Не приходи сюда больше

Губы плотно прижаты к серой поверхности сигареты. Плавный вдох, дым тянется куда-то внутрь плавно, медленно, тягуче. И пепел тлеет, слегка краснеет где-то внутри. Угольком едва заметным, неразличимой искрой в темноте. Запах такой ядреный наполняет нос, легкие, глотку. Запах лезет везде, куда только может пролезть. Тонкая струйка дыма улетает куда-то в сторону, становится все более объемной, полупрозрачной, смешивается с воздухом вокруг. Вторая затяжка получается послабее. Табачный дым остается в легких, оседает там. Можно почувствовать, если как следует затянуться. Если как следует втянуть в себя то, что способно убить изнутри. Разрушить, разложить, изничтожить. Алек курит много, затягивается сильно и будто специально старается вызвать кашель, который, кажется, способен разорвать барабанные перепонки. Пепел с кончика сигареты нарочно не стряхивает. Ему нет до этого никакого дела. Пускай падает на ботинки, остается на куртке или оседает на футболке. Когда-то его можно было назвать педантом. Давно это было. Слишком давно. Так давно, что он не помнит уже того человека. Все изменилось. В какой-то момент. После того, как в его размеренную жизнь ворвался вихрь с именем Клэри Фрей. Она перетянула на свою сторону их всех, она словно открыла ему глаза. Главное — не правила, не педантичность и точность. Главное заключается совершенно в ином. Горячий пепел обжигает пальцы, Алек цедит сквозь зубы что-то отдаленно похожее на «блядь» и кидает бычок на почву под ногами. Совершенно машинально давит остатки сигареты носком ботинка и лезет в карман куртки за следующей порцией никотина. В легких почти боль. Дым, скопившийся там, мешает дышать. Стоит плотной стеной и не позволяет нормально вдохнуть. Хорошо. Так хорошо, так должно быть. Это меньшее из всего, что он заслужил. Из всего, что считает, что заслужил. Каждый шаг тише кошачьего, полная собранность и рассчитанные до мельчайших деталей движения. Воздух холодный, от него поверхность стрелы, лука холодит кожу. Первая стрела бесшумно рассекает воздух и вонзается в шею одного из Обращенных, проходит сквозь плоть, нанизывает, будто на вертел, и намертво приковывает к деревянной поверхности. Вторая и третья вонзаются в грудь с поразительной четкостью и сильнее придавливают к коробкам. Теперь он уже никуда не денется. И мучительной, небыстрой смерти остается только позавидовать. Сгустки крови собираются во рту и текут по губе, наполняют глотку так, что жертва начинает захлебываться. Ни малейшего внимания. Тетива натянута, следующая стрела готова встретить любого неожиданно появившегося гостя. Джейс должен быть где-то здесь, где-то рядом с Клэри. Защищать Джейса от самого себя за последнее время вошло в привычку. Если что-то щелкнет сейчас, если он что-то сделает, исход битвы повернется совсем не в их сторону. Но небольшой участок пуст и безлюден. Только медленно умирающий Обращенный. Алек оглядывается еще раз, только потом подходит к тому, кто еще не так давно был Сумеречных Охотником. От взгляда демонического существа становится не по себе. Каждый из них может стать таким. — Где Джейс и Клэри? — спрашивает он совершенно безэмоциональным, спокойным голосом. Ответа ждать глупо, но Алек все равно пытается просто спросить для начала. Он не убийца, не тиран, не последний ублюдок, чтобы даже не дать шанса. Хотя шанс этот бесполезен. Существо перед ним уже не Сумеречный Охотник, больше никогда им не будет. — Я повторять вопрос не буду. Обращенный зыркает на него, тяжело дышит. Издыхает, но все равно остается полон ненависти и злости, что вложила в него кровь демона. Хочет убить, понимает, что не вырвется из цепких объятий стрел, но все же хочет убить. И ничего не скажет. — Это мне еще пригодится. Алек обхватывает край стрелы, прошившей грудь Обращенного насквозь и пригвоздившей его к дереву, и начинает выкручивать. Не вытаскивать, а именно выкручивать. Так, что наконечник ранит плоть еще сильнее, дерет ткань, оставляет глубокие раны. Когда он вытаскивает стрелу полностью, некогда Сумеречный Охотник уже мертв. И все же, несмотря на демоническую суть, он был Сумеречным Охотником. Хотя бы судя по тому, как стойко и мужественно принял смерть. И все же Алек старается не думать. Ему нужно найти Клэри и Джейса любой ценой. Светлый, сероватый дым растворяется в черноте ночи. Никаких звезд, совершенно не видно луны. Огромный город и полностью загазованный воздух. Дышать и так нечем, табачный дым в легких будет соседствовать с угарными газами, ничего нового в этом нет. Очередная затяжка, но на этот раз создается впечатление, что никотиновый туман проходит не прямиком в грудь, нет. На этот раз он словно обволакивает мозг, захватывает разум и тянет в свою туманную колыбель. Помогает расслабиться и перестать думать. Помогает просто смотреть в пустоту ночи и ничего не видеть, не сосредотачивать взгляд ни на чем конкретном. Просто смотреть, смотреть, смотреть и совершенно ничего не осознавать, не мыслить, не заставлять свой мозг работать. В пагубном пристрастии Примитивных к сигаретам есть свое избавление. Алек думает, что в этом что-то есть. Что-то, что отвлекает натуру Сумеречного Охотника, что-то, что притупляет инстинкты и полностью перекрывает кислород. И ему нравится это ощущение, ему определенно нравится. Он выдыхает медленно, выпуская клубы дыма изо рта. И произносит в черноту ночи, подпирая спиной стену Института: — Тебя не спасет даже руна Бесшумности. Весь дым окончательно покидает его рот. Алек поворачивает голову и смотрит на проступающую из черноты фигуру. Он говорит: — Тебя всегда выдают каблуки. Слишком громко стучат по асфальту или любой другой поверхности, а в землю просто вонзаются — это тоже слышно. Научись появляться тихо, это полезно для хорошего Сумеречного Охотника. Все еще дает ей советы. Привычка. Привычка, которую никак не может искоренить, от которой никак не может избавиться. Привычка быть старшим братом. И отворачивается обратно, делает новую затяжку. Из темноты, из тени, отбрасываемой мраком, появляется Изабель. От его слов на ее лице появляется едва заметная улыбка, которую он уже не видит. Изабель подходит ближе, встает рядом, правым плечом упирается в стену здания и смотрит на брата. Отчего-то он никогда с ней не здоровается, сколько бы раз она ни приходила, в какое бы время ни являлась. Алек ведет себя все так же с ней, как когда они оба еще жили в стенах Института. Когда все было не так тяжело, когда все не так сильно давило. До произошедших событий. До той лжи, которую он построил, чтобы защитить Джейса. — Ты много куришь, — как бы в ответ на его реплику о ее бесшумности произносит Изабель. — Не помню, чтобы раньше у тебя была подобная привычка. Раньше. До всего произошедшего. До. Алек переводит на нее взгляд. Медленно. И смотрит так пронзительно, будто может забраться к ней в голову и прочитать все ее мысли. Будто уже раздел ее и мысленно отодрал прямо сейчас. Ей хорошо знаком этот взгляд. — Я знаю, это был не ты, — все, что удается сказать Изабель. — Нет, я. А дальше он накрывает ее губы своими, раздвигая их, выдыхает остатки дыма прямо ей в рот. Его язык, каждый участок его рта, его губы — все пропитано этим дымом. Вкус стойкий такой, крепкий и дурманящий. Изабель тянется навстречу. В этом дыме избавление. Там нет границ и нет обязательств. Там есть только то, что может дать один только Алек. Там — на кончике его языка. Звук клинка, входящего в плоть, привлекает внимание моментально. Этот звук, а еще тихий женский вскрик. Даже не вскрик, а нечто похожее на резкий вздох. И все этот совсем рядом. Алек подрывается с места. Где-то глубоко в душе хочется надеяться, что он ошибается и принимает одно за другое. Где-то за пластом сознания Сумеречного Охотника, там, где еще остались какие-то человеческие чувства и инстинкты. На поверхности никаких мыслей. Ничего постороннего. Он останавливается, увидев знакомый силуэт. — Джейс? — зовет он. Это действительно он. Действительно Джейс. Он оборачивается, и полная картина открывается Алеку. Джейс крепко держит Клэри, вытаскивает клинок Серафима, из ее живота и в глазах его полно мрака, черноты, тьмы. И словно что-то происходит, клинок Серафима выпадает из его руки и падает на землю, прекращая гореть. Мрак во взгляде начинает расступаться. Времени на то, чтобы все как следует взвесить у Алека просто нет. Он инстинктивно делает то, что делал всегда. Он защищает своего парабатая любой ценой. Он выпускает стрелу куда-то в бедро уже начинающей падать без чувств Клэри. Он почти кричит: — Уходи отсюда, демоны-перевертыши! — и отправляет еще одну стрелу в Клэри. На этот раз уже в грудь. Она все равно мертва благодаря Джейсу, так пусть хотя бы все будет выглядеть иначе. Тем более, что это был не он. Не он, вашу ебаную мать! Это был Себастьян. Джонатан. Этот ублюдок с двумя именами и сущностью самого дьявола. Этот херов сукин сын, каким-то образом завладевающий разумом и волей Джейса. Прилив гнева накатывает внезапно. Этот гнев застилает пеленой сознание. Но Джейс верит Алеку, настоящий Джейс. Он говорит: — Я должен найти Клэри, я должен убедиться, что с ней все хорошо. И Алек кивает на автомате. Он создает идеальную видимость того, что прикрывает парабатая от демонов. Он даже сам почти верит во всю эту видимость. Вокруг никого. Только Алек Лайтвуд и мертвая Клэри Фрей. Он вешает лук на плечо и подходит к ней, встает на колени и чуть приподнимает голову, пытается нащупать пульс. Алек замечает, что последнюю стрелу скосил, она вошла не в грудь, а в плечо. Он никогда не промахивался до сегодняшнего дня, никогда не косил. Сегодня скосил. Сегодня поворотная точка. Найти пульс — бесполезная попытка. Клинок Серафима убил ее почти моментально. Надо отдать должное Себастьяну. Ублюдок знал, кого надо отправить на подобное задание. Алек поднимает с земли клинок, и тот моментально загорается свечением. Клэри мертва, а он ничего не чувствует по этому поводу. Нормально. Она всегда была для него чужим человеком. Немного не по себе от того, что причиной ее смерти стал Джейс. Джейс, чей разум был полностью подчинен. Джейс, который даже не знает до сих пор, что убил собственную возлюбленную. И единственная забота Алека — защитить Джейса. Разве не так он поступает уже много лет? Разве не так он должен поступать? В конце концов, для этого полно причин. Шаги сзади он слышит отчетливо, но не поворачивается, потому что узнает их. Закрывает глаза на несколько секунд и крепче сжимает клинок Серафима в руке. Алек уже знает ложь, которая станет единственно верной правдой для всех остальных. Для всех, кроме нее. — Алек, что происходит? — голос у Изабель начинает дрожать. Когда он поворачивается, то замечает, как подрагивают ее ярко накрашенные губы. — Алек? Думать некогда, все уже давно доведено до автоматизма. Он поднимается с колен, штаны запачканные в крови и земле, как и руки, клинок снова падает на землю, где ему и самое место. Изабель замечает две стрелы, вонзенные в мертвое тело Клэри. Она переводит взгляд на старшего брата, словно надеется не увидеть у него при себе лук. Но лук на месте. Там, где и всегда. У нее глаза расширяются от ужаса. — Алек? — и голос почти на грани истерики. Но она держится. Она воин, а не сопливая девчонка. Она держится. — Ты идешь со мной. Алек больше ничего не говорит, не объясняет. Он просто сгребает сестру в охапку и поспешно уводит за собой, несколько раз оборачивается на то, что некогда было Клэри Фрей. В памяти остаются пятна крови, яркие рыжие волосы и собственные стрелы. Изабель прижата к стене Института. Практически вдавлена, лишь кожаная куртка спасает ее спину. Алек впивается в ее губы с остервенением, с какой-то бешенной страстью. Так, что ее красная помада размазывается, оставляет следы на коже обоих Лайтвудов. Они оба будто не думают в этот момент, что происходит. Он слегка задирает ее узкую короткую юбку. Она чувствует, как его возбужденный член упирается ей в бедро, пока Алек быстро разделывается с ее нижним бельем. Единственная здравая мысль, которая проскальзывает в голове Изабель, тонко намекает о том, что родители отказались бы и от нее, если бы узнали, что она не просто навещает брата в изгнании. Она еще и трахается с ним. Разобраться с застежкой на брюках она помогает ему уже на ощупь, правда это не помощь, а скорее наоборот. Две руки только мешают друг другу. Но когда брюки поддаются, это не имеет уже никакого значения. Алек закидывает ногу сестры себе на бедро, и Изабель чувствует, как он входит в нее. Губы размыкаются, но дышать от этого становится не легче. Дыхание сбивается почти сразу же — стоит только ему начать двигаться. Носом она упирается в его шею, закрывает глаза и почти неслышно что-то бормочет. Запах табачного дыма от его волос, от кожи, от куртки. Изабель тонет в этом запахе, он охватывает ее полностью. И кажется, что есть только этот запах и приятное чувство наполненности внизу живота. Алек прямо над ней, прямо в ней, вдавливает ее в стену каждым своим движением. Тяжело дышит, но не останавливается. Только набирает темп. Это их избавление, это их своеобразный способ выживать. Не долгая и трепетная, терпкая любовь. Совсем нет. Все происходит быстро. Слишком поспешно и даже резко в каком-то смысле. Сдавленный стон срывается с ее губ, и от одного этого звука у него уже сносит крышу. От ее влаги, от ее запаха, от ее стонов и пульсирующих, начинающих сжиматься мышц он кончает быстрее, чем рассчитывал. И нет ничего удивительного, что какое-то время назад Алек думал, что он гей. После Изабель ни одна другая девушка уже не казалась достаточно горячей, достаточно сексуальной, достаточно желанной. После нее он просто не мог захотеть другую. Все намного проще, если не пытаться объяснить и придумать оправдание. Все намного проще, если просто смириться. — Садись, — произносит Алек и разжимает хватку на руке Изабель. Она не понимает, почему делает, как он говорит. Почему вообще слушает его вместо того, чтобы потребовать объяснений. На мгновение она встречает его взгляд и все понимает. Этот авторитет лидера, авторитет старшего брата, которым он пользуется, сам того не подозревая. Все дело в нем. Она может сколько угодно делать ему что-то назло, говорить, как он ее раздражает или подтрунивать над ним. Он все равно ее старший брат, она будет делать, как он скажет, когда дело совсем не до шуток. Только после того, как она садится на стул, Алек обращает свое внимание на явно не питающего радости по поводу их появления Магнуса. Выдержать кошачий взгляд получается намного проще, чем раньше. — Александр, — говорит Магнус, будто раскатывая имя на языке, — кажется, я говорил тебе, что не хочу тебя видеть. Алек его не слушает, не слышит, ему все равно. Он пришел исключительно по одной причине, остальное его не волнует. — Ты делал нечто подобное для Клэри. Теперь я прошу тебя сделать это для меня, — и взглядом указывает в сторону Изабель. Магнус кривит губы в хитрой усмешке. А Изабель смотрит на них обоих, пытаясь понять, что вообще происходит. Она чувствует себя немой. Перед глазами стоит одна и та же картина. Тихий голос внутри твердит, что Алек убил Клэри. Она активно сопротивляется этому голосу. Алек не мог. Кто угодно, только не Алек. — С чего ты взял, что я захочу делать что-то для тебя, Александр? — задумчиво произносит Магнус. — Ты посягнул на мое бессмертие. Фактически на мою жизнь. В ответ Алек тяжело выдыхает, каждое его движение выдает какую-то спешку, нервозность. Ничего из этого не ускользает от Магнуса. Но он делает вид, что не замечает ничего. Что ничего ровным счетом не происходит. — Мне нужная твоя помощь, — настаивает Алек. — Никто, кроме тебя не поможет. Ради того хорошего, что было… Просто из-за воспоминаний… И я обещаю, что больше ты никогда не увидишь меня, никогда не услышишь даже мое имя. Он должен защитить Изабель. Она — его сестра. Перевернувшая мир с ног на уши Клэри Фрей научила его тому, что самое главное в жизни — семья. Не правила, не Конклав. Семья. И сейчас Алек готов на все для того, чтобы вырвать из памяти Изабель те мгновения, когда он стоял на коленях перед телом Клэри, испачканный в ее крови. Это все фикция, ложь. Она не должна была этого видеть. Свою ложь он будет нести сам. И пусть весь мир в нее верит. Весь мир, но только не Изабель. Пусть лучше она вообще ничего не помнит, чем будет верить во всю эту ложь, которую якобы видела своими глазами. Он просто не сможет жить с самим собой. Магнус проверяет выдержку, измывается над терпением. Смотрит на Изабель, потом переводит взгляд обратно на Алека. — Что ж… Так и быть, я помогу тебе, Александр. По старой дружбе, — с двусмысленным подтекстом говорит он, — которую ты разрушил. И ради твоей сестры, которая никогда не делала мне ничего плохого. — Алек? Изабель снова подает голос. Способность говорить вернулась к ней, хотя шок до конца еще не прошел. И в ее голосе то, что он предпочел бы никогда не слышать в своей жизни. Она ощущает в нем опасность. Она не боится его, нет, но словно не доверяет. Алек смотрит в глаза сестре и осознает, что две картины будут преследовать его до конца жизни, начиная с сегодняшнего дня. Искореженные останки Клэри и этот взгляд Изабель. — Я знаю, что это сделал не ты, — произносит она, нарушая тишину первой. Вместо ответа пустота. Он на нее даже не смотрит. Но это и не важно. Изабель знает, чувствует, что это был не он, а этого уже достаточно. Она всегда была на его стороне, она и сейчас не отступится, даже если он сам попросит. Хотя его отстраненное поведение, когда она затрагивает эту тему, всегда говорит за него. — Ты не мог убить ее. — Ты не можешь знать, — отрезает Алек. — Ты же сама говоришь, что не помнишь примерно два часа. К тому же, это сделал именно я. Рассказать тебе, как я это сделал? — он встречается с ней взглядами и смотрит пристально. — Я дождался момента, когда рядом с ней никого не останется и выпустил стрелу ей в бедро, чтобы она не могла далеко убежать. Потом вторую. Только на этот раз в плечо. И когда она была в моем полном распоряжении, я проткнул ее насквозь клинком Серафима. Поняла? Я предатель. Смирись с этим. Она выдерживает его взгляд, выдерживает его рассказ. Изабель чувствует себя обманутой. Еще несколько минут назад он прижимал ее к стене, не скрывая от нее совершенно ничего, а сейчас… Сейчас он чужой, непривычный. Слова принадлежат ему, а вот стоящие за ними действия чужие. Изабель не знает, что ответить. Когда-то он был первым во всем, когда-то он ставил их всех на место и был безоговорочным лидером. На него мог положиться Конклав, он был единственной гордостью в семье. Так отличающийся на фоне ее ветреного характера и откровенных нарядов, всегда приземленный, серьезный и продуманный. Следующий каждой точке закона. Потом он как с цепи сорвался. Все началось с той историей со свадьбой. Изабель надеялась, что он будет следовать своим любимым правилам, но воспротивится навязанному браку. Все вышло наоборот. Алек примирился с браком, но начал идти против всевозможных законов и правил. Они тогда с ним резко поменялись местами. И до сих пор она не может понять, почему ему нравится строить из себя плохого героя этой истории. Это не так, совершенно не так. Он хороший глубоко в душе, даже если весь мир твердит обратное. Даже если он сам пытается соответствовать этому непонятному образу, который почему-то решил выбрать. — Теперь довольна? — спрашивает Алек. Он сам не знает, почему так хочет уверить ее в том, что он якобы совершил. Ведь сам уговаривал Магнуса, чтобы из ее памяти исчез этот эпизод. Проще было бы оставить все как есть. Алек верит в ту ложь, которую изобрел сам, чтобы спасти Джейса. Настоящего Джейса, а не ту оболочку, которой крутил Себастьян. — Нет, — отвечает Изабель и кладет ладонь ему на шею, большим пальцем касается шрама от руны. — Ты не мог так сильно измениться, я знаю, не мог. Ты все тот же человек, Алек. Даже эти шрамы говорят об этом. Этот след от руны принадлежит моему старшему брату, а он никогда не убьет человека. Ее ладонь застывает на его шее на некоторое время. Пожалуй, слишком долго. Так, что он переводит взгляд на ее руку. Только потом Изабель убирает ладонь. — Родители запретили мне даже имя твое произносить. Они делают вид, что тебя нет. Ведут себя так, словно ты умер. Мама сожгла все твои вещи и фотографии. А папе проще считать, что у него вообще один ребенок. Он говорит, что у него когда-то был сын, но он умер. Макс. Никакого удивления. Совершенно ничего. Алек знал, что закончится все как-то так. А как иначе? Он убил Клэри. Убил Сумеречного Охотника. Нарушил закон, предал Конклав, предал своих родителей. Он преступник. И то, что ему позволили жить в Институте, это милость, а не наказание. Они все считают, что он похож на Ходжа. Они все презирают его и стараются забыть. И он понимает их, он их не винит. Изабель переводит взгляд куда-то на землю, вспоминая, что произошло, когда она попыталась возразить Маризе и начала напоминать ей об Алеке. Мариза влепила ей звонкую пощечину и даже не посмотрела на то, что ее дочери давно за двадцать пять. Субординация. И никакого нарушения. Она говорит: — Джейс ненавидит тебя, Алек. — Я знаю, — получается почти равнодушно. Она сглатывает накопившуюся во рту слюну и продолжает: — Он сказал мне, что если встретит тебя еще раз, то убьет голыми руками. Он сказал, что ты предал вашу связь. Он сказал… — Мне все равно, — обрывает ее Алек. — Все, что ты должна знать, так это то, что он сказал правду. Он, мама, отец. Они все правы на мой счет, слепа лишь ты, Изабель. Когда ты, наконец поймешь, что я не заслуживаю того, чтобы ты приходила ко мне вот так каждую неделю и делала вид, что все так, как было прежде? Изабель делает шаг вперед, но он поднимает ладонь, жестом давая понять, что не стоит подходить, не стоит пытаться что-то изменить. Не поможет. Не получится. — Говори, что хочешь, — говорит Изабель. — Твои слова ничего не изменят. Да, я не помню, но это еще не значит, что я не знаю. Алек хмыкает и слегка качает головой из стороны в сторону. Убедить ее и правда трудно. Да и в упрямстве не ему с ней тягаться. Он смотрит на нее и лезет в карман за пачкой сигарет и зажигалкой. Достает и берет ладонь Изабель, вкладывает в ее ладонь содержимое своего кармана. — Держи. Тебе же все равно, не нравится, что я много курю. Можешь сделать с этим все, что захочешь. И да, последнее. Не приходи сюда больше. Он обходит Институт, чтобы зайти с другой стороны. Изабель стоит и смотрит ему вслед спустя долгое время. Он уже давно в Институте, а она все стоит на месте. Она переводит взгляд на пачку сигарет в собственной руке и прячет ее в карман куртки вместе с зажигалкой. И лишь затем она разворачивается и уходит в темноту, растворяясь, исчезая, смешиваясь с ночью, будто бы родилась для этого. Так оно и было. Она — Сумеречный Охотник. И темнота скрывает ее просто потрясающе. Пускай будет так. Пускай Алек говорит, что он не хочет ее больше видеть, что он виновен, что нет никакого смысла в том, что она говорит или делает. Она чувствует, что все это совсем не так. Чувствует, что все совершенно иначе. От него отвернулись все. Он сам отвернулся от себя. Что ж, значит, она будет исключением. Значит, она будет не такой, как все. Она будет в него верить, она будет его поддержкой. И она будет приходить, черт бы побрал его! Она будет приходить столько, сколько считает нужным. Потому что Изабель всегда будет на стороне Алека. Даже если он думает, что нисколько не нуждается в этом. Особенно, если он думает, что не нуждается в этом.