За тенью в лабиринте

Они не смогли поймать Ньюта даже на третий день погони, и он не собирался давать им шанса; ни одного. Левая рука отказывалась повиноваться, недавнюю рану на плече — захват челюстей, из которого еле удалось вырваться, — будто огнем жгло, рубашка давно пропиталась кровью насквозь. Голова кружилась, воздуха не хватало, но полузабытые коридоры Третьего уровня складывались в голове в заученные чуть ли не с рождения схемы: налево, направо, направо, обманный поворот к тупику и крысой — в узкую щель меж кирпичами, к канализационным стокам. В конце концов, он, а не Галли, был рожден для этого: склизких стен, запутанных подземелий, крысиных нор и вони разлагающихся отходов; в конце концов, может быть здесь от Галли удастся уйти. У Ньюта не оставалось ни сил, ни надежды — одно упрямство, и оно держало его на ногах, и права останавливаться у него не было никакого, хотя чувство неизбежности уже подкатывало к горлу вместе с тошнотой: «Тебе недолго осталось, парень, совсем недолго». Это был третий день безумнейшей погони, и Ньют уже начинал подумывать, что лучше бы он умер там, с самого начала, чем, выдержав столько, вот так позорно упасть от нехватки кислорода. Перед глазами плясали разноцветные пятна, будто после взгляда на солнце, и он, тщетно пытаясь приподняться на дрожащих руках, как-то отстраненно решил, что было бы неплохо, если бы последним, что парень увидел в своей отчаянно короткой жизни, оказалось бы оно. Ньют не видел солнца уже три года. Как там говорится? Бог любит троицу? Да ни черта он никого не любит. Уж точно не Ньюта. Ему нельзя было сдаваться, но и встать он уже не мог, и стена, привычно покрытая чем-то мерзким, скользила под пальцами, а справа шумела грязная вода, унося с собой мусор и, кажется, его, Ньюта, жизнь. Шаги Галли эхом прошлись по куполу потолка, спокойные, одиночные, — почувствовал, что жертва ослабла, и оставил стаю позади. Ньют даже испугаться не смог, только схватился за пояс судорожно, нащупал единственный в связке ключ. Всё было бы куда лучше, если бы Алби не умер за него три дня назад, он бы смог всех спасти, а Ньют… Что Ньют? Крысы всегда слабее и безнадежней, крыса не сумеет кому-либо помочь, ей бы о себе самой позаботиться, крыса не сумеет. Крыса попыталась и теперь бездарно умрёт, не сумев остановить апокалипсис. Галли приближался, улыбаясь во весь окровавленный рот, и Ньют сжал ключ в кулаке, не намереваясь отдавать его просто так. За него погиб лучший друг, за него и ему умереть не жалко. Превратиться бы, прыгнуть в воду да ускользнуть, только он голоден, ранен, измучен, и даже вдохи уже закончились, не то, что силы. Галли бросился вперёд, только увидев; Ньют попробовал зажмуриться, но ничего не вышло; у убийцы был голодный взгляд и желтые клыки, покрытые красноватыми каплями. Алби открыл бы Дверь за спиной и ушёл, Алби справился бы, а Ньют… О, если бы он был не один, если бы кто-нибудь помог ему, если бы кто-нибудь открыл для него Дверь, Ньют бы тоже, тоже… Сзади что-то скрипнуло еле слышно, прыжок Галли почти достиг своей цели, но стена, на которую опирался Ньют, вдруг отклонилась назад, открываясь. И негодующий вой-рык зверя, раззадоренного погоней, поднял на ноги стаю, веселящуюся в пяти километрах к югу, и разбежались во все стороны крысы, похожие на юркие комочки грязи, и дрогнули ветхие стены. И Галли остался один на один с собственной злобой. «Лондон», — было написано на исчезающей Двери. Ньют провалился за ней в темноту, преследуемую разноцветными пятнами, будто после взгляда на солнце. Лондон. Лондон.

***

 — Чёртов дождь! — воскликнула Тереза раздраженно, выходя на крыльцо университета. На ней был лёгкий жакет синего цвета, сидящий, естественно, идеально, а на Лондон непрерывным потоком падала вода, похожая то ли на ужасный циклон, то ли на страшную кару — мало кто из студентов в этом разбирался.  — Почему именно сейчас? Ненавижу эти дожди! Томас всё чаще начинал жалеть, что приехал учиться в Лондон.  — Одежда, прическа, макияж — всё теперь зря, всё теперь по лицу растечётся! — продолжала Тереза, возмущенно размахивая руками; её яркий, идеально ровный маникюр маячил перед глазами. По скромному мнению того же Томаса, её совершенно неидеального бойфренда в простой серой футболке, Тереза прекрасна в любое время и в любом состоянии, даже с растёкшимися по лицу «одеждой-прической-макияжем». Может, поэтому ему уже почти три месяца разрешается стоять рядом, водить по ресторанам и кино и даже целовать иногда — в благоприятное время и хорошо скрытом месте.  — У меня есть зонт, — проговорил парень, понимая, что вряд ли он от такого спасёт. — Могу проводить тебя до дома. Провожать до дома было категорически нельзя; Томас не знал причину, но почему-то понимал, что не следует ему её узнавать. Обычно при таком разговоре Тереза злилась, шипела, но тут притворилась ягненком — спрятала маникюр в складках юбки и посмотрела снизу вверх умильно-заискивающе, будто Томас не знал, что ей нужно будет. Томас знал, конечно же, но отчаянно отрицал; не потому, что был влюблён или нечто в этом роде; Томасу хотелось быть нужным и нуждаться, вот он и выдумал — Тереза, ха-ха, Тереза любит его, смешная шутка.  — Не надо до дома, Томми, ты же сам замёрзнешь, промокнешь, — пропела она жалостливо. — Дай мне зонтик, я сама дойду, а тебе недалеко, верно? У него от этого «Томми» что-то внутри скрутило, он отдал девушке зонтик и смотрел, как идеальная фигура Терезы исчезает за пеленой дождя, и ему хотелось выблевать свои неидеальные чувства на её идеальные туфли, но только первые секунд пять. Потом прошло. Всё всегда проходило через секунд пять, кроме лондонского дождя, к которому Томас, наверное, никогда не привыкнет. Не дождь — ледяной ливень проникал ему в душу сквозь футболку, мясо и кости, пока он бежал, по щиколотку в воде, к своей крошечной, ветхой квартирке и мечтал о теплом, уютном доме в Нью-Джерси, оставшемся от родителей. О, если бы кто-нибудь мог забрать его из Лондона, если бы кто-нибудь мог сделать его счастливым… В кармане завибрировал телефон. Томас не хотел отвечать, но совесть взыграла — вдруг это срочно, вдруг кому-то, да даже Терезе, нужна его помощь, вдруг… Томас так этого и не узнал; телефон, выпав из мокрых пальцев, разбился вдребезги, захлебываясь звонком; парень не обратил на это внимания. Перед ним, в странной, красновато-мутной луже, лежал без сознания человек, еле дыша через чуть приоткрытый рот.