Любовница.

Кроули появлялся обычно глубокой ночью. Иногда он снимал пиджак на ходу. Чаще всего он ничего не говорил - он или устал или был не в духе. Я прекрасно понимала, что ему от меня надо и поэтому безоговорочно расстёгивала блузку. Не редко он просто задирал мне юбку, отодвигал трусики и вводил сразу два пальца. Сексом мы занимались на полу, либо на кровати в моей спальне, если успевали туда добраться. Обычно всё происходило молча, и без ненужных ему прелюдий. Я прекрасно осознавала свою роль - "система жизнеобеспечения для влагалища". Он обычно сильно сжимал мои руки и бёдра. Так что оставались синяки. Но я должна была молчать о них. Во-первых, ему было бы всё равно. Во-вторых, я должна терпеть. Сжав зубы, я терпела и тогда, когда он холодно с усмешкой бросал мне: - А ты всё-таки стала шикарной шлюхой, лапуля. Раздвигать ноги для Короля Ада стало моим хобби. Впрочем, я бы променяла его, например, на вязание. Но выбора у меня уже два года, как не было. И я, смирившись со своей участью, делала это снова и снова. Порой я плакала. Он лежал на широкой кровати, где мы только что совершили акт, а я стояла в коридоре, прислонившись к стенке. Помню, как однажды он пришёл ужасно злой. Мне было запрещено спрашивать его о делах, и поэтому я только и могла, что быть особенно послушной. Несмотря на привычную сухость и небрежность по отношению ко мне, он всегда делал так, чтобы я кончила. Это можно было обосновать так: самовлюблённый мужчина это не тот, кто думает только о себе, а тот, кто хочет, чтобы женщина не жалела о том, что была с ним. А ещё он меня целовал - жадно, алчно впиваясь в губы. Но тогда этого не было. Жёсткий трах, при чём он сразу развернул меня спиной к нему... Голая я вышла в коридор и стала реветь. Тело жутко болело, голова раскалывалась на части, внизу живота всё сводило от странного чувства. Я не хотела, чтобы он слышал мой плач и поэтому крепко зажимала рот ладонью. Моё лицо вновь было свежим и прекрасным, когда я возвращалась к нему. За эти два года я чётко осознала три вещи: не спрашивай его о делах, будь покорна, терпи. Говорят, что в постели мы показываем истинных себя. А это касается демонов? Я ловила себя на мысли, что безумно бы хотела узнать его вне спальни. Но это было бы непозволительной роскошью. А бывали такое дни, когда он что-то приносил мне. В первый раз это были розы. Огромный букет, который я еле смогла обхватить руками, перевязанный белой лентой. - Вы женщины любите подобную мишуру. Знал бы он тогда, как я была счастлива! Розы. Розы от него! Красные, дивные розы, что ещё хранили в бутонах свою красоту. В тот день я не позволила сразу снять с меня штаны, а опустилась перед ним на колени, расстегивая ремень... Мне казалось, это сном. Только я не могла понять нравится это или нет. Секс без чувств и эмоций... как такое может нравиться? Когда я нашла силы, и поделилась своими переживаниями с подругой, то мне пришлось выслушать десятиминутную лекцию на тему: "ты не должна спать с человеком, который тебя использует!". И это мне говорила женщина, что вот уже семь лет спала с человеком, который пил на её деньги. Она кричала что-то об эмансипации, какой-то культурной революции, а в конце напомнила мне о моей же матери. Моя мама была бисексуалкой. Развязная красавица с длинными почти белыми волосами, что курила травку и пила ром. Но в ту самую яму она так и не скатилась. В ней было что-то от демона и ангела. Днём мама сидела на лужайках в Вашингтоне вместе с другими хиппи, а вечером читала мне Маркеса. Мой отец - неизвестное имя из Банка спермы, записанное в базе данных. О нём мама, а потом и я, знала очень мало. Брюнет, врач по образованию, любит Шопена. Последнее стало решающим в выборе донора спермы. Мама когда-то любила играть на пианино. До того, как какая-то её подружка-боксёр не сломала ей три пальца. Моя подруга утверждала, что факт моего воспитания в подобной семье влияет на мою жизнь теперь. Я росла без мужчины и сейчас мне дико требуется самец. Иначе мне грозит участь мамы и Банк спермы Нью-Йорка. Так, судя по всему, думало моё подсознание. Но я прекрасно знала, что это не так. Потому что я бы могла найти себе другого мужчину. Кроули позволял мне. Он никогда не говорил о том, что я должна быть только его. И я не знала есть ли у него кто-то, кроме меня. Мне бы хотелось верить, что нет. Особенно, когда он приходил довольным. Опять же - причина мне неизвестна, но в те ночи я была самой счастливой. Демон целовал меня всю. Губы, шею, плечи, грудь, руки... Я знала, что это маленькие клейма. Как знак того, что я его. Сейчас уж точно. Хотя ему было прекрасно известно, что у меня нет ни шанса остановить эту игру. То, что было до самого акта, назвать прелюдией не сможет никто. Бывало, что я даже не возбуждалась и он входил в меня ещё сухую. Замечал ли Кроули это? И когда он исчезал, молча, не смотря на меня, я шла на кухню и открывала бутылку вина. Непременно красного. Я наливала вино в два бокала, и пила поочерёдно из каждого. Он приходил ко мне во вторник и субботу - как по расписанию. Понедельник, среду, четверг, пятницу и воскрсение я ждала. Иногда по утрам я шла в ванну, чтобы посмотреть на себя в зеркало. Я снимала халат и голая стояла перед зеркалом. Чёрные длинные волосы прилипли к вспотевшей шее, локоны запутались и переплелись, губы всё ещё пухлые от поцелуев, большие ярко-синие глаза, красноватые от ночных слёз. А я плакала, да. И много. Потому что что-то тихое, но ещё не сломленное во мне, дико желало свободы. Я шла в комнату, чтобы напомнить себе зачем всё это. На высоком комоде стоит фотография моей мамы, а за ней лежит маленькая книга. Потрёпанный сборник стихов Вольтера, изданный за три года до моего рождения и подаренный мамой на пятнадцатилетие. Между страниц лежит детский рисунок - тонкая ель возле домика с жёлтой крышей. Это нарисовала моя маленькая сестра, когда мама собирала её вещи, чтобы отвести в больницу. У Кайлы в голове была киста. Такая большая, что на томографии она занимала большую часть полушария мозга. Чтобы её удалить нужна была трепанация, тогда бы сестра стала овощем. А я очень этого не хотела. Заключить сделку с демоном посоветовала румынка из лавки с амулетами. Она спросила о моей проблеме, а потом рассказала о перекрёстках. Я не сомневалась ни секунды. Ни когда закапывала коробочку, ни когда дала согласие Кроули вместо души дать своё тело. Я никогда не спрашивала его почему он решил выбрать именно это. Вспоминая причину страданий, я успокаивалась и шла пить чай. Зелёный, привезённый из Индии. На кухне стояло радио, из которого для меня пел Стинг. Думаю, что он специально исполнял свои песни так, чтобы я видела всю свою никчёмность. Мне двадцать пять лет. У меня нет ни семьи, ни работы, ничего. Только демон. Иногда я даже смеялась. Кто-то сказал, что музыка должна спасать нас от всего мира. На меня это действовало иначе. Любая песня напоминала о прошедшей ночи, о Кроули, о том, что было. С каждым разом я всё меньше думала о теле, и всё больше о своём сердце. И так будет ещё восемь лет.