Фанфики с участием: "Алек Лайтвуд/Изабель Лайтвуд"

Списать все на изуродованный мир, разумеется, можно было бы. Ведь перекидывать с себя ответственность в последнее время вошло в привычку, притворяться, что все это естественно. Больные. Оба больные и обезумевшие.

Ненормальным такое в обществе называют. Болезненным и изуродованным каким-то. И ангельская кровь кажется запятнанной, испачканной, выполощенной в грязи.

В той обувной коробке, в толстом темно-коричневом конверте столько фотографий, записок и заметок мелким, аккуратным почерком о чужой жизни, о других людях и о мире совершенно другом; а они себя-то не помнят. На другие имена отзываются и в собственную связь едва верят.

Сигаретный дым, кровь, пустота и нескончаемая боль — мантра из «я в порядке» помогает лишь условно.

Это какая-то зависимость больная, он в этом погряз, выкарабкаться из этого не может. Да, и разве пытается? Разве желает нажать по тормозам? Он и не уверен в том, что если однажды она придет и храбрым, своим бархатным голоском скажет, что решила все закончить – выдержит ли он?

Она носит его свитер, тонет в нем буквально, боится, что никогда снова свои открытые майки и платья носить не сможет из-за тех жутких ран на коже.

У неизбежного пять стадий принятия, а выжечь из себя это чувство с каждым днем все труднее; Изабель, кажется, это принятие дается в разы лучше.

Грязный кафель в богом забытом клубе под спиной, под пальцами; их связь еще грязнее, а всевозможным богам до них тем более нет никакого дела. Глаза Алека цвета Лонг Айленда. Изабель добавляет колотый лед, пьет обиду залпом.

Разорвите ему внутренности. Порвите на куски; раскидайте по всему зданию, он собственной кровью напишет родителям признание в том, что ни раз трахал свою сестру, что умер бы за нее, что он аморальный, битый, неправильный. Разбейте ей лицо в кровь. Оставьте пару синяков на горле; она не может от него отказаться, она все сама разрушила, но отказаться от него не может. Ее никто так никогда не любил.

Весь воздух в «прости», и это застревает в горле, медленно убивает ее, она хочет Макса обратно, хочет перемотать назад весь Идрис и вернуться в те дни, когда она могла дышать.

Это воспоминание, до всего прошлого, до Валентина, до Клэри, и это всего лишь они вдвоем, обнимающиеся на диване, смотрят на горящие и медленно исчезающие оранжевые угли в камине.

Несмотря ни на что, настоящее родство было только между ними двумя.

Вместо него — недокуренная пачка сигарет. А ей, если совсем честно, совершенно не больно от его смерти. Абсолютно. Настолько, что это немного пугает.

Изабель всегда поддерживала брата и принимала его таким, какой он есть. Его счастье было важнее ее собственной. И сейчас она видела, что Алек мучается. Ее тяготило его страдания. Изабель знала, что и сейчас сможет хоть как-то облегчить ему жизнь. Но не зашла ли она слишком далеко?

По окончании всех военных действий выясняется, что Клэри Фрей мертва. И кровь ее на руках Алека — того, кто ненавидел ее с самой первой минуты знакомства, того, кто ни раз угрожал ей физической расправой. Джейс грозится убить парабатая при первой же встрече, Мариза и Роберт отказываются от собственного сына, делая вид, что никогда его и не знали. И лишь одна Изабель не может до конца поверить в виновность брата, несмотря на то, что все против него, а она не помнит последние два часа битвы.

Воспоминанием Изабель был Алек, его же воспоминанием был Джейс. Терзаемый собственными демонами, Алек приходит к сестре той же ночью, чтобы все ей объяснить.