***
Тренировочный зал после полудня обернулся какой-то мрачной траурностью. В нём ничего не изменилось, но сюда не доносилось и звука, все они затихли в доме, где ночью произошло покушение. Ощущение заброшенности и ненужности облепило стены и растянулось на полу, наступи – и через пыль одиночество вопьётся без жалости до самых костей. Одиночество – штука не кровожадная, в отличие от неприкрытых страданий, оно не позволяет быстро истекать и терять сознание, ему милее точить что-то потверже, долго, незаметно, чтобы организм постепенно разрушался под тяжестью ненужности, после того, как отваливаются поддерживающие механизмы. Сандо провёл ногой по сухому паркету, нарушив цельность тончайшего покрытия пылью. Наверное, убираться с утра здесь была очередь Джа, но поскольку она отлёживалась и приходила в себя, то зал не умылся. Вольный брат держал на ладони пустую амфорку из-под териака*, прокручивая в голове совершённое. Он пытался раскаяться за то, что сорвался и спас Николь, но ничего не выходило, он не жалел о своём поступке и знал, что иначе не мог. Разрушение тайны их романа пугало его только в одном случае, если оно влекло неприятности к Николь, самому-то ему не страшно. Пусть Утёс попытается его наказать или проучить, он поглядит, у кого лучше удастся. Если Николас однажды смог сбежать от них, то и у него сложится. Сандо сжал бутылёчек в ладони, сжимал, сжимал, пока он не треснул, хрустнув в кулаке. Мозолистая кожа наёмника не порезалась. Он поднялся и ссыпал осколки в урну у двери. В ту влетела мелкая мошка, и начала кружить в воздухе. Поводив за ней глазами, Сандо сделал бросок рукой, раздавил насекомое, как за секунды до этого керамику, поморщился. Отряхнув руку и вытерев её о правую шершавую штанину, он взял палку и начал разминку. Мужчинам чужды такие порывы, как у женщин: уйти куда-нибудь, закрыться и надрывно плакать, попросить всех оставить их в покое, чтобы предаться воспоминаниям, позвонить товарищу, чтобы облегчить душу, выговориться. Ничего из этого они не делают, а уж у вольных братьев даже мыслей о подобном не теплится. Но всё-таки внутри Сандо не было привычной ровности, гладкости, когда сосредотачиваешься на том, чём нужно, когда ни на что не отвлекаешься. Сейчас он утерял ту самую способность не думать, которую развил ради встреч с главным чойчжоном, умеющим читать мысли. Окажись он перед ним в этот час – провалит всю конспирацию разом. Эмбер вошла в зал точно по назначенному времени, в которое они всегда встречались здесь ради тренировки. - Я думала, что ты не придёшь, - дружелюбным тоном заметила она, оглядывая помещение так, будто видела его впервые. Она делала это, чтобы не столкнуться взглядом с Сандо. Почему-то ей не хотелось этого. - Почему? – равнодушно поинтересовался смуглый разбойник, поставив палку, как посох, и опершись на неё. - Смятение духа… учитывая произошедшее… Эмбер незаметно покосилась на мужчину. Он хотел было показно хмыкнуть или изобразить какое-то презрение, леденящую бесцеремонность по отношению к жизни и смерти. Но вместо этого поверхностно пожал плечами. - Не меня же пытались отравить, почему я должен переживать? - Разве у вас с сестрой не роман? - Мы спали, - не видя смысла скрывать это, Сандо решил выйти из всей этой ситуации с наименьшими жертвами. - А когда мужчины спят с женщинами, разве совсем к ним ничего не испытывают? – приблизилась Эмбер, подойдя к стойке с палками и выбирая себе одну. - А что надо? Благодарность за удовольствие? – Золотой улыбнулся тупой и пошлой улыбкой наёмника, какой окрашивались лица всех вольных братьев, из которых на Утёсе выбили совесть. – Я не очень благодарный человек. - Но ты же почему-то выбрал именно Николь? - Я её? – Сандо изогнул брови. – Ты сама видела, как она за мной увивалась. Не в моих привычках добиваться женщин, без секса я не страдаю, но если мне предлагают, я приму дар. – Эмбер взяла одну из палок, и Сандо теперь уже сам подошёл к ней, нависнув сбоку. – Если мне так настойчиво будет предлагать кто-нибудь ещё, я тоже возьму. - Правда? – китаянка отступила, вставая в позу готовности. – Но я не думаю, что кроме Николь здесь найдётся ещё какая-нибудь ненормальная, которая к тебе полезет. Разве что одна из служанок? - Служанки, хозяйки – какая разница? – Сандо нанёс первый удар, и Эмбер его отразила. – В женщинах с любыми должностями, титулами и рангами всё одинаково, девочка. - А в мужчинах что, нет? - Тебе виднее, не мне судить. – Дочь Дзи-си попыталась атаковать, но была отброшена назад, причём с лёгкостью. - Не могу похвастать, что у меня было их много, - подула Эмбер на чёлку, откидывая её со лба, - но в сантиметрах вы отличаетесь. А вот в функциональности не очень. - Функциональности? Тебя смущает, что все движутся туда-сюда? – Сандо засмеялся, сбив противницу с ног, но та выскользнула из-под поражающего удара и вскочила справа от воина. – Тебе хочется, чтобы иногда совали как-нибудь поперёк или плашмя? При этом с поворотами и резкими скачками в непредсказуемых направлениях? Эмбер с хитрецой прищурила глаза. - А я не знаю, как мне хочется. Ещё не встретился такой, который бы сделал идеально, чтоб мне понравилось всё. - Вот как? Может, тебе и невозможно угодить? – Девушка резко крутанулась возле Сандо и задела палкой его плечо. – Ах ты! – возмущённо отклонился он, чтобы смягчить удар. Если бы в руках соперницы был меч – ему бы рассекло кожу, а не отклонись он – дошло бы до мяса. – Решила отвлечь меня разговорами, чтобы подобраться? - Разве наёмника можно отвлечь? – заметила она. Вольный брат оглядел Эмбер, прикинул траекторию палки так и сяк, рассчитал расстояние между собой и девушкой. Достаточно этой болтовни. Вспомнив основные приёмы шаньсийской школы, которые чаще всего использовала китаянка, Сандо начал бой, ловко ударил несколько раз, подкосил Эмбер, стукнул её по спине, выбил оружие из рук, и за минуту завалил на пол, прижав к шее конец древка. - Нельзя, - подумав о Николь, о том, что ему придётся расстаться с ней, произнёс золотой, - наёмника отвлечь нельзя.***
В подогнанную к самому крыльцу особняка медицинскую машину Николас спустил сестру сам, неся на руках. Двое докторов из Синина сопровождали их, помогали устроиться Николь на каталке, забрались с ней в кабину, а с ними и третий сын Дзи-си. Водитель тронулся, ворота охраняемой территории открылись, охрана проводила транспорт ничего не выражающими взглядами. В лучшем госпитале Синина ждала отдельная платная палата, где Николас сам будет сторожить самого близкого ему человека из всех родственников. Впрочем, большинство родственников не вызывало у него никаких чувств, даже малейшего ощущения кровной связи. Автоматические ворота закрылись. Джексон видел этот отъезд, при нём многие присутствовали, и Энди, и Фэй, не побоявшаяся вновь оказаться на глазах у Николаса, и Генри, и прислуга. Ему было не то чтобы грустно, но более того - паршиво. Отравление, яды, покушения! Всё сводится к тому, что кому-то ненавистны, неугодны дети Дзи-си. Что там думать, отца ненавидела вся Азия, почему бы и не отыгрываться на отпрысках, если родитель недостижим? Джексон, далёкий от дел отца и организованной преступности в целом, сидел в спальне, на кровати, горюя по своей судьбе, показавшейся за эти сутки неправильной, непродуманной, кем-то ошибочно составленной, с кучей путаниц, где нужен был кто-то посообразительнее, чтобы распутаться. Джексон не льстил себе в плане ума, он знал, что ему не поддадутся разгадки, домыслы и расследования. Любящий бахвалиться и красоваться, парень скорее осознавал своё обаяние, свой потенциал физических возможностей, который он чаял когда-нибудь мобилизовать. Но мозговитого из себя строить бесполезно, когда окружён теми, кто на самом деле умеет соображать. Вошёл Марк, нарушив угнетённое уединение друга. - Ты чего не на дежурстве? - Энди опять всех отпустил, пока не улягутся страсти, - синеозёрный скинул футболку, чтобы не париться в душной комнате, и сел напротив Джексона. – Госпожа Дами под присмотром Уоллеса и его ребят до завтрашнего утра. - Ясно, - молодой человек цокнул языком, качая головой. – Я, конечно, считал Ники истеричкой и никогда хорошо о ней не отзывался, но такого она не заслужила. Я не хотел ей зла. - Но тебя-то никто и не обвиняет, - напомнил товарищ. - Я знаю. Но обвиняют много кого, а как доказать, что виновен тот или иной? - Если бы я знал, то уже разоблачил покушавшегося. - Ты веришь в то, что это Эдисон? – Марк посмотрел на окно, потом себе под ноги, потом медленно воззрился на Джексона, видя, что тот хочет услышать правду, какой бы она ни была. - Я не исключаю и этого варианта. - Это ужасно. – Парень встал, тесно скрестив руки на груди, словно хотел обезопасить её от издевательских толчков своры хулиганов. – Она же и ему сестра! Как бы они с Николасом ни соперничали, как бы ни конкурировали, неужели может дойти до того, что они забудут о том, что братья? На кого тогда ещё можно будет положиться, кому доверять, если не собственной семье? - Это не редкость, Джекс, предают и ненавидят не по кровному родству, а по привязанности и интересам. Часто совершенно чужие люди оказываются дороже, честнее и преданнее. - Мне это не нравится. Меня это бесит! – Джексон накинул хлопковую рубашку, застегнул на половину пуговиц и взялся за ручку двери. – Я пройдусь, чтобы голову проветрить. - Надеюсь, тебя не унесёт опять в Синин, пока ночь выдалась свободная? - Нет, настроение для клубов не подходящее. Младший сын Синьцзянского Льва вышел в коридор, не зная, куда идти, но ноги повели его сами. Они как будто часто совершали этот путь и привыкли к этому маршруту, но на деле вчера он был ими узнан впервые. Джексон остановился перед комнатой Джа, думая о ней постоянно с тех пор, как они расстались ночью, и, поразмяв пальцы и помахав кулаком в воздухе, постучался. - Кто там? – спросила девушка, и молодой человек открыл дверь, входя. Джа, склонённая над гладильной доской, приводила в порядок свою форму горничной. На ней был лифчик, оставляющий израненную спину открытой, ниже пояса закрывала тело форма, висевшая на доске, но по торчавшим внизу босым ступням легко было догадаться, что кроме нижнего белья на служанке ничего нет. Джа подняла на Джексона такой строгий и полный достоинства взгляд, что ему сделалось неловко. – Я спросила, кто там, но ещё не разрешила войти. - Как ты себя чувствуешь? – чтобы не извиняться, проигнорировал выпад Джексон. - Я в порядке, - поняв, что сумела смутить молодого человека, хоть он и не показал этого, Джа продолжила гладить. Тот замялся на пороге, прикрыв за собой дверь, и его исследующий комнату взор говорил ярче слов о том, что он принял к сведению, что в следующий раз надобно получить дозволение. Он тут, может, и имеет больше прав, но хозяином лично для Джа от этого не стал. - Помочь? - Не думаю, что ты умеешь хорошо гладить, а мне утром возвращаться к обязанностям, не хочу опоздать из-за испорченного платья. - Тебе не дали выходных, чтобы поправиться? - Это ни к чему, я в состоянии делать всё, что делала до этого. - Я могу поговорить с Энди, - предложил Джексон. - Вот уж заступников мне точно не надо. Делать тебе нечего? Господин Лау подумает, что ты мой сообщник, сам потом не отмотаешься от подозрений. - Но ты же ничего не сделала на самом деле… не сделала же? – как бы между прочим уточнил парень, присаживаясь на узкую кровать, застеленную бледно-розовым покрывалом. - Если сомневаешься, зачем со мной говоришь об этом? Или тебя господин Лау попросил последить за мной? - Глупости, ничего подобного! – Джексон посмотрел Джа в глаза, они встретились взглядами на какое-то время, после чего он отвернулся первым и ухватился за голову, склонившись над коленями. – Ты не понимаешь! Я не могу жить в месте, где все подозревают друг друга, где нет доверия – это так тяжело! Мне неприятно даже то, что на тебя думают, я хотел бы избавиться от подозрений, чтобы быть уверенным в тебе, но как? Я не знаю. Джа выключила утюг, вздохнув. - Если тебе тут тяжело, вернись в Синьцзян. - В Синьцзян? – Джексон поднял лицо и усмехнулся. – Ты думаешь, что там все такие чистые и прозрачные? Ты думаешь, что где-то есть место, где бывает иначе? У меня даже отец с матерью друг другу не доверяют, и мне отец не доверяет… Ну, он вообще никому не доверяет – такой уж он человек. Но я не хочу таким быть, я вижу, как далеко можно зайти, всю жизнь опасаясь и сторонясь. Джа, тебе хорошо, ты не причастна ни к какой власти, ни к каким секретам, тебе не испытать мук влиятельных людей, или тех, кто невольно имеет хотя бы косвенное отношение к влиянию, богатству, власти! Посомневавшись, Джа вышла из-за доски и, действительно только в трусиках и бюстгальтере, подошла к Джексону, села с ним рядом, положив ладонь ему на плечо. - Я не травила Николь, честное слово. У меня нет никаких ядов, и хотя, теоритически, живя в окружении бандитов, я знаю, где и как можно их достать, я этим не занималась. – Младший сын Дзи-си, светлея лицом, расслабляя плечи, повернулся к ней корпусом. – Только не надо обнимать меня, ладно? У меня всё ещё горит спина. - Я и не думал! – поднял он ладони, как будто сдаваясь, но тут же опустил одну на руку Джа. – У меня здесь не так много хороших друзей, Марк да Эмбер, пожалуй, всё. Я хотел бы, чтобы ты тоже вошла в это число, чтобы стало больше тех, с кем мне спокойно. – Джа ждала ещё какого-то продолжения, потому что Джексон смотрел на неё с неугасаемым рвением, но вместо слов он прикрыл глаза и попытался дотянуться до губ девушки. Отстранившись, служанка забрала свою руку и, поднявшись и смеясь, сказала: - Ты хороший парень, Джексон, но спать я с тобой не буду. - Что сразу спать? – поднялся он тоже, обиженно следя за удаляющейся к гладильной доске Джа. – Я вовсе не пытался тебя соблазнить, я поговорил по душам, и возник порыв… что такого в одном поцелуе? - Ничего, ровным счётом ничего, но мне он не поможет начать доверять тебе. А я же тоже хочу спокойствия, между прочим, - лукаво улыбнулась она. - Вот вечно ты… - погрозил пальцем Джексон, понимая, что зря в такую минуту сорвался и показал свою юношескую страсть. Пока наладилась дружба с Джа, пока он убеждался всё сильнее, что она хорошая и добрая девушка, нужно было остановиться на этом. Но что уж теперь? Делая вид, что вспомнил о каких-то делах, Джексон вышел из спальни. Горничная проводила его улыбкой, но когда осталась одна, то губы выпрямились. Она ничего не имела против этого парня, одного из самых предсказуемых и понятных в этом особняке, но в её сердце уже жил другой, тот, чьи повеления она исполняла с трепетом и радостью, тот, который вряд ли знал о её чувствах.***
Ночь прошла намного тяжелее многих, которые Сандо провёл за последние месяцы. Ещё вчера он обнимал Николь, а теперь лежал один, имея возможность только думать о ней, вспоминать её. Мужчина начинал себя бранить за то, что позволяет подобному происходить в своей голове, что не прогоняет из себя эти странные чувства. Те самые, которые окончательно умерли давным-давно. Он же не может любить, черт возьми, больше не может! Что же он испытывает к Николь? Жалость? Что-то братское или даже отеческое? Нет, с отечески-братской любовью не хочется так жарко сжимать кого-либо в руках, не хочется без устали целовать губы, не хочется раздевать и покрывать поцелуями кожу живота, бёдер, колен. Может, это похоть? Секс вошёл в привычку, и отказаться от него не в состоянии организм. Нет, с обычной похотью не хотят видеть по утрам улыбку, не хотят шептать на ухо нежные слова, не вытаскивают из-под головы плечо так, чтобы не разбудить, любуясь на подрагивающие во сне ресницы. Джин ушёл на дежурство вместе с Марком, Сандо слышал, как тот быстро собрался. Чуткий сон наёмника не давал оставаться незамеченным ничему, но теперь он не мог уснуть: поспал всего три часа, а дальше спать не хотелось. Трогая указательным пальцем почти не выпирающий шрам под сердцем, он лежал в темноте, вдруг ощутив себя точно как в тот час, когда проснулся в реанимации, уверенный, что уже на том свете. Но постепенно мозги вставали на место, врачи и обстановка давали понять, что для загробного мира слишком обыденно, и мужчине предначертано жить дальше. Зачем? Для чего? Среди золотых он нашёл ответ. Николь заставила задаваться новыми вопросами. К двери тихо приблизились шаркающие женские шаги. Постучали. Сандо спрыгнул с кровати, в мгновение натянул штаны и открыл, застёгивая ремень. За порогом стояла одна из молоденьких служанок. Её глаза нечаянно сразу упали на пряжку, и она, разрумянившись, подняла их к лицу вольного брата. - Прошу прощения, вас к телефону. - Меня? – Наёмник не имел мобильного, а те, что имелись у кого-то из гостей и слуг, перестали работать из-за глушилок. Звонки производились только через проводной аппарат, который прослушивался синеозёрными. Сандо не на шутку удивился, но тут же стал догадываться, кому он понадобился, кто мог ему звонить. - Госпожа Николь, - подтвердила служанка. Мужчина пошёл туда, куда ему указали. На тумбочке в углу коридора стоял телефон, рядом лежала снятая трубка. Служанка подождала, когда Сандо возьмёт её в свою ладонь и, присев в книксене, оставила его. - Да? – отозвался золотой, собирая свою волю в кулак и следя за языком. Разговор не только слушают, но могут и записывать. - Сандо! – встревожено и обрадовано воскликнула Николь. – Сандо, я не разбудила тебя? - Нет, откуда ты звонишь? - Из больницы. Я отошла в туалет с мобильным, чтобы поговорить с тобой, Николас так следит за мной, что и шагу не ступить! Сандо… - снова произнесла она, как призыв, как просьбу, как начало молитвы. Он молчал, слушая. – Николас сказал, что отсюда заберёт меня в Синьцзян, что не даст мне вернуться в Цинхай, пока не найдёт того, кто желал мне смерти. Сандо, а если он его не найдёт? Я не знаю, допустит ли отец тебя в Синьцзян, послушай… расследование может занять недели, месяцы! Сандо, я не смогу без тебя так долго, не смогу! – едва не сорвалась на громкие заверения Николь, но, видимо, вспомнила, что где-то там рядом брат, и вернула приглушенный уровень звука. – Ты приедешь в Синьцзян, если я это устрою? Приедешь? - Я нанят охранять госпожу Лау, Николь. До тридцать первого декабря включительно я занят, - излишне жестоко, но не случайно именно так сказал он. Неужели она не понимает, что роману конец? Неужели не понимает, что они – недопустимая связь, слабость друг для друга, бельмо на глазу для многих вокруг? Что у него есть долг, другая жизнь. И она, молодая девушка, не может остановиться на стерилизованном вольном брате. Ей нужен нормальный парень, бизнесмен, нефтяник, инженер, директор фабрики. Но не наёмник, летающий по миру, чтобы убивать. - Боже, до Нового года! – страдальчески проныла она. – Это так долго… я не представляю, как проживу без тебя хотя бы день, мы должны что-то придумать. Сандо, давай сбежим? Забери меня отсюда, и мы сбежим, потеряемся где-нибудь, спрячемся, а? – Золотой повторил про себя историю Николаса. Даже в горах Тибета, где порой невозможно что-либо отыскать, нашли жену и сына, убили. Где спрятаться? Как? От кого? Если бы знать, от кого. Прежде всего, необходимо узнать, кто пытался отравить Николь, без этого прятаться бесполезно. – Ты тут? Ты слушаешь? - Да, - отозвался Сандо. - Николас хочет увезти меня завтра. У нас один день, чтобы придумать что-то. Лучше всего сбежать ночью. Наёмник продолжал хранить молчание. Николь опять занервничала, не слыша ласковых слов, к которым привыкла, не видя глаз, оттаивающих, когда смотрят на неё. Не держа возлюбленного за руку, она терялась и переживала, не представляя, куда девать свою рвущуюся любовь. - Ты приедешь за мной? Ты заберёшь меня? Сандо, почему ты молчишь? Сандо! – слова стали подрагивать. «Только бы не расплакалась! – стиснул зубы золотой. – Как я могу сказать ей, что всё кончено? Что не приеду? Я не могу объяснить ей всё, не рассказав историю Николаса, а я не могу её рассказать вот так, мало ли…» - Сандо, ответь! Мы же сбежим вместе, правда? Следующей же ночью, с Николасом я постараюсь договориться, а если нет, то ты украдёшь меня, правда? Правда, Сандо? Сандо?! – Николь всё-таки заплакала и вольный брат, сжав в кулаке трубку, отвёл её от уха и стукнул по рычажкам, на которых ей положено было лежать. Всё было кончено.