным смелым словам, — как твои глаза. Покажи всего себя, свет и тьму, без прикрас. Он удовлетворённо кивает, сбрасывает плащ и расстилает его на полу, будто покрывало. Медленно расстегивает пиджак, аккуратно складывает в изголовье нашей импровизированной постели. За пиджаком следуют рубашка, брюки, ботинки, носки. И когда он уже остается передо мной — обнажённый, великолепный, сияя фарфоровой белизной кожи, то вдруг нетерпеливо привлекает к себе, срывает с меня остатки одежды и изо всех сил впивается в мои саднящие губы. Его руки ласкают меня то нежно, то почти жестоко. Пальцы вначале едва поглаживают соски, а потом неожиданно сжимают их до пронзительной боли; трепетно проводят по ягодицам, а затем безжалостно, до синяков стискивают бедра, впиваясь ногтями под кожу. Но мне так хорошо, именно этого я и ждал от него. Мы оба возбуждены до пьянящего головокружения, до горячей истомы. Он садится на покрывало и сажает меня сверху, лицом к себе, прижимая мои колени к своей талии, и я уже не понимаю как, но он быстро входит в меня, и мне, как ни странно, совсем не больно. Наоборот, я испытываю невероятное наслаждение от нашей близости. Я плачу, кричу, обхватывая его за шею руками, зарываюсь в его волосы, двигаюсь с умопомрачительной скоростью, стремясь впитать, почувствовать, поймать как можно больше за отпущенные мгновения. Но мне мало, и ему тоже. В самый ответственный момент он выскальзывает из-под меня, несмотря на мои отчаянные протесты, переворачивает на живот и начинает гладить по спине, успокаивая. Ложится сзади, обхватывая всей поверхностью своего восхитительного, безупречного тела. Целует, что-то шепчет на ухо, и вдруг неистово прихватывает зубами плечо с глухим, почти звериным рычанием. Меня пробивает дрожь. Я снова чувствую его в себе — неудержимого, страстного. И всё повторяется сначала. Нарастающее возбуждение, почти экстаз, не достигнув апогея, срываются, когда он, дразня, покидает моё бунтующее тело. Не выдержав, я переворачиваюсь, грубо хватаю его за плечи, оплетаю ногами и руками, заставляя прижаться к себе. — Не отпущу! Не уходи! — вырывается из моих губ. — Ты не столь давно требовал оставить тебя в покое? Разве нет? — с видом победителя смеётся он. — Я тебя ненавижу! — фраза звучит фальшиво, и мы оба знаем это. — Понимаю, — с коротким смешком кивает он. — Но желание быть со мной гораздо сильнее, и ты ничего не можешь с ним поделать. А моя страсть еще огромнее твоей, хотя тебе и кажется, что всё совсем наоборот. И я точно так же себя за это ненавижу. Ты уничтожаешь мой годами отработанный самоконтроль. Разбиваешь веру в то, что подобное влечение — лишь обман и иллюзия. И с этими словами, без промедления войдя в меня снова, он несколькими уверенными движениями доводит нас обоих до желанной развязки. И я уже не помню, что кричу на пике наслаждения. Наверное, что счастлив, и мне хорошо, как ни с кем в жизни не было. Всё верно. Мы оба демоны. Только мы можем полностью удовлетворить друг друга. *** Я вскочил, задыхаясь, и осмотрелся по сторонам. Я находился на скамейке под сакурами неподалеку от жилого корпуса Энма-Тё. Рядом со мной на деревянном сиденье застыл Хисока. Глаза его были пугающе пусты. Он не шевелился, будто охваченный заклинанием неподвижности. Влажные пальцы юноши сжимали мою ладонь. Я осторожно провёл по щеке Хисоки тыльной стороной кисти. Никакой реакции. Тогда я позвал паренька по имени. Снова ничего. Только из широко распахнутых глаз его вдруг скатились две слезинки. — Цузуки-сан, — едва слышно вымолвил мой напарник. — Оказывается, тебе на самом деле нужен вовсе не я. — Что?! — я не мог поверить своим ушам. — Хисока, о чём ты? — О твоём сне. Или, скажешь, не помнишь, что тебе снилось? Краска залила меня до кончиков ушей. — Это всего лишь отвратительный кошмар! — Не сказал бы, — горько усмехнулся он. — Поверь, я сам себя презираю! Я бы рад был, если б мне такое вовсе перестало сниться! — По отношению ко мне ты никогда не был таким, — с сожалением произнес юноша. — Каким? — Сгорающим от желания. Жаждущим. Ненасытным. Неужели Мураки так сильно сумел привлечь тебя? — Я ненавижу его всеми фибрами души, как и ты! — Почему же ты тогда с таким удовольствием занимаешься с ним любовью в своих снах?! — закричал мой напарник. — Не лги хотя бы самому себе! В тот миг я остро осознал его чувства, даже не будучи эмпатом. Я не знал, что ему ответить, как разубедить. Внезапно юноша с грустью посмотрел на меня и произнёс: — Даже если однажды ты сделаешь это с ним наяву, я всё равно буду продолжать любить тебя, — с этими словами он встал со скамейки и поспешил прочь вдоль по аллее. Я раскрыл рот, желая его окликнуть или броситься за ним, но понял вдруг, что не сумею сейчас изменить ситуацию в лучшую сторону, только всё окончательно испорчу. И решил запастись терпением и выждать время, а потом попытаться еще раз доказать Хисоке, что он ошибается насчёт меня. *** На следующей неделе Вакаба притащила в наш отдел весьма забавный квест, разработанный наскоро кем-то из персонала Дворца Свечей. Коноэ-сан сразу всех предупредил: «Увижу вас занятыми не работой — прибью по второму разу, не посмотрю, что вы бессмертные». А мой завтрак, обед и ужин в случае доказанного свидетелями злонамеренного безделья пообещал отнять у меня и съесть самолично. Но разве кому-то суровое предупреждение босса помогло отказаться от забавы? Нет, конечно. Я сразу попросил Вакабу прикупить шефу побольше коричных рулетов и отнести в кабинет с утра пораньше. После чего мы всем отделом с чистой совестью приступили к совместным путешествиям по виртуальному миру. Спустя три часа в помещении заморгал свет, а потом и вовсе упало напряжение ниже критической черты, отправив все наши компьютеры в одновременный аут. — Не-е-ет! — раздавались изо всех углов отчаянные вопли синигами. — Только не сейчас, когда я почти добрался до заколдованной башни! — А я сундук с сокровищем откопал! — А я почти уговорил нового шики присоединиться ко мне! — Замолчали все немедленно! — холодно скомандовал Тацуми. — Меня куда больше интересует, почему ни у кого из нас до сих пор нет качественных блоков бесперебойного питания?! — А потому что, — язвительно поделилась догадками Вакаба, — кое-кто проел все запланированные на апгрейд деньги в позапрошлом месяце. Туда же особой статьей входили и средства на закупку новых блоков взамен сгоревших пять недель назад во время каких-то странных опытов Ватари! Ты не знаешь, Цузуки-сан, кто бы это мог быть? — хитро полюбопытствовала девушка. Я ощутил всей поверхностью кожи, как в темноте на мне скрестились многочисленные рентгеновские лучи откровенно неприязненных взоров. И чего всегда оказываюсь виноват именно я? Ну да, я чаще других захаживаю в разные кафе и магазины, особенно в кондитерские отделы, но это же не повод обвинять меня сразу во всех грехах! — Ладно, ладно, — примирительно заговорил Тацуми, — сейчас я пойду и попробую разобраться, что произошло. Чёрт! — послышался грохот. Очевидно, в непроглядной тьме мой бывший напарник врезался в допотопный ксерокс, украшавший окно напротив. Больно, знаю. Сколько раз сам в эту железяку лбом вписывался, причём при свете дня. Наконец, ответственный секретарь Энма-Тё выбрался наружу в коридор, по которому со свечами в руках носились сотрудники остальных отделов, пытавшиеся понять, что случилось. Один я оставался совершенно спокойным, как золотой Кришна. Или Будда? Да ну их, вечно путаю! Я и так достаточно переволновался на прошлой неделе, когда Хисока перестал общаться со мной и удостаивал лишь коротким кивком в качестве приветствия по утрам и в конце рабочего дня. Новых расследований на Земле не намечалось, поэтому шеф никуда не отправлял нас вдвоём, и Хисока, кажется, только радовался этому обстоятельству. Мой напарник по-прежнему переживал из-за меня, но он испытал слишком сильное потрясение, подсмотрев худший из моих снов. И, безусловно, хотел дать мне шанс разобраться в своих чувствах самому. А я не представлял, как теперь убедить его, что мне не нужен никто, кроме него, и что мои сны — просто ненавистные кошмары. Не зная, как подступиться к разговору, я каждое утро кивком отвечал на его молчаливое приветствие и стыдливо отводил глаза в сторону. *** Подача электричества возобновилась час спустя. Встряхнувшись от мрачных мыслей, я взглянул на компьютер и убедился, что он перезагрузился и готов к работе. Я с предвкушением подумал о продолжении интересной игры, но тут внезапно заметил, что над стрелкой «мыши», случайно оказавшейся на значке сетевого окружения, высветилось сообщение: «Найдено два новых соединения». Немного удивившись, я раскрыл список подключений. Быть не может… «Слетели» защитные пароли с компьютера шефа и с архива! Я едва удержался от злорадного желания потереть руки. Вот сейчас я и посмотрю, что там у босса на жёстком диске творится! Готов поспорить, основное место занимает куча игр и список контактных телефонов земных кондитерских, а отнюдь не папки с текущими делами. Уже почти двинув мышью в сторону иконки, обозначающей вход в компьютер Коноэ-сан, я вдруг остановился и в крайней задумчивости взглянул на второе соединение: архив, который скрупулёзно, многие сотни лет, ведут Гусёу-сины. Место, где хранятся тайны всего Мэйфу. Нет, это, пожалуй, гораздо увлекательнее, нежели чем рыться в маленьких секретах шефа! Тем более, благодаря Тацуми, мы и так в курсе почти всех его слабостей и часто пользуемся этой неофициальной информацией, чтобы отвлечь внимание босса. Я осторожно высунулся из-за монитора и внимательно осмотрел комнату. Все вернулись в кресла и увлеченно продолжали играть. Похоже, никто не заметил, что во время перезагрузки открылся доступ к крайне любопытной информации. Неизвестно, сколько у меня еще есть времени, прежде чем пароли восстановят, и я уже никогда не загляну в святая святых, куда мне в жизни и кончика носа сунуть не дадут! Даже если мои манипуляции обнаружат в процессе лазания по файлам, то всегда можно оправдаться тем, что это же не я вскрывал пароль. Решившись, я щёлкнул по иконке. На экран мгновенно высыпала куча папок: «Информация о далеком прошлом Мэйфу», «Информация о сильнейших проклятиях и заклятиях», «Информация о пропавших и до сих пор не найденных душах», «Информация о магии и амулетах»… Господи, сколько всего! Мне в жизни не просмотреть и тысячной доли. Немедленно ставлю на скачивание вторую и четвертую папки. Вдруг там найдется ответ на вопрос, как избавить от проклятия Хисоку? «Информация о запрещённых к использованию изобретениях». Вот это да! Ватари бы плясал от радости, заполучив эту папку. Наверняка там полно всяких любопытных вещей. Ничего, захочет — сам скачает. Нечего бегать, где попало, пока тут столько интересного происходит. «Дворец Свечей: подробный план коридоров, комнат, чердаков, ловушек и пыточных камер». Ну, нет. Как-нибудь в другой раз. Только плана пыточных камер мне сейчас не хватает, чтобы взбодриться! А это что? «Полные досье всех серийных убийц, начиная с 1250 года». Полные? Получается, досье, представленные нам шефом для расследований, сокращались? Выходит, начальство сочло, будто нам не надо владеть всей информацией? Стоп. О чём я думаю? Зачем мне вообще сдалась эта папка? Лучше поглядеть, что еще тут Гусёу-сины своими шустрыми лапками натюкали за последние годы всеобщей компьютеризации Мэйфу. Но рука сама по себе вернулась к предыдущей папке. Я только одним глазком взгляну. Наверняка не увижу ничего нового, и всё же… Не понимая до конца, зачем мне это нужно, я быстро открыл папку. Внутри оказалось множество вложенных подпапок, рассортированных по десяткам лет. Я нажал стрелку вниз и держал её, пока она не достигла 1990 года. Алфавит латинский. Не страшно, я любой могу читать, включая арабский и иврит. Многолетний опыт. Где-то тут, на букву «М». Странно, нет. На всякий случай я выбрал команду «поиск файла», но и он не дал результатов. Почему? Или данные сортируют по году рождения преступников? Тогда это должно находиться в папке с 1960 по 1970 год. Есть! С бешено стучащим сердцем я щелкнул по файлу «Мураки Кадзутака-1965-Япония» и застыл, не веря своим глазам. Я ожидал увидеть, что угодно, только не это. С экрана на меня смотрело задумчивое лицо Хисоки. Только глаза мальчика были не интенсивно-зелёными, а нежно-голубыми со стальным отливом. Сходство оказалось настолько поразительным, что я едва не утратил способность дышать. Почти одно лицо. Я впился в фотографию с необъяснимым жадным любопытством. Рассматривал черты до мельчайших подробностей, не имея сил оторваться. Жестокий убийца, которого я ненавидел… Как же получилось, что некогда у тебя были вполне человеческие глаза? Да такие ясные! И как вышло, что, встретив спустя пятнадцать лет юношу, похожего на тебя почти как две капли воды, ты не пощадил его? «Сохранить файл». Указательный палец дрожал так, что мне едва удалось нажать на кнопку. Досье перекачалось на компьютер. Я закрыл оба более не нужных соединения. Теперь, коль скоро меня не поймали на месте преступления, начну изучать полученную информацию. И, прости, Хисока, но первым прочту досье нашего злейшего врага… Для меня сейчас жизненно важно понять, как мог юноша, настолько похожий на тебя, превратиться с годами в чудовище, не способное никого любить, никому сострадать и в глубине души, похоже, абсолютно не желающее жить. Я открыл файл и погрузился в чтение. *** К концу рабочего дня, когда все сотрудники с покрасневшими от напряжения глазами, расходились по своим комнатам отдыхать от трудов праведных, я всё ещё сидел за компьютером, делая вид, будто заканчиваю отчёт. Хисока едва удостоил меня кивком, направляясь к дверям вместе с Вакабой. Я тоже ответил вежливым поклоном, только с более тёплым выражением лица, нежели он. Мой напарник нахмурился, нервно закусил нижнюю губу и пошёл к выходу. «Ничего, — размышлял я про себя, — все наладится. Я объясню ему». Но окончательно перепутавшиеся мысли ушли в сторону, и я снова погрузился в анализ полученной информации. «В досье указано: любил живопись, классическую музыку, отлично рисовал. Собирал кукол ручной работы. Родители ему их покупали десятками. У него целая комната была заставлена куклами! Только родители никогда не играли со своим чадом, а тратили свободное время на походы по званым обедам и взаимные оскорбления по вечерам. Да что же это за семья такая, где ребёнку вместо любви дарят фарфоровых кукол?! А потом приводят в дом сумасшедшего брата, который в один не прекрасный момент решает умертвить всю семью! Мураки всегда жил в одиночестве, а в итоге потерял и последнее, что имел — иллюзию дома. Если уронить куклу на пол, она расколется. Какая-то часть души мальчика безвозвратно разбилась тогда. Впрочем, наверняка, с ним случилось что-то ещё, чего не знаю ни я, ни подчиненные Графа, накопавшие это досье». Впервые с того момента, как очутился в Мэйфу, я не спал почти всю ночь, просматривая остальные файлы. Я довольно быстро обнаружил описание заклятья, наложенного на моего напарника. Еще раз с горечью убедился, что нет иного способа снять проклятие, кроме как убить наложившего его. Второе — и это я как нельзя более своевременно узнал, учитывая последующие события, — синигами, вольно или невольно уничтоживший одного человека, чтобы спасти другого, исчезал навеки. Уходил бродить неприкаянным духом в пустоту. Подобное наказание гораздо ужаснее ада. Из ада есть возврат. Из пустоты вернуться практически невозможно. Довольно часто изгнанием в пустоту наказывалась душа человека, заключившего при жизни определенные виды договоров с синигами, например, на везение или силу. Как ни странно, после смерти такую душу с наибольшей степенью вероятности мог вызволить именно тот самый Бог Смерти, с которым человек заключал договор. Позже спасённый должен был либо превратиться в синигами, либо, чтобы избежать трансформации и вернуться на Землю, в течение первых трёх дней пребывания в Стране Мёртвых вспомнить своё настоящее имя, что, естественно, было затруднительно, ибо память поглощалась полностью при попадании в Мэйфу. Было, правда, ещё одно редкое проклятие для Бога Смерти, нарушившего запрет на спасение человека: заключение внутри кристалла, условно называемого «амулетом синигами». Из файла шла ссылка на другой документ в папке «Информация о магии и амулетах». Разумеется, я последовал по ссылке и продолжил чтение, хваля себя за то, что весьма благоразумно скачал их обе! Оказывается, первый, кто подберёт амулет синигами, становится его владельцем, если только по доброй воле не подарит или не продаст камень кому-то другому. Украсть талисман невозможно. При прикосновении к нему чужой руки, камень немедленно сжигает покусившегося. Исключение могут составлять кровные родственники хозяина и заключённой в талисмане души. Однако пусть они и не умрут при прикосновении к камню, амулет всё равно не будет исполнять их желания. Душа Бога Смерти, находящаяся внутри кристалла, обычно имеющего вид алмаза, рубина, сапфира или изумруда, вынуждена служить своему хозяину до самой его смерти, даря энергию на исполнение практически любых его прихотей. Владелец, зная имя заключённого в амулете синигами, способен вызвать того раз в месяц в полнолуние и задать любые вопросы. Также хозяин амулета, если знает имя служащего ему Бога Смерти, может приказать синигами отдать ему всю свою силу. Бог Смерти обязан подчиниться подобному требованию, после чего талисман раскалывается, а синигами исчезает в пустоте. Человек же, получивший силу синигами, может прожить, не старея, до пятисот лет, при этом владея различными способностями Бога Смерти, включая телепортацию и умение становиться невидимым. Если владелец кристалла умирает внезапно и не успевает подарить или продать амулет кому-то, талисман опять переходит к первому, кто его найдёт. Хозяин имеет власть освободить душу синигами из кристалла, но это сделать достаточно непросто. Для этого владелец между сто девяносто девятым и девяносто девятым днями до начала нового тысячелетия должен найти место на Земле, где «в едином круге сходятся пять стихий, при этом вернув парный амулет назад в небытиё, иначе все миры разрушатся». Этот фрагмент текста я не вполне понял, но, тем не менее, продолжил читать дальше. В миг полного солнечного затмения, наблюдаемого из выбранной точки, надо было дотронуться до кристалла, высказав вслух пожелание об освобождении души из талисмана. Только при таком условии связанный проклятием Бог Смерти получал свободу. Если хозяин талисмана при жизни пожелал бы, чтобы его амулет больше не принадлежал никому, то в день его смерти камень разрушался, а заключённый внутри синигами отправлялся следом за хозяином в ад, либо в рай. Другие файлы тоже содержали весьма любопытную информацию, но для меня она не имела значения. Я посидел некоторое время, чтобы переварить прочитанное, затем выключил компьютер и вышел из комнаты, направляясь к себе. В полутёмном коридоре жилого крыла я неожиданно наткнулся на Хисоку. Он сидел возле входа в мою спальню, опершись спиной о стену, обхватив руками колени, и тихо посапывал во сне. Улыбнувшись про себя, я присел рядом и поцеловал его светлую макушку. Хисока вздрогнул, поднял голову и спросонья заморгал. — Цузуки-сан? — Он самый. Что у тебя стряслось? Ни слова не говоря, юноша крепко обнял меня за шею, тесно прильнув ко мне. — Да какая разница, что тебе снится! У каждого из нас полно всякого в голове. И потом наяву ты не пытаешься искать с ним встреч! — Наконец-то, — с облегчением выдохнул я. — Идём, хоть поспишь нормально. *** Впервые в ту ночь Хисока не ощутил боли, прикасаясь ко мне. Нас обоих этот факт приятно удивил, однако нам всё равно пришлось притормозить на полпути. Наверное, слишком перенервничали оба в эти дни. Мы немного поговорили, лёжа рядом под одним одеялом, стараясь не затрагивать неприятных тем. В конце концов, паренёк заснул, а я бодрствовал до рассвета, размышляя над идеей того, как было бы здорово иметь возможность менять в судьбе некую поворотную точку, хоть раз в жизни. Такое счастье, разумеется, никому не выпадает, а было бы неплохо. Я бы выбрал стать обычным парнем и жить с Хисокой где-нибудь в спокойном месте. Только он и я. Думаю, мы были бы счастливы, но… Почему передо мной всплывают совсем другие глаза? Серо-голубые, полные отчаяния и грусти. Неужели по закону ассоциаций теперь так всегда и будет: вспоминая Хисоку, я начну думать о другом мальчике, чья жизнь не сложилась, и он начал калечить чужие судьбы? Наваждение какое-то! Однако предательская мысль уже оформилась и всплыла из подсознания: «Если бы Мураки имел возможность повзрослеть, не имея никаких шрамов в душе, он стал бы весьма интеллигентным, умным и — о, да, кстати! — бесконечно привлекательным мужчиной! И что тогда бы ты делал, Цузуки? Как бы ты вёл себя, если бы страх и ненависть не стояли между вами?» От этой мысли к щекам прилила кровь. И, чёрт бы всё побрал, не только к щекам. Я словно физически ощутил боль от ссадин на груди, жадные, глубокие поцелуи и невольно провёл свободной рукой по полуоткрытым губам. Безумие. Просто — безумие. Нет. Об этом надо забыть. Это невозможно. Этого никогда не будет. Разве можно изменить чужую судьбу? Но если б было возможно, тогда… Я бы выбрал поворотной точкой тот день, когда должен был умереть отец Кадзутаки. До этого дня в душе мальчика ещё не было тьмы. Потом, когда Мураки узнал правду о смерти родителей, ненависть в нём только росла и крепла, пока не превратила его в чудовище. Пострадали Хисока, Мария, Цубаки-химэ, Ирэн, Марико и ещё многие. Изменив судьбу Мураки, можно было бы спасти всех погибших от его руки и одновременно снять проклятие с Хисоки. Вернее, не дать юноше вовсе оказаться проклятым. Как бы плохо к нему ни относилась его семья, однажды Хисока ушёл бы от них и построил собственную жизнь. Словно своими алогичными мыслями в тот миг я создал некое новое будущее. И я скорее обрадовался, нежели удивился, когда узнал, что Ватари изобрёл машину времени. Впрочем, до этого дня случилось ещё много разных тревожных событий.