Кара Небес

      Энви принял облик знакомящегося с городом чужестранца. Среди смуглых беловласых людей он был виден издалека. Форма военного, пшеничного цвета пряди, он был незаметным для расквартированных в городе аместрийцев. Упиваясь своим положением главного действующего лица и невидимки, враг людей прицелился в слишком любознательное человеческое отродье.       Глупые люди рады будут свершить самосуд над иноземным солдатом. Они будут считать его одним из людей и лицемерно нарекут чудовищем.       Огромного зверя, что укрылся за сонмом обличий, скорая гибель жалких и презираемых наполнила радостью. Пьянящей настолько, что исказила улыбкой его лицо одолженное на сегодня.       Мальчик перед ним наивно смотрел в дуло, как в крохотный чёрный колодец. Там на дне была его смерть, от одного выстрела, всего лишь.       Гомункул заметил сбоку какое-то движение, когда выпускал пулю в глупый маленький лоб. И искал глазами то, что-то, пока изображал будто пороховая отдача действительно откидывает его руку: все на площади замерли, ещё насколько секунд до них будет доходить. В этой тишине неподвижности он легко мог найти и не находил то, что так резко двигалось. Пока не увидел, что оно оказалось теперь перед ним.       Энви услышал обвиняющий крик. Без злобы и страха. Священник-ишварит был горд собой и практически счастлив. Гомункул не успел отбить протянутую к нему руку. И перестал что-либо видеть.       Без головы было не определить с какой стороны низ, куда отращивать лапы. Так глупо отвлёкся на безоружного перед ним, что пропустил стрелка с креттской разрывной винтовкой.       Нет. Она не может так часто стрелять. Взрывы рвали его раньше, чем тело успевало восстановиться. Сколько же их там? Ласт, вроде как не обиделась на его шутку, а впечатление такое будто всех здешних любовников отомстить ему позвала. И из Аместриса тоже? Нет. Это не сестра, которой опять захотелось его медленно наказать. Может быть это Грид решил утолить свои амбиции по захвату мира?       Уже несколько минут он пытался вырваться, убежать. Но ему не давали сформироваться хоть во что-то ползучее. Стать монстром было, похоже, единственным решением. Энви надоело думать в непрекращающейся боли. Он превратился.       И опять ничего не успел. Откуда-то из-под морды пришла очередная атака. Вся его шикарная грива с сотнями стенающих лиц, к сожалению, была чисто декоративной. Давно мёртвые жители Ксеркса, если что-то и видели, с ним не делились.       Тот, кто уничтожал его раз за разом, стоило только отросткам обвить собой алый камень, не позволил Энви сбежать. Последний рывок к спасению, маленькую жалкую тварь сжали в кулаке... Энви не успел понять что с ним случилось.        — Свет мудрости, ты уверен, что он не уговорит тебя из милосердия открыть клетку? Раз уж демоны посмели вторгнуться в наш мир среди дня, их сил хватит, чтобы тебя соблазнить...       Энви лежал, судя по всему, в мешочке для благовоний. Тесёмки были туго затянуты под его собственным весом. Гомункул подёргал своими убогими теперь лапками, извернулся, и вправду наткнулся на стенку. Голос был, вроде бы, тот же самый. Но интонации и слова были так непохожи, что Энви в этом усомнился.        — Эй, людишки!        — Ты мог бы проявить и больше уважения. — ответил этот голос. — Я заключил тебя в священном знаке и могу прочесть молитву над тобой. А у тебя слишком короткие лапки, чтобы заткнуть уши.       Гомункул приободрился. Только добропорядочный ишварит мог с таким уважением говорить о картинках и бормотании. Этот человек не был отступником и изгоем, что всегда собирались вокруг его брата.        — Мне не причинят боли ваши жалкие попытки взывать к глупой выдумке ничтожных и беззащитных людишек! Вы ведь так цепляетесь за бога, умираете ради него; слабаки, готовые столь дорого платить, ведь вам нужно верить хоть во что-то!        — Ты неплохо знаешь тех, к кому выразил столько презрения. — заметил святоша. И стал напевно произносить стих*.        — «И воззову я к моему Богу, и воздам благодарность свою Ему. За пространство, что Он сотворил, и воду. За ветер и небо. За скалы, землю и всё, что на ней. За ум мой, способный постичь милость Его. За силу, что дал Он рукам моим. За ясность, что дал Он чувствам моим. За любовь, что дал Он брату моему.» — Энви знал, что это всего лишь слова из глупой книги, но голос звучал страстно и убедительно, будто человек взаправду переживал всё то, о чём говорил.        — «За сердце, что дал Он мне, способное понимать сердца других. За согревший огонь знания Его, что объединил нас»...       Сульфур чувствовал злорадное вдохновение. Людской способности освещать путь друг друга самоцветными искрами душ пленённый монстр явно завидовал. Стоило лишь подобрать правильную молитву и надавить.        — Хва-а-атит! — Энви задыхался от злости и душевной боли. Напев и темнота создавали укачивающее и жуткое ощущение, будто слова также охватывают мозг, словно пропитавший ткань вокруг него тяжёлый сладкий дурманящий запах. А человек с таким наслаждением перечислял то, чему в жизни гомункула не довелось случиться. Писк вышел очень жалостливым, но прервать наваждение всё-таки смог.        — Вот видишь, я умею причинять Словом Господним боль. И не говори, что Бог выдуман, раз уж демоны здесь и сейчас реальны.       Сульфур нередко замечал, как Писания вовсе не в тех местах трактуют иносказательно. Грозные твари стали легендой, именами искушений, которые, якобы, так тяжело побороть. А вот очищение молитвы стали понимать слишком буквально. О, а ведь Слово такой прекрасный, метко и глубоко проникающий инструмент!       Джа'Хайли задумался о том, не является ли это материальное существо тем, кого и назвали демонами. Неизведанно столь многое. И столь многое объяснено в Писаниях. Вот только как понять эти спрятанные в лианах поэзии острые клинки истин?       Что если правда сказана и о ужасных созданиях, слышащих и способных легко трогать, как струны, души людей? Что если правдивы притчи о том, как небесные девы рождаются среди людей и как люди перерождаются немыми зверями и светоносными ангелами? Все эти утешительные слова о том, что есть что-то ещё после смерти, могут быть утратившим буквальность докладом.       Что если сам он — ужасающий дух, и сумел воплотиться. Знание стоило того, чтобы проверить.        — А теперь поговорим, маленький брат.       Энви вздрогнул и заскользил в шёлковой тюрьме. Этот вкрадчивый голос оказался совсем близко. Так, что ошибиться в интонациях было невозможно. Гомункул слишком хорошо знал эту свободу убивать и волю неуязвимости, что гордо звенели в обращении равного. Того, кто захватил себе новое тело и того, кто будет так самодовольно орать про небесную кару. — Прайд?! Почему ты предал Отца!?